Три орешка для Романа Бюрки

Оказалось, что Роман совершенно не умеет целоваться. — Серьезно? — спросил Никлас и потрогал двумя пальцами слегка распухшую губу. — Ты правда считаешь, что вот это — хороший поцелуй? Роман отвел взгляд и смущенно пробурчал что-то о том, что раньше целовался только с девушками. — С девушками? — переспросил Никлас, подчеркнув окончание. Роман отвернулся и забормотал совсем уж невнятно. Никлас откинулся на сиденье, откровенно разглядывая Романа. Света от уличного фонаря, под которым Роман припарковался, было не слишком много, но Никлас был уверен, что щеки Романа горят. Хотя будь это все днем, румянец на лице Романа тоже было бы сложно разглядеть — загар почти помогал это скрыть. Почти, но не до конца, особенно если знать, что Роман краснеет, когда смущается. А уж это за несколько лет их дружбы Никлас наблюдал неоднократно. Правда, раньше еще никогда причиной смущения Романа не был он сам. — Кто бы мог подумать, — задумчиво сказал Никлас. — Роман Бюрки — неопытная стесняшка. Может, ты еще и девственник? — Да иди ты, — буркнул Роман. Никлас хрюкнул. — Лучше ты иди, — и пояснил, когда Роман обернулся и непонимающе посмотрел на него: — Сюда иди. Учиться будем. Учился Роман прилежно. Очень и очень прилежно, так что на очередное занятие с детьми Никласу приходилось надевать водолазку, скрывающую шею. Хорошо хоть, к тому моменту, как в водолазке ему было бы совсем жарко, пыл Романа немного спал. Может, на это повлияло то, что в скором времени им предстояло разъехаться на гораздо большее расстояние, чем обычно. Роман отправлялся в Германию, а Никлас — в Америку. Один ехал строить карьеру футболиста дальше, другой — учиться. — Ты же будешь продолжать играть в футбол? — пытаясь быть строгим, спросил Роман в один из вечеров, когда до отъезда Никласа оставалось всего несколько дней. Строгим быть у него не получалось. Не получалось вообще никогда, а уж лежа голышом поперек кровати в комнате Никласа — особенно. — Пошел бы лучше на тренера, — продолжил Роман, не дождавшись ответа. — Ребятишки тебя любят, свою бы школу открыл. — Бро-ось, — лениво протянул Никлас. — Смирись уже с тем, что я не такой. — Не какой? Роман приподнялся на локтях, настороженно глядя на Никласа. — Не такой, как ты, — объяснил тот, улыбаясь. — Футбол — это круто, конечно, но это не то, чему я хотел бы посвятить свою жизнь. У меня, знаешь ли, немного другие планы. — Просто пообещай мне, — упрямо сказал Роман, — что не перестанешь играть. Никлас поднял руку в торжественной клятве. Он и правда не перестал. Футбольная команда университета Сент-Лео приняла его с рапростертыми объятиями, и Никласу это неожиданно понравилось, хотя он и намеревался посвятить себя только и исключительно учебе. Правда, до учебы еще надо было дожить, а вот тренировки в команде начались почти сразу же. Каждый вечер Роман придирчиво допрашивал его об успехах. Никлас послушно отчитывался, а потом переводил разговор на самого Романа — тому тоже было о чем рассказать. Они оба приживались на новых местах, и пусть это приживание проходило гораздо менее безболезненно, чем можно было рассчитывать, ежевечерние разговоры были хорошей поддержкой. Для обоих, Никлас это знал, а Роман как-то даже оговорился. Правда, Никлас быстро перевел разговор на другую тему, почему-то испугавшись того, куда их может занести, если они вдруг позволят себе сказать об этом вслух. Меньше всего Никлас хотел бы, чтобы их зыбкие, непонятные отношения испортила попытка дать этим отношениям название. Не то любовники, не то друзья, не то что-то еще, непонятное — но именно это Никласа устраивало целиком и полностью. Его вообще устраивало почти все в нынешней его жизни. И даже то, что те однокурсники, с которыми он уже успел познакомиться, никак не могли выучить разницу между Швейцарией и Швецией, его не особенно напрягало. Никлас очень быстро смирился с тем, что большинству американцев одного с ним возраста Европа представляется одним сплошным пятном. Европейский Союз, вот это вот все — Никлас даже не особо пытался их просвещать, не до того ему было. И когда ему поручили встретить «земляка», он уже был готов к тому, что земляком окажется рослый скандинав с тяжелой челюстью и бледно-соломенными волосами. Оказалось, что новенький — Никлас про себя уже назвал его новеньким, хотя сам прожил во Флориде неполных три месяца — действительно почти его земляк. Бельгиец. Небольшого роста, смуглый и юркий — совсем француз, даже имя французское. Жюль. Первое, что Никлас от него услышал, было: «Ебаааать, тут реально пахнет океаном!». Никлас хмыкнул и ответил, что скорее пахнет освежителем воздуха из туалета аэропорта, но Жюль не смутился нисколько. Он ждал от Америки чуда — и Америка охотно дарила ему эти чудеса. А заодно и Никласу, который как-то незаметно стал Жюлю лучшим другом. Может быть, потому что Жюль тоже играл в футбол. Еще как играл. В разговорах с Романом все чаще случалось так, что говорил один Никлас, а Роман слушал — так же, как раньше Никлас слушал то, что рассказывал Роман. Только Роман рассказывал о себе, а Никлас — о Жюле. Жюль невероятно хорошо вписался в команду, в университет, в город — наверное, даже в весь штат. Солнечный штат Флорида и солнечный Жюль, они подходили друг другу настолько хорошо, что Никлас пару раз в шутку спрашивал, не подделал ли Жюль бельгийский паспорт, чтобы получить льготы для иностранных студентов. Жюль хохотал и соглашался. Жюль вообще много смеялся — так же хорошо и открыто, как делал вообще все. Никласу это нравилось. До встречи с Жюлем Никлас думал, что умеет веселиться как никто другой. Оказалось, что он и не подозревал, на что похоже настоящее веселье. Рядом с Жюлем было легко и тепло. Жюль много смеялся, много двигался, много говорил, и особенно приятно Никласу было в такие моменты смотреть на его губы. Смотреть и думать о том, что сексом Жюль наверняка занимается так же, как играет. Как живет. С полной самоотдачей. На рождественские каникулы они уехали по отдельности. Никлас опасался, что с Романом ему будет трудно, не мог же тот не заметить, что творится в голове у Никласа. Да и как бы он не заметил, если Жюль прочно занял такое место в жизни Никласа, что почти невозможно было рассказывать о чем бы то ни было, не упоминая Жюля. Но нет. Роман расспрашивал обо всем с искренним интересом, с удовольствием слушал, с не меньшим удовольствием оставался у Никласа на ночь —и Никлас понимал, что то тесное взаимопонимание, которое у них было, никуда не исчезло. Им обоим все так же хотелось проводить время друг с другом, неважно, в поездке ли, в кинотеатре, в постели, в чате. И все же. И все же, увидев в инстаграме Жюля фотографию облаков и подпись «Домой в Тампу», Никлас на секунду прикрыл глаза, сдерживая внезапно участившееся сердцебиение. Встреча студентов после каникул прошла бурно и с размахом, благо, на тренировки не надо было выходить с первого же дня. Так что они провели весь уикенд, шляясь по барам, барчикам и ночным клубам. В одном из них — каком по счету, Никлас уже не мог сказать точно — Жюль вдруг оказался совсем рядом, взъерошенный, пахнущий алкоголем и почему-то духами. Рука Никласа как-то незаметно оказалась на его талии, и Жюль не отстранился. Но и не прижался, продолжил взахлеб рассказывать о своем прошлогоднем восхождении на Ботранж. Никлас кивал, слушал и не слышал, ладонью чувствуя сквозь тонкую ткань футболки жар от кожи Жюля. Дальше они так и не зашли. Никлас даже и не пытался особо. Ему вполне хватало этих наполовину случайных прикосновений — совсем не таких, как на поле, когда после очередного гола Жюль запрыгивал на него и неразборчиво вопил от восторга. Эти прикосновения были совсем другими. И каждое из них Никлас помнил так ясно, что почти чувствовал их заново. Может быть, потому что их было все-таки мало — за полгода набралось едва полтора десятка. — Может, ты уже признаешься ему? — спросил Роман во время их очередного разговора. Никлас поднял голову и принялся вдумчиво изучать потолок. Роман смотрел с экрана и улыбался. — Признаюсь, — наконец ответил Никлас. — Но не сейчас. Попозже. — Смотри мне, — сказал Роман и принялся рассказывать уже о своих делах, об интересе от Боруссии, о прочих важных и не очень подробностях жизни молодого перспективного вратаря. Это «попозже» Никлас растянул на пару месяцев, находя немного болезненный кайф в том, чтобы смотреть на Жюля и обещать себе, что вот завтра обязательно. Завтра откладывалось еще и еще, и незаметно подступило время летних каникул. Последние две недели Жюль говорил только о том, что собирается на Юнгфрау, и Никлас никак не мог найти подходящий момент, чтобы снова прикоснуться к нему. Ему казалось, что после очередного такого прикосновения говорить будет легче, но Жюль не давался. Ускользал — не нарочно, просто он был слишком поглощен предстоящим приключением. И Никлас сдался. Сказал себе, что подождет возвращения Жюля. Никлас даже представлял себе, что они снова пойдут в бар, Жюль снова будет рассказывать о восхождении, Никлас снова обнимет его за талию, и тогда все и скажет. Никлас находил, что такое развитие событий будет достаточно элегантным. С Юнгфрау Жюль не вернулся. Никласу разбудила звонком сестра Жюля. Она рыдала так, что едва могла говорить, и Никласу пришлось ее успокаивать, хотя после слов «Жюль… сорвался» ему самому хотелось даже не плакать — выть. Сидеть на кровати, держа в руках истерично бормочущий телефон, смотреть в стену перед собой и тихо выть. Следующий год Никлас не запомнил, как будто его и не было. Все оставалось на своих местах, после положенных мрачных торжеств студенческая жизнь пошла своим чередом, Никлас учился, играл в футбол, разговаривал по вечерам с Романом, но во всем этом не осталось никакого смысла. Надев мантию и шапочку на церемонию вручения дипломов, Никлас не ощутил ровным счетом ничего из того, что должен был бы. И когда вечером Роман спросил у него, что он собирается делать дальше, Никлас пожал плечами. — Напьюсь, — ответил он и криво усмехнулся. — Надо же отпраздновать. — Я не об этом, — серьезно ответил Роман. — Куда ты теперь. Никлас поморщился. — Я тут подумал, — продолжил Роман, не давая ему вставить слово. — Тебе же все равно, куда ехать? Никлас рассмеялся. — Спасибо, дорогой друг, — даже почти без горечи сказал он, — за то, что озвучил это вслух. Сам я бы ни за что не догадался. Роман кивнул — сарказм Никласа и в лучшие-то времена не имел на него никакого действия, а сейчас Роман и вовсе был увлечен какой-то еще непонятной Никласу мыслью. — Приезжай в Дортмунд, — сказал он. Никлас поднял брови. —Нет, серьезно, — Роман заговорил быстро и горячо. — В клубе как раз есть вакансия почти по твоей специальности. Я тебя познакомлю с ребятами поближе. Они тебе понравятся! И Дортмунд тебе понравится. В последнем Никлас сильно сомневался — несколько визитов в Дортмунд на матчи с участием Романа не оставили у него особо приятных впечателений. Но Роман говорил правду — ему действительно было все равно, куда теперь ехать. Так почему бы и не в Дортмунд. Тем более что Роман рассказывал о своих одноклубниках так много и подробно, что Никласу казалось, что он близко знаком с ними всеми. Действительно близкое знакомство, впрочем, ничуть его не разочаровало. В отличие от Дортмунда. Привыкший к теплой и шумной Флориде, Никлас откровенно скучал здесь. — Ты не обидишься, если я перееду в Берлин? — спросил он у Романа однажды вечером. Тот, вытирая мокрые после душа волосы, ответил так просто, как будто только этого и ждал: — Ничуть. Даже рад буду. — В смы-ысле? — протянул Никлас, но Роман только расхохотался и ничего не ответил. Что он на самом деле имел в виду, Никлас понял неожиданно для самого себя. Обновив резюме на ЛинкедИне, он откинулся на спинку стула и вдруг осознал, что хочет переехать в Берлин. Что он снова научился хотеть. Рядом с Романом иначе было невозможно. И дело было даже не в том, что они вернулись к тем отношениям, которые были между ними в Берне, — потому что, строго говоря, этого не случилось. Первое время Никласу ничего не хотелось, а потом… Потом появился Марк. С хриплым голосом, ужасающим испанским акцентом и белыми-белыми зубами, которыми Марк часто сверкал — потому что рассмешить его было очень легко, а смеялся Марк громко и с удовольствием. Никлас заметил не сразу, только после нескольких случайных обмолвок Романа начал приглядываться. — И когда ты ему признаешься? — спросил он однажды, после того как окончательно убедился во всех своих подозрениях. Роман заметно заполыхал щеками и отвернулся. — Бро-ось, — Никлас фыркнул и кинул в него чипсом. — Уж я-то тебя знаю как облупленного, что меня стесняться. — Да не в этом дело. Роман отмахнулся, подобрал с пола чипс и ушел на кухню. Никлас потащился за ним, устроился на кухонном столе, глядя, как Роман аккуратно кладет чипс в мусорное ведро и споласкивает руки. — А в чем тогда? — дождавшись окончания всех этих процедур, требовательно спросил Никлас. Роман вздохнул. — Дело в том, — сказал он, глядя в сторону и снова краснея, — что я… уже. Никлас посидел пару секунд, осознавая услышанное, а потом осторожно спросил: — И-и? — И-и да, — буркнул Роман. Никлас в восторге хлопнул ладонями по своим коленям. — Пидоры! — радостно заявил он. — На себя посмотри! — У Романа от возмущения даже румянец пропал. — Пи-до-ры-ы! — протянул Никлас, улыбаясь во весь рот. — А ты придурок, — фыркнул Роман и сбежал. Рядом с таким Романом невозможно было не научиться снова хотеть. Роман был полностью, откровенно и неприлично счастлив, даже сломанная рука не вселила в него уныния. И когда перед Рождеством Никлас сказал ему, что переезжает в Берлин, Роман тоже не расстроился. Напоследок они всем клубом устроили прощальную вечеринку, и глядя на то, как неприкрыто Роман светится, сидя рядом с Марком, Никлас тихо и про себя радовался. Работать в сфере медицины ему неожиданно понравилось, хотя и пришлось многому учиться прямо на месте. Но алгоритмы анализа данных почти не отличался от тех, которым их учили в Сент-Лео, а с особенностями их применения в медицине Никлас быстро свыкся. Он даже — совершенно неожиданно и для себя, и даже для Романа — начал играть за мелкий клуб в Северо-Восточной Оберлиге, и все вроде начало налаживаться. А потом прогремел взрыв, и Никлас сорвался, приехал в Дортмунд, хотя именно этот матч с Монако собирался пропустить. Роман дергался, много говорил, постоянно двигал пальцами и плечами, заглядывал куда-то за плечо Никласу — но на него самого не смотрел. Посмотрел только один раз, прервавшись в середине очередного полубессмысленного монолога, и тихо, почти шепотом сказал: — Он меня прикрыл, понимаешь? Никлас понимал. И поэтому ничего не говорил, хотя чем ближе становилось лето, тем более отчетливо Никлас видел, что с Марком что-то не так. Ему, приезжавшему в Дортмунд раз в неделю-две, эти изменения были хорошо заметны. А потом наступил июнь. Жаркий, сумасшедший, начавшийся с победы в Кубке. И закончившийся за одиннадцать дней до календарного срока. На свадьбе Роман держался молодцом. Никлас не отходил от него ни на шаг, но Роман точно так же, как и все остальные, шутил, смеялся, пил шампанское и поздравлял Марка. Только иногда он поправлял бабочку, крупно сглатывая, и каждый раз в этот момент Никлас еле сдерживался, чтобы не схватить его за руку. За руку Роман взял его сам — когда в начале июля они вместе поехали на могилу Жюля. Никлас молча и благодарно сжал его ладонь, но ничего не сказал. Первый раз Роман упомянул имя Марка в разговоре уже на Ибице. Алкоголь и море сделали свое дело, Роман расслабился и даже почти без напряжения болтал с Никласом — пока не оговорился. После этого они пили. Пили много. Просыпаясь — далеко не всегда это было утро, гораздо чаще дело происходило глубоко за полдень, — один из них шарился возле кровати, находил более-менее полную бутылку и пил прямо из горлышка, а потом отдавал другому. Они много танцевали, знакомились, пили с новыми знакомцами, пили у себя в номере, снова шли танцевать — две недели на Ибице слились для Никласа в одну длинную пьянку. И все это время ни одного из них не отпускало. Роман все так же прятал глаза от Никласа, а Никлас все так же старался не оставлять его одного. Возвращались они изрядно помятые и ничуть не похожие на спортсменов. — А когда тебе на тренировку? — спросил Никлас на вокзале в Берлине. Роман подумал, посчитал что-то в уме, достал из кармана телефон и еще раз посчитал. — Послезавтра, — с детским изумлением сказал он. — О-о, — протянул Никлас. — Ну, что я могу тебе сказать. Ваш новый тренер будет очень рад знакомству с прекрасным, ответственным вратарем в отличной физической форме. Роман возмущенно фыркнул и вдруг расхохотался — громко, открыто, как будто что-то, что сдерживало его раньше, лопнуло и исчезло. На самом деле не исчезло. В каждый свой приезд Никлас настойчиво заглядывал в лицо Роману. Тот снова смотрел ему в глаза, но в его взгляде не было и следа не то что того счастья, которым Роман светился меньше полугода назад — даже того спокойного позитива, которым Роман в свое время и подкупил Никласа в Швейцарии. Никласу это не нравилось, но поделать с этим он ничего не мог. Зато оказалось, что совсем рядом есть тот, кто может. Или Роман просто верил, что может. Или — и на это Никлас надеялся больше всего — Роман и сам готов был вернуться к жизни. Когда команда поехала в тренировочный лагерь, у Никласа случился аврал на работе, поэтому позвонить Роману он смог только на третий день. И сначала не поверил своим глазам, когда лицо Романа появилось на экране. Он как будто вернулся на несколько лет назад — когда Роман был цельным Романом, а не тем обломком, вид которого Никласа просто пугал. — Так, — потребовал Никлас вместо приветствия. — Рассказывай. Роман моргнул. — Давай-давай, — еще требовательнее сказал Никлас. — Тебе дали капитанскую повязку? На краю видимости камеры появилась смутная фигура, тут же превратившаяся в довольное лицо Юлиана. — А я ему тоже говорил, — широко улыбаясь, заявил он, — что он следующий претендент. — Вы уже отправили всех вице-капитанов в лазарет? — округлив глаза, спросил Никлас. — Шустрые какие. Еще сезон не начался. Юлиан расхохотался и снова исчез. Поговорив с Романом, Никлас еще долго сидел и бесцельно водил курсором по экрану ноутбука. Роман снова воспрял духом — почти так же, как когда-то Никлас. И все же Никласа не оставляло смутное, царапающееся на самом донышке сознания чувство, определения которому он никак не мог дать. Это не было ревностью или завистью. Это было что-то больше похожее на страх. Страх того, что без опоры у Романа больше не получится — а Никлас, даже если бы и захотел, этой опорой ему стать уже не смог бы.