Бумажный человек

Заполняя дебетовый лист колонками чисел, Анго ловит себя на мысли, что уподобиться ему — значит проиграть все партии этой жизни. Стать беззащитным и хрупким, словно бумага, на которой любой, кто имеет при себе даже самые дешевые чернила, способен оставить какую угодно помарку. (право, что может быть ничтожнее?) Нет, Анго никогда не стремился к возвышению. Ему хотелось лишь возможности всегда сжимать перо в своих пальцах, не становясь при этом тем, кто беспрекословно принимает чужую волю. Он верил, что, достигнув этого, сумеет переписать историю города. Пусть даже и кровью. Малой, разумеется, ведь в нынешний век так тяжело обойтись без потерь. А Ода Сакуноске и его воспитанники — не такая уж и значимая величина в сравнении с возможным числом жертв. Их смерть совсем не была напрасной, особенно если взглянуть на нее без только мешающих эмоций. Но превратить всех их в строки оказалось почему-то не так-то просто. Непослушные пальцы кажутся Анго древесными ветвями — еще немного и они зашелестят, как неловко смятый отчет. Хотя… Да не было же ничего — лишь отдающиеся перестуком кнопки клавиатуры, ритмичные, звонкие, совсем как перестук сердца в груди. Анго только совсем недавно стал по-настоящему ощущать, что оно у него есть. Может, виной этому — нервное перенапряжение? (не всякий же совершенно безущербно для самочувствия способен с честью нести ношу тройного агента) Или чрезмерное употребление алкоголя? (как часто он отказывался пропустить стаканчик в баре в компании того же Одасаку-сана и Дазай-куна?) А, может, во всем виновата сама жизнь? И то, что несмотря на все свои старания, Анго все равно остался человеком, на котором другие с легкостью оставили свой отпечаток? Начертали что-то внутри, до дыр исполосовав стержнем нетронутый белый лист… Вот только держал перо в этот раз совсем не Ода Сакуноске. Навряд ли боль была бы такой сильной, если б Дазай ушел из жизни вслед за ним. Но знание, что тот совсем рядом — в одном же городе! — но больше не подарит Анго ни одной улыбки или дружелюбного взгляда, судорогой сводило сердце. Отчет словно враг. Анго не впервые сражается с ним. (но как же все-таки трудно, если ты сам вынудил себя ежесекундно носить маску, а сказанная из-под нее правда — кажется такой по-кукольному жалкой) В своем мониторе он видит отражение их сближенных лиц: один все так же привычно пытается утешить, добродушно хлопая по плечу тяжелой рукой, а второй — с ненавистью шепчет, интимно пригибаясь к самому уху, что Анго не достоин жить. И тем более — жить спокойно. Анго не смеет оспаривать эти слова. Безумие растет прямо из сердца — кажется, оно вот-вот пустит стебли из высеченных прямо на хрупкой оболочке букв. Они расползутся змеями, пробивая частокол ребер, чтобы затем — прорасти. (Анго представляется, как ломко они зашелестят, словно кладбищенский ветер) Но оно обращается болью, стоит Дазаю снова заговорить: — Виски со льдом помог бы тебе. Не хочешь пропустить бокальчик в нашем месте? Отлично проведем время. Буду снимать с тебя кожу — развлечений надолго хватит. Обдеру ее всю, даже с твоего лживого языка. Понимаешь, везде-везде. А потом — твое сердце, наверное, самой черствое в Йокогаме. Нет, право же, таких я… еще не касался. Еще как коснулся, вяло напоминает Анго, но только себе одному, не размыкая искривленных судорогой губ. Он больше не вслушивается в интонации чужого голоса. Угрозы обтекают навязчивую мысль: Дазай Осаму все еще ждет его! Жажда встречи так сильна, что хочется пренебречь последствиями, посуленными его обещаниями. Требуется неимоверное усилие воли, чтобы вырвать себя из дурманящего видения. Голоса затихают, ощущение чужого присутствия развеивается. Анго вздрагивает и неловко прикасается то к груди, то к голове. (немедленно нужны либо отдых, либо хороший доктор — при мысли о последнем Анго вспоминает Мори Огая; его отчего-то пробивает испариной) Немного жгущий и чуть древесный запах виски продолжает напоминать о Дазае. Реальность издевательски медленно обретает привычные формы. Боль отдаляется, делаясь все прозрачнее, пока совершенно не замирает. Но сам Анго совсем не чувствует облегчения. Он записал что-то в историю города и собственной кровью тоже, пусть и не получив при этом особенных телесных увечий. Никто ему не посочувствует: для одних он не работник, а находка, для других — предатель. Сам же для себя — человек, утративший разом слишком много драгоценного. Жалкий, хрупкий, слишком много на себя взявший. Намереваясь утереться, он дрожащими пальцами стаскивает очки и нечаянно задевает провод. Монитор гаснет — в его черноте Анго видит лишь контуры собственного лица, неясные, расплывчатые, словно он призрак. — Прости меня, — молит Анго, обращаясь не то к нему, не то к Дазаю Осаму… (не имеющую в настоящий момент никакого смысла фразу он произносит, прекрасно зная: Ода Сакуноске не стал бы держать на него зла; была бы лишь возможность искренне объясниться с ним!) …впервые в своей жизни как никогда сильно ощущая себя бумажным.