Однажды ночью

Если уж быть до конца откровенным – хотя бы с самим собой – Владимир до жути боялся колодок. И плети. Глупый, детский почти страх, которого по определению не должно было быть в душе актера, занозой сидел в самой глубине и не показывался до тех пор, пока мужчина не увидел, как устанавливают реквизит и декорации для съемок. Деревянные столбы, вбитые в землю, и болтающаяся между ними на цепях рама с тремя прорезями для головы и рук – Машков с почти паническим страхом взирал на это древнее орудие заключения. Съемки сцены разговора Прохора с Кириллом Мазуром были назначены уже на послезавтра, за день до этого лично руководящий процессом Андрей Кавун планировал снять все пять или шесть дней, проведенных храбрым капитаном в заключении. Другими словами, Машкову предстояло весь день простоять в этих чертовых колодках, не разгибая спину по несколько часов подряд. Хуже этого могла быть только та сцена, в которой его секут плетью. Стараясь пересилить страх, Владимир бродил около деревянных столбов до поздней ночи. Но только когда вся съемочная команда разбрелась по окрестностям в поисках ночлега, мужчина все же смог наступить себе на горло и таки сделать последний шаг, разделяющий его и колодки. Дерево на ощупь оказалось шершавым и чуть теплым, ещё не успевшим остыть после дневной жары. Мужчина водил пальцем по поверхности, пытаясь понять, чего же такого ужасного в этих деревяшках, до тех пор, пока прямо над ухом не раздался голос: - Влад? Ты чего тут? – Владимир от неожиданности подпрыгнул и обернулся: за его спиной, сияя белозубой улыбкой, стоял коллега по съемочной площадке – Женя Миронов, в фильме играющий роль безумного «хозяина тайги» Прохора. - Не поверишь, Жень. Ужасно боюсь всяких таких штук, – Машков неопределенно махнул рукой в сторону колодок и висящей на них плети. – Но на роль-то я согласился, стало быть, придется загнать свои страхи куда подальше и лезть в петлю. Чем я, собственно, и занимаюсь. - В петлю лезешь? – хихикнул Миронов, но тут же посерьезнел. – Но один ты вряд ли справишься. У меня в свое время тоже были похожие проблемы, и мне пришлось изрядно побегать, чтобы найти действительно хорошего специалиста. А у тебя и времени-то на это нет, – блондин закусил губу, обдумывая какую-то невероятно важную и интересную идею. – А впрочем… Знаешь, я сам могу тебе помочь. - Как это? - Меня лечили по методу «клин клином». Думаю, после того, как ты добровольно посидишь в колодках хотя бы минут пять, страх уже не будет столь навязчивым. - Что?! – Владимир едва не поперхнулся ночным воздухом. – Ты хоть сам понимаешь, что предлагаешь? - Ещё бы, – немного обижено потянул Миронов. – Но, если у тебя есть другие варианты… Между актерами повисла многозначительная тишина. Некоторое время похрустев пальцами в раздумьях, Машков все же кивнул: - Ладно. Хотя мне это представляется полнейшей чушью. Чушь или нет, но, стоило замку щелкнуть, надежно запирая деревянную раму, и Владимир почувствовал, что страх постепенно уходит. И на его месте остается какое-то другое чувство, очень похожее на предвкушение, на трепет и удовольствие. Шершавое дерево слегка пережимало запястья и горло, мешая нормальному доступу воздуха – актер мысленно сделал заметку сказать об этом реквизиторам – но даже этот факт почему-то не волновал мужчину. За разбором своих ощущений Машков и думать забыл о том, что рядом ещё кто-то есть. И потому снова оказался застигнут врасплох: - Плети ты ведь тоже боишься, да? – Владимир не мог видеть скрывшегося за его спиной Миронова, но прекрасно слышал в его голосе долю садистского удовольствия. – Тогда я буду предупреждать тебя. - О чем, черт тебя де… - актер не успел закончить полный праведного гнева вопль. Первый удар пришелся вскользь между лопаток. Машков не чувствовал ничего, кроме жалящей, как рой пчел, боли, и дикого желания вырваться из этих деревянных оков, которые были устроены на удивление прочно. Если бы была хотя бы малюсенькая возможность сломать их – Владимир сделал бы это, и Миронову на следующий день пришлось бы замазывать кровоподтеки на лице. Но такой возможности не было, и мужчине ничего не оставалось, кроме как материться вполголоса, вскрикивать время от времени и в отчаянии дергать руками, проклиная весь свет. После пятого или шестого удара Владимир сбился со счета, но лишь потому, что заметил некую странность. Боль приносила удовольствие. Серьезно – жжение на том месте, где оставляла свой отпечаток кожаная плеть, вскоре перерождалось в горячую волну желания и проносилось по всему телу, разжигая инстинкты столь темные, что Машков доселе даже не подозревал об их существовании. Это было сродни эйфории. И из этого состояния его вырвало позвякивание пряжек – Евгений торопливо стягивал с него штаны. - Эй… Ты чего делаешь? – Владимир едва смог выдавить из себя пару слов, настолько сбилось дыхание. Миронов не отвечал – но его пальцы так красноречиво танцевали по телу Машкова, по жестким узлам мышц и нитям сухожилий, по изорванной плетью коже, что любые слова были бы излишни. Владимир напряженно втягивал носом воздух, с каждым новым движением все больше желая чего-то… Чего-то, что мог дать ему только давний друг, Женя Миронов, судя по тому, как яростно тот терся бедрами о его собственную задницу. Предупреждением Машкову был только неосторожный пинок по лодыжкам, чтобы тот пошире расставил ноги. Так что актер только задушенно всхлипнул, пытаясь расслабиться, когда в задний проход стала пропихиваться твердая, как камень, плоть Миронова. Боль мешалась с удовольствием, острыми вспышками ввинчивающимся в его тело и сознание; воздуха не хватало так, что Владимир уже не различал ночную мглу и мрак собственного сознания; но над всем этим парило до приторности сладкое и до немого ужаса болезненное напряжение, разлившееся по всему телу и собравшееся в паху. Даже если бы Евгений просто прикоснулся к его члену, Машков бы не выдержал, но… Миронов словно знал об этом, и не спешил опускать руки вниз. Владимиру казалось, что минула уже целая вечность. Его шатало, как при морской качке, и, если бы не деревянная рама, он бы просто-напросто рухнул вниз. Он едва слышал где-то за спиной стоны Жени, потому что шум крови в ушах перекрывал собой весь внешний мир. И все же тот момент, когда Евгений, особенно сильно толкнувшись во внутренности актера, с криком кончил, Машков уловил; нутро обожгло горячей спермой, и его самого бросило через край, ослепило небывалой вспышкой удовольствия, сжало долгой дрожью оргазма и отпустило, наконец, в спасительную тьму обморока. *** На следующее утро, едва местное время сравнялась с отметкой 9:00, в гримерную Машкова залетел молодой парень Гоша, личный гример актера. Как всегда не в меру энергичный и болтливый, он начал крутиться вокруг мужчины, открывая какие-то баночки, коробочки и колбочки с гримом. Однако, стоило Владимиру снять рубашку, Гоша неожиданно затих и несколько минут не мог произнести ни слова. - В… Владимир Львович… Что у вас со спиной? - А что с ней? – понадеявшись на то, что все не настолько плохо, мужчина решил включить идиота и с невинными глазами повернулся к гримеру. - На коже… полосы, как от… - Гоша сглотнул, словно не решаясь произнести свою догадку. - Как от плети? – актер поморщился – ему не хотелось признавать те способы, которыми Женя боролся с его фобиями. Но, видимо, придется. – Знаешь что, Георгий? Давай сделаем вид, что до тебя тут уже поработала команда гримеров, наложивших первые штрихи; тебе осталось картину завершить. Идет? - И-идет, – промямлил парень и молча – чего вообще никогда не бывало – принялся покрывать пудрой и красками и без того разукрашенную спину Машкова. Владимир же молил про себя, чтобы дальше гримерной ничего не ушло. Не хватало ещё лишних слухов.