***
— Почему там так шумно? — поинтересовалась укутанная в белый плащ девушка с маленькой корзинкой в руках, из которой выглядывали зелёные веточки укропа. Её спутник пожал плечами, но тоже оглянулся на звуки. Главная площадь их небольшого тихого города была буквально переполнена людьми. Все шумели, галдели, кто-то громко смеялся, а кто-то — рыдал навзрыд. — Никак не пойму, что там такое! — девушка даже приподнялась на цыпочки, чтобы разглядеть хоть что-нибудь. Но — увы и ах — её рост не позволял удовлетворить врождённое любопытство. — Ух, ничего не вижу! Может, подойдём поближе? — Оданго, ты совсем рехнулась? — усмехнулся юноша, поплотнее запахивая на себе плащ. — Они нас растопчут только так. Твой отец будет недоволен, коли увидит твой труп. А кто наследников рожать будет? — Хватит тебе уже, дурак, — она обиделась и что есть сил ударила локтём его в бок. Юноша чуть ли не согнулся от неожиданности, но вовремя сохранил своё достоинство на людях. — А вдруг там праздник? — в её глазах буквально загорелись искорки, и она умоляюще сложила ручки в замочек на груди. — Пожа-алуйста! Пойдём посмотрим! — Исключительно лишь из-за того, что я не могу устоять перед твоими милыми глазками — пойдём, — усмехнулся он и, крепко взяв её за руку, потащил сквозь толпу. Однако на сердце у него было не радостно — уж он-то прекрасно знал, что творилось на площади. И, конечно же, не особо хотелось, чтобы она увидела всё это… Но раз уж просит — пожалуйста, может, в следующий раз подумает сначала, прежде чем захочет присутствовать на подобных «мероприятиях». Они пробились сквозь гомонящую толпу почти к центру площади. Некая установка поразила девушку своей странной конструкцией до глубины души — она ни разу в жизни не видела чего-то подобного: помост с гильотинной конструкцией и куча стражи вокруг. Это был явно не праздник, а… — Казнь! — она поражённо вскрикнула, стоило только ей понять весь смысл. — Зачем это? — стала тормошить она своего спутника. Он вздохнул и положил ладонь ей на макушку: то ли для того чтобы успокоить, то ли в качестве жеста назидания, мол, а я тебе же говорил, что не стоит сюда ходить. — Глупенькая ты. Чтобы казнить, конечно, — он горько усмехнулся и бросил такой взгляд на гильотину, что у неё по спине прошли мурашки. — Преступники должны получать по счетам. — Но зачем на глазах у всех? — она и впрямь недоумевала от такой жестокости. Кажется, мир перевернулся у бедняжки с ног на голову. — Чтобы никто больше не хотел совершить подобное, — терпеливо разъясняли ей для всех понятные вещи. Но дочь правителя города, никогда не видавшая чего-то подобного, выросшая в совершенно другой атмосфере, нежели живущие в их городке селяне, не понимала или не желала понять столь очевидные вещи. — Они увидят, какое наказание может последовать за то или иное преступление, и побоятся красть или убивать. Она вздохнула: — Всё равно это слишком жестоко. — Ну, ты же знаешь, что есть вариант помилования. Вот только мне жаль ту девушку, что добровольно выйдет за преступника, — он вздохнул, но нашёл силы улыбнуться ей, взяв за руку. — Пойдём домой. Твоя матушка уже заждалась. — Нет, — она выдернула ладонь и серьёзно на него посмотрела. — Я остаюсь. А ты иди, если хочешь. Покачав головой и бросив быстрый взгляд на толпу, он произнёс: — Я не могу оставить тебя наедине с ними. Тем более я в ответе перед твоим отцом. Идиот тот, кто оставит свою невесту наедине с незнакомыми людьми. — Они подданные отца и мои, — просто ответила она и повернулась лицом к дороге, по которой должны были повести приговорённого. Она напряжённо вслушивалась в окружающий гул, силясь разобрать слова и понять, что же именно совершил тот неизвестный. Народ шумел, и слова различались очень плохо. Но ясно было лишь одно: они негодовали, и неприязнь их изливалась на головы стражи, а не подсудимого, которого вообще ещё не было в поле зрения. Тогда она решилась спросить у кого-нибудь напрямую. Незаметно оставив своего спутника одного, девушка приблизилась к просто одетой женщине. — Скажите, пожалуйста, для кого это всё тут «устроили»? — Ох, милая, — женщина сложила руки на груди, грусть сквозила в её голосе, а в уголках глаз затерялись слезинки. — Какая несправедливость! Он всего лишь защищал нас, а они хотят его убить. Бедный, бедный паренёк. — Защищал? — она мягко взяла ладони женщины в свои руки. — От кого? — Мой сынок не сделал ничего плохо. Он просто играл с другими детками, а палка случайно вылетела из его руки и упала под ноги гостю нашего господина. Тот рассвирепел и велел всыпать моему сынке двадцать палок, — женщина заплакала; руки её тряслись, когда она рассказывала всё это. — А потом словно из ниоткуда появился он! И вырвал плеть из рук стражника, а сынишку моего вернул мне, — всхлипнув, она продолжала рассказывать дрожащим голосом: — Он многим помог. Дочку соседки и её подруг от цепей освободил, когда их вели для допроса, хотя девочки ничего не сделали. И даже побил стражу, когда она измывалась над моей подругой. — Он хороший человек? Девушка даже поверить не могла, что отец допустил такое: казнить человека, который просто защищал женщин и детей! А может, папа просто не знал об этом всём? — Он очень хороший человек, — женщина грустно улыбнулась и аккуратно высвободила руки. — Бедный парень. Он шёл против устоев общества, защищал несчастных. Вот он — настоящий рыцарь, не то что те, что скачут на турнирах у нашего господина, — голос её приобрёл стальные нотки, а спина даже выпрямилась от негодования, однако это длилось лишь мгновение. — Жаль, что его выгнали оттуда. — А почему? — Он был слишком честным, — женщина вздохнула. Неожиданно послышался шум на другом конце площади, и все обернулись в ту сторону. Толпа, как единый зверь вздохнула и замерла в тягостном ожидании. — А вот и его ведут. Да защитят его боги, как он оберегал нас. Женщина перекрестилась и опустила голову, стараясь скрыть слёзы. Девушка же обернулась на процессию, внимательно вглядываясь в идущих людей. Сердце её бешено билось, а грудь буквально распирало от несправедливости и боли. Разве можно казнить человека за добрые поступки? За то, что он помогает слабым и невинным? Подсудимого вели конвоем несколько солдат. Им оказался молодой парень, немного худощавый, но высокий, напряжённые мускулы стальной проволокой перекатывались под кожей. Из одежды на нём были только холщовые брюки, шёл он босиком, хромая, и было видно, что каждый шаг давался ему с трудом. Кровь сочилась из свежих ран по всему телу, но парень держался изо всех сил, стараясь не рухнуть в обморок. Руки его были скручены верёвкой за спиной, а глаза завязаны чёрной тряпкой. Однако он ни разу не сбился с пути, упрямо идя вперёд. Словно знал, где конец пути. Народ неодобрительно зашумел, в конвой даже прилетело пару тухлых помидор, а в одного из стражников попал камень. Правда, он с лёгкостью отскочил от брони, но виноватого нашли мигом и назначили тридцать ударов плёткой. Кто-то заревел. А подсудимый шёл, не сбиваясь, зная, что он уже обречён. Прижав руки к груди, девушка старалась унять дрожь. Слёзы застили ей обзор, но она упрямо тёрла покрасневшие глаза. Безумно хотелось хоть чем-то помочь, унять его боль, залечить раны. Но — о боги! — что она могла сделать? Процессия достигла эшафота. Подсудимый, тяжело ступая, поднялся по лестнице. Палач надавил ему на плечи и заставил опуститься на колени, хотя по стиснутым зубам парня было видно, что ему это — ох! — как не нравилось. — Последнее слово подсудимого, — зычно объявил палач, срывая повязку с глаз осуждённого. Толпа ахнула и затихла, не в силах поверить в происходящее. — Однажды в этот мир придёт справедливость, — взгляд парня напоминал взор волка — такого же озверевшего, жёсткого хищника, коли запри его в клетке. Он мрачно смотрел на своих палачей и щурился. Но вовсе не от солнца. Тонкие губы искривились в усмешке, а слова упали на голову словно дождь из стрел: — Но точно не сегодня. Сердце забилось ещё сильнее от одного только взгляда на этого юношу. Он был ощетинившимся на весь мир зверем, но лишь от того, что именно этот мир сделал его таким. Как же ему помочь? — Довольно! — зычный голос палача разнёсся по площади. Схватив парня за плечо, он подтолкнул его к гильотине. Мысли бешено метались в хорошенькой златовласой головке. Она знала, как помочь, но не могла докопаться до истины. Догадка плавала на поверхности, однако не хотела показываться. Парень умолк, повесив голову, но глаза его продолжали усмехаться. Проверив остроту гильотинного ножа, палач махнул стражникам поднимать его на самый верх, дабы потом спустить на голову осуждённого. — Подсудимый номер шестьсот шестьдесят шесть, бывший рыцарь Эндимион, под прозвищем Мамору. Если никакая из присутствующих дев не сжалится над тобой, смерть настигнет тебя за неугодное поведение. Считаю до трёх. Последний шанс. — Раз И она уже знала решение. — Два… С криком «Постойте» она с лёгкостью лани выпорхнула из толпы, буквально взлетая на эшафот. Белое платье крыльями ангела развевалось за ней, а толпа ахнула. Ни люди вокруг, ни недоумевающие возгласы стражи, ни крик её жениха — Сейи — ничто не остановило её. Справедливость должна быть восстановлена. И сегодня Серенити впервые смогла в открытую сказать своё мнение, в то время, как женщинам в их времена его говорить — практически не давали.***
Дверь тихонечко скрипнула, когда Серенити протиснулась внутрь с ворохом всяких скляночек с мазями и бинтами. Она с трудом уложила всё своё добро на стол у окна и присела на кровать, ожидая когда её будущий муж наконец окончит свои водные процедуры. Всё произошедшее до сих пор не укладывалось в голове, но на душе было тихо и спокойно, и — совсем легко. Она наконец-то сделала то, что велело ей сердце, а не другие люди — мужчины — вокруг. Отец, конечно же, был вне себя. Ещё бы: Серенити собственноручно разрушила торговые отношения с речным Кинмоку, поставлявшим лучшие фрукты из стран Востока. Брак со средним братом правящей семьи должен был обеспечить их город поставками отличных фруктов, но теперь не факт, что они вообще будут посылать им хоть что-то. Оскорблённый в лучших чувствах Сейя, поджав губы, заявил, что он был лучшего мнения о ней. — Ты загляделась на мышцы и торс, не узнав человека, как следует. Жалкая женщина, ты, Куколка. Жалкая и глупая, — так он и сказал, после чего и уехал с разбитым сердцем и следом пощёчины на левой щеке. Но Серенити ни о чём не жалела. Она всё равно не любила Сейю и вряд ли бы смогла полюбить. Впрочем, Серенити совсем ничего не смыслила в любви. Дверь из умывальни открылась, и Серенити поспешила встать. Эндимион, вытирая волосы полотенцем, нахмурился, завидев её, но ничего не сказал, проходя мимо. У стола он остановился, недоуменно глядя на всё притащенное «добро». — Зачем это? — он кивнул на кучу «малу». Кажется, Серенити впервые услышала его голос после его последних слов на эшафоте, якобы последних. О чём они говорили с её отцом и говорили ли вообще, когда папенька отослал её — она не ведала. Главное, сейчас их на время оставили в покое. — Ты ранен, — отозвалась наконец она, потупя взор и мягко улыбаясь. — Позволь мне помочь тебе. — Гм, — только и сказал Эндимион и отвернулся к окну. На улице щебетали птицы, со двора доносилось кудахтанье курицы, снёсшей яйцо. Ржание и фырканье лошадей, шум воды на реке. Подумать только, он пару часов назад мог всего этого лишиться. Но она… Эндимион краем глаза покосился на Серенити. И как только это маленькое хрупкое создание — нимфа, а не человек! — решило разрушить свою жизнь, связавшись с преступником? Ради забавы это сделать она просто не могла — кажется, у неё был жених, но она всё равно так поступила… А ведь многие могут начать порицать её. Если не люд простой — так родственники, друзья, они могут в один миг отвернуться от неё. И всё почему? Потому что она ни с того, ни с сего решила спасти его чёртову шкуру. — Ты еле держишься на ногах, — Серенити приблизилась к нему и внимательно на него посмотрела. Нежный взор её был полон обеспокоенности и лёгкой печали. — Присядь. Я позабочусь о тебе. Она протянула руки и мягко надавила ему на плечи, заставляя сесть на табурет. Эндимион вздохнул, но сел, тяжело опираясь о стол. Многочисленные раны ныли и болели, не давая нормально двигаться. Но слова, такие простые, но такие нужные сейчас буквально заставили ноги подкоситься. Что с ним делает только лишь своим присутствием рядом эта невозможная хрупкая женщина… девушка. Конечно же, девушка. Она с превеликой аккуратностью обрабатывала ему раны, стараясь лишний раз не потревожить и не вызвать новый приступ боли. — Всё хорошо, — ласково шептала она. — Прости, я толком не умею делать этого всего, но я буду очень стараться. Не слишком больно? Серенити каждый раз спрашивала это, когда приступала к новой ране и намазывала заживляющую мазь, а поверх наматывала бинт, под который была использована старая рваная простынь. Эндимиону оставалось только мотать головой, мол, конечно, не больно. Но адское жжение в ранах не давало ему повернуться и посмотреть на неё. — Почему «Мамору»? — неожиданно спросила она, когда обработала последнюю рану на правом плече. Серенити обошла его кругом и присела на пол, во все глаза клядя на Эндимиона. Она даже не потрудилась расправить платье — а всё потому, что была очень заинтересована в его ответе. Эндимион вздохнул и несколько долгих секунд смотрел на неё буквально в упор. — Есть один такой язык далеко-далеко. В переводе с него «Мамору» означает «Защитник», — он внимательно посмотрел на Серенити. — Не я это прозвище придумал. — Люди дали его тебе? — …Да. И снова повисло неловкое молчание. Серенити рассеянно оглядывала парня перед ней, а Эндимион даже не знал, куда деться от такого изучающего взгляда. Он не привык оставаться долго один на один с девушкой в комнате, а потому и не мог предположить, что же делать дальше. Обычно он поскорее уходил, но… Сейчас ситуация была несколько иной. — Значит, ты не знаешь своего второго имени? — наконец разрушила невыносимую тишину Серенити. Эндимион в ответ пожал плечами: — Считай — Мамору и есть моё второе имя. — Мамору, — задумчиво протянула она, приложив пальчик к губам, — Мамору… Мамо-чан, — просияла Серенити, словно открыла клад. Она сделала небольшой рывок вперёд, поднимаясь на колени, и оперлась ладошками о его. — Я буду звать тебя Мамо-чан. Ну, или Энди. Тебе не нравится? — спохватилась она, увидев выражение лица Эндимиона. Однако он был лишь в простом недоумении, но никак не в ярости от такого «коверканья» его имени. Наоборот, это было даже… приятно. Но он боялся признаться в этом даже себе. — Нет… Почему же. Нравится, — с трудом произносил он мало знакомые слова: не потому что не умел говорить их, а потому, что мало пользовался ими, да и нежная Серенити была слишком близко, от чего в груди что-то странно болело. — А какое… У тебя второе имя? — Усаги, — она смотрела на него сверху вниз из-под опущенных ресниц и буквально напрочь выбивала почву из-под ног. Хотелось укрыть её от всего мира, спрятать в полах своего чёрного плаща… Да вот только отобрали его после лишения рыцарского звания. Но на деле то были лишь формальности, истинные намерения и личность не так уж просто было выжечь из человека. Эндимион усмехнулся. Рука его дрогнула, словно он хотел протянуть ладонь и коснуться пальцами её щеки, но вовремя сдержал порыв. Хоть в их обществе мужчины и доминировали по своему положению, всё-таки Серенити сейчас была выше его в правах, будучи дочерью правителя города. А у преступника, хоть уже и бывшего, какие могут быть эти самые права? Он ещё не женился на ней и не доказал своей лояльности перед лицом власть имущих. — А твоё имя переводится как «кролик», — он внезапно улыбнулся. — Усако. Крольчонок. — А я люблю кроликов, — Серенити радостно захлопала в ладоши. — Они миленькие, маленькие и такие пушистенькие. Жаль, что отец не разрешает мне взять одного к себе. Она моментально погрустнела, садясь обратно на пол возле Эндимиона. — Он говорит, что эти заботы для крестьян. А матушка больна и не может помочь мне убедить его. Вздохнув, Серенити подтянула колени к груди, обнимая их руками. Эндимион нахмурился и, стиснув зубы от приступа боли, протянул ей ладонь: — Не сиди на полу. Он холодный. Она слегка покраснела, но руку приняла и встала, стараясь не доставлять ему ещё бОльшего дискомфорта. Правда, кое-что пошло не так: подол платья неудачно попался под туфлю, и Серенити, подскользнувшись, с ойканьем упала на Эндимиона. — О бог мой! — она зарделась, как маков цвет, когда под ладонями ощутила крепкую мужскую грудь, хоть и перетянутую сейчас бинтами. — Прости, прости, прости меня! Я… не хотела! Тебе, наверное, очень больно. Серенити уже не краснела, лишь обеспокоенно смотрела на морщинистую складку на нахмуренном от очередного приступа боли лбу. Она уже хотела встать, чтобы принести обезболивающий чай, однако Эндимион удержал её. Неловко касаясь её спины, он одной рукой провёл вверх, невесомо коснулся щеки. Робко глядя на него, Серенити смущённо улыбалась и краснела. Честно говоря, ещё ни один мужчина не касался её так. И ни с одним из всех кандидатов на её руку ей не хотелось остаться так навеки. Только с ним. Эндимион осторожно погладил нежную кожу, словно боялся спугнуть свою прекрасную нимфу. — Ты… очень красивая, — он пытался подобрать нужные слова, но получались они какими-то не такими. Другими. Отличными от задуманных. — Но ужасно неуклюжая, — выдохнув, он постарался улыбнуться ей. — Эй! — Серенити уже хотела начать ворчать на него — это чувствовалось по её вмиг напряжённой спине и нахмуренным бровкам — но осеклась, заметив его слабую улыбку. Как бы ему ни было больно, Эндимион всё равно пытался подбодрить её. Хоть как-нибудь. И это… было очень приятно. — Прости, но… Она приложила ладошку к его губам, заставив замолчать. Вздрогнув от её прикосновений, Эндимион замер, наслаждаясь необычными прикосновениями. — Это правда, — Серенити отвела глаза в сторону. — Я неуклюжая. А ещё глупая, плаксивая и люблю сладкое. Очень, очень много сладкого, — она смущённо рассмеялась. — Правда, конфеты из-за моря нам привозят раз в год. Ну, сейчас уже не будут, конечно, — вздохнула, но тут же улыбнулась. — Ты… должна была выйти за кого-то, да? Внимательно вглядываясь в лицо Серенити, Эндимион пытался уловить хоть одну эмоцию. Он знал, на что она пошла ради него и искренне недоумевал — почему. Впереди у неё было много возможностей, прекрасной жизни без забот и тревог, но выбрала Серенити совсем другое, чуждое ей и её натуре. — Я всё равно не любила его, — она грустно улыбнулась. — Мне жаль Сейю. И я очень надеюсь, что он сможет найти ту, которая будет ему отличной женой и хорошей матерью его детей. Он хороший и добрый человек. Но я не смогла бы сделать его счастливым. Серенити словно поникла, уменьшилась в размерах: грусть хоть немного, но давила. Она сделала больно своему другу и очень корила себя за это. Однако… она знала, на что шла. Не выдержав, Эндимион обнял её, прижимая к сердцу. Душа буквально разрывалась на части от противоречивых эмоций, разум кричал о том, что лучше бы ему пойти под эшафот сейчас, чем обрекать Серенити на жизнь, полную опасности и вечных доказываний правды. Но сердце — молодое, страстное сердце — уже не хотело её никому отдавать. Только вот так вот, рядом с собой. Это хрупкое создание, белым ангелом взлетевшее на эшафот, уже никогда не сможет оставить его мысли. — Я ни о чём не желаю, Мамо-чан, — спина Серенити ощутимо расслабилась; уткнувшись носом в его шею, она закрыла глаза, щекоча кожу дрожанием ресниц. — Я впервые пошла не на поводу у общества. Я действовала так, как велело мне сердце. И я не ошиблась. — Но ты меня совсем не знаешь, — возразил ей Эндимион. Да, он точно знал, что не причинит ей вреда. Но откуда у неё была в том уверенность? — Я слышала достаточно, — чуть отстранившись, Серенити внимательно на него посмотрела. — Человек, которого любит почти весь город, который защищал невинных жителей, не может быть плохим. Они все верят тебе. И я верю, — она обезоруживающе улыбнулась, пальчиками прикасаясь к коже его лица и аккуратно поглаживая, опасаясь задеть мелкие раны. — Обо мне ты знаешь ещё меньше. — Я уже понял, что ты маленькая лентяйка, — добродушно усмехнулся он, за что получил несильный удар по носу. — А ещё: что ты очень добрая. Дочь правителя города, большой любитель сладкого и кроликов и слишком невинная и чистая для этого мира. Серенити смущённо пихнула его в плечо: — Расскажи лучше о себе. Откуда ты, как звали твоих родителей. Ты ведь был рыцарем, да? Ты за кого-то сражался или охранял город? — Это долгая история... Он отвёл взгляд в сторону, показывая, что не особо любит распространяться на эту тему. Но разве просто так можно было укрыться от чрезмерного любопытства Серенити: — До венчания у нас ещё целых шесть часов. Успеешь десять раз всё рассказать. По обычаю их должны были поженить ещё там, на площади, на глазах у всех, чтобы показать всем достоверность брака и поскорее начать следить за исправлением преступника и становлением его на «путь истинный». Но отец Серенити пошёл против, заявив, что не позволит случиться этому браку, который разрушит все соглашения, которые он с трудом выбил. Правда, в итоге он не смог противиться святому отцу, который лично явился на площадь для разбирательства случившегося скандала. С его же подачи венчание должно было пройти по всем правилам, не под чистым небом, а в Церкви — чтобы молодожёны сразу предстали перед судом их бога. Эндимион считал это сущим бредом, но виду не подавал: в его незавидном положении вообще не было бы желательным говорить что-то кому-то против. — Как скажешь, — покорно отозвался Эндимион, вынырнув из потока мыслей. — Ох, подожди, тебе, наверное, очень больно! Серенити осторожно выбралась из его объятий и потянула его на себя, чтобы заставить встать со стула. Словно завороженный, Эндимион следовал за ней, позволяя уложить себя на постель. Только сейчас он понял, насколько сильно устал за последние дни. Перина в тюремной камере была, конечно, не чета этой, как и условия вообще. Прибравшись на столе, Серенити на секундочку выпорхнула из комнаты и вернулась с плошкой ароматного чая. — Что это? — Эндимион принюхался, но различить трав, входящих в состав настоя, так и не смог. — Это успокаивающий чай, — с ногами забравшись на кровать, она поправила сбившийся с его плеча бинт. — Он снимает напряжение и боль. Обычно его пьёт мама, когда ей очень больно. Я просто подумала, что тебе он тоже пошёл бы на пользу, — Серенити скромно теребила подол длинного платья. — Спасибо, — он вернул ей плошку, когда допил горьковатую пахучую жидкость. — Думаю, он сможет помочь. — Это хорошо, — улыбнулась она и, когда Эндимион прилёг, подложив под плечи подушку, устроилась у него под боком, прижимаясь всем телом. — А теперь рассказывай. Тяжело сглотнув, он осторожно обнял её за плечи: то ли старался не потревожить раны, то ли — чтобы не беспокоить зазря напряжённый мозг. Присутствие Серенити здесь, у него по боком, опьяняло, и мысли путались. А точнее — просто исчезали, потому что на их место вставал образ его хрупкой нимфы. Будущей жены. О боги, как же за одну единственную секунду может измениться человеческая жизнь! — Я плохо помню своё детство, — наконец начал свой рассказ Эндимион. — Вернее сказать — не помню совсем. Только огромный дом с большими окнами — нет-нет — да вспыхнет в памяти. И... кровь на резном кресле. Кажется, я рос в Столице при рыцарском доме, а как окреп — меня туда и записали. Тогда я ничего не смыслил, но сейчас понимаю, насколько это было не по правилам. Обычно в рыцари отдают мальчиков из обеспеченных семей, сирот и без гроша за душой — никогда там и не было. Но меня почему-то взяли, и прошёл обучение. — Наверное, это потому, что кто-то смог разглядеть в маленьком тебе задатки настоящего рыцаря, — Серенити ласково погладила его по груди. — Или это просто было кому-то нужно, — возразил Эндимион; он старался не выпадать из реальности от нежных прикосновений, но с трудом получалось не отвлекаться на неё. — В этом мире никогда не бывает чего-то просто так. — А ты воевал? — Приходилось, — уклончиво отозвался он. Не хотелось вспоминать о сражениях, что составляли бОльшую часть его сознательной жизни. Курсанты ещё не окончили обучения, когда на страну обрушилась волна первой войны. Многих бросили на поле брани, многие не вернулись. Но Эндимион раз за разом выходил сухим из воды, пережив множество сражений. — Мой отец однажды тоже ходил на войну. Вот только он тогда потерял ногу, и больше его не призывали, — она рассеянно водила пальчиками по его груди, отмечая те шрамы, которые не были прикрыты бинтами. — Досталось же тебе, — тихонько прошептала Серенити, украдкой вздыхая. — Поэтому ты ушёл? Потому что больше не мог видеть кровь других людей? — Кто тебе такое сказал? — хмыкнул Эндимион. Он обхватил её пальцы, слегка сжимая, надеялся, что она не будет против этого его порыва. — Одна женщина на площади сказала, что тебя выгнали, потому что ты был слишком честным. Но это не правда. Ты же сам ушёл? Она и в самом деле была потрясающей. И совем-совсем не глупой. Быстрее всяких людей разобралась, где правда, а где ложь, так… словно бы знала его как облупленного уже очень и очень давно. — Да, я сам бросил это всё. Я устал от сражений, — негромко сказал Эндимион после некоторого молчания. — Я видел многое, Серенити. Очень многое. И поклялся себе, что больше не допущу, чтобы люди страдали. — Ты ушёл, и потому тебя лишили рыцарского звания? — Я сам от всего отказался. Простая, казалось бы, фраза, но как же она огорошила Серенити. Раздалась как гром среди ясного неба и на долгие секунды мгновения заполонила разум. «Я. Сам. От. Всего. Отказался». Эндимион выбрал путь сердца, который противоречил всем рыцарским законам и уставам. И бросил всё сам, отказавшись от привилегий, которые сулило ему звание. Но… он был мужчиной, в конце-то концов, и многое ему было позволительно. Не то что какой-то обычной женщине, которая должна родить здоровых наследников и просто украшать своей красотой дом. — Но всё это всё равно осталось здесь, — прошептала Серенити и, осторожно высвободив пальцы, положила ладонь ему на грудь, туда, где отчаянно билось молодое пылкое сердце. — Да, — согласился Эндимион, понимая, что она снова оказалась права. Они замолчали, глядя друг на друга, словно изучая. А потом — одновременно и не сговариваясь — потянулись на встречу. Нежные мягкие губы коснулись сухих и искусанных до кровавых корочек. Было нестерпимо больно от осознания того, сколько ему пришлось вынести. И Серенити, негромко застонав в поцелуй, прижалась ближе, запустив пальцы во всё ещё влажные после мытья волосы. Они всё ещё целовались, когда в дверь постучали и раздался голос одной из служанок, что, мол, пора готовиться к венчанию. Серенити покраснела и уткнулась носом в грудь Эндимиону, понимая, что только что отдала ему свой первый поцелуй. Но она ни о чём не жалела, ведь он — всё равно её будущий муж. — Сейчас, Лотти, — крикнула она и смущённо взглянула на Эндимиона.— Нам пора собираться. Всё прошло на удивление тихо и спокойно, только отец зыркал недружелюбно, матушка же улыбалась, радуясь за свою дочь. Она даже смогла встать с постели, когда ей объявили о венчании. «Будь счастлива с ним. Это моё последнее желание», — она улыбалась, говоря всё это. А Серенити крепко-крепко обняла её, надеясь, что та не увидит её слёз, ведь ей было ужасно больно: от осознания, что, похоже, больше не увидит свою любимую матушку. Врачи говорили, что ей недолго осталось. «Люблю тебя, мам». Никакого празднования на весь их городок не было — не тот случай, как выразился отец. Просто спокойно, без инцидентов, поужинали и разошлись по комнатам. — Ты любишь белый цвет, да? Эндимион подошёл к жене, которая стояла у окна и внимательно смотрела на заходящее солнце. Серенити вздрогнула и обернулась: — Это же свадебное платье, — улыбнулась она. — Утром ты тоже была в белом, — он протянул руку и осторожно коснулся её волос. Серенити подалась навстречу, обнимая его. — Ну хорошо. Да, я и в самом деле люблю белый цвет, — зажмурившись, она прижалась щекой к его груди и затаила дыхание, чувствуя биение его сердца. — Он напоминает мне о зиме, белом пушистом снеге и как весело играть в снежки. — Но в это время года холодно и голодно, — возразил Эндимион. Он не понаслышке знал, что такое суровая зима, когда твой отряд заметает буран и ты ничего не видишь: ни врага, ни друга. Один бог и ведает, как они тогда спаслись на том злополучном перевале. — Но красиво тоже. Я вообще все времена года люблю. И лето тоже, — она встала на цыпочки и поцеловала его в подбородок. Эндимион был выше её на целую голову, и это тоже нравилось Серенити. Он обнимал её, и ей казалось, что она укрыта ото всех посторонних глаз. Защищена и спрятана, и что никто-никто не сможет причинить ей боль. Он стал аккуратно расплетать её причёску, локон за локоном освобождая пряди волос. Фата упала на пол невесомым облаком и затерялась в сумраке комнаты. Целуя хрупкие плечи, Эндимион думал, что чего-то лучше этого мгновения и быть не могло, когда Серенити — уже его жена — была в его объятьях и словно плавилась от страстных поцелуев. — Давай убежим. Эндимион замер, а потом внимательно на неё посмотрел, словно не поверил, что Серенити могла сказать сейчас такое. Она улыбнулась, понимая, что, кажется, Эндимион не понял сути и повторила. — Зачем? — негромко прохрипел он. — Здесь нам всё равно не дадут покоя, — она потянулась и стала расстёгивать пуговицы на фраке. — А мы можем отправиться куда угодно! Хоть в Столицу, хоть… в любое другое место. Я всегда хотела увидеть белый свет, но отец запрещал мне даже думать об этом, — Серенити грустно улыбнулась. — Тогда ты тоже станешь изгнанницей, вместе со мной, и никогда не сможешь вернуться домой, — приспустив ткань платья, он обнажил её груди, пальцами лаская нежную кожу. Она негромко застонала, прижимаясь к нему. Рыкнув, Эндимион подхватил жену на руки и отнёс на кровать, а сам навис сверху и внимательно смотрел в затуманенные страстью глаза. — Это всяко лучше, чем оставаться здесь, — протянув руки и обняв мужа за шею, Серенити крепко поцеловала его. — Я хочу увидеть мир. С тобой. Свет канделябров отражался в её глазах. Серенити сейчас была уверена в каждом своём слове, как никогда раньше. Она знала: они не выживут здесь. Каждый недоброжелатель будет плеваться в их сторону. Да, народ за них, но кто имеет больше власти? Отец и его подручные. А они как стая ястребов накинутся на Эндимиона, посылая того выполнять такие поручения, что Серенити в скором времени осталась бы вдовой. Папенька непременно бы избавился от него, чтобы поскорее выдать дочурку за того, кому ему нужно. А она уже устала от вечных указов. И они уехали. Поздно ночью, уведя из конюшни двух лучших жеребцов. Серенити зашла попрощаться с матушкой перед уходом и едва не опоздала: она умерла у неё на руках. Понимая, что уже больше ничего не держало её в родовом имении, Серенити ещё с бОльшим желанием рвалась прочь. На рассвете они уже достигли ближайшей гавани, и след их затерялся, стоило им переплыть на другой берег моря. Оставляя позади старые обиды и недомолвки, Серенити и Эндимион стремились вперёд — навстречу своему общему будущему. Туда, где никто не помешал бы им быть вместе и, главное, — жить счастливо. Рука об руку они непременно справятся со всеми препятствиями на пути, какими бы непреодолимыми они бы не были. Когда ты чувствуешь надёжную руку любимого человека — что может быть сильнее этого якоря, удерживаемого тебя в сложном и быстро меняющемся мире?