Привычка расставаться

Алек считает ступени: их двести семьдесят восемь. Вообще-то, на самом деле их раза в три меньше, но он спускается ровно четыре раза, успевая придумать самые глупые отговорки, чтобы не подниматься, но все же пересиливает себя и снова взбирается по чертовой лестнице, продолжая считать ступени. Занятие нудное, но, надо признать, релаксирующее, поэтому к тому моменту, когда Алек поднимается на нужный этаж и встает лицом к лицу к двери, он почти спокоен. Всегда это «почти» все портит, верно? Он совершенно не думает, что прийти сюда было хорошей идей. Черт, да это просто ужасная идея, если задуматься, что-то вроде «прогуляться по криминальному району с большой кучей денег» или «забыть поздравить младшую сестренку с днем рождения». Одним словом – очень плохо, просто хуже некуда. Прямо-таки убийственный эффект. Однако он нажимает кнопку звонка, не дав себе снова усомниться в правильности спонтанно принятого решения. Паниковать начинает после того, как снимает палец со звонка. Некоторое время шагов не слышно, но Алек был здесь не один, даже не десять раз, чтобы знать, что хозяин этого дома не привык бежать по первому же требовательному звонку в дверь. Эффект ожидания, чтоб его, это не попытка набить себе цену, скорее шанс дать звонившему задуматься: стоит ли действительно тревожить этого человека. И он никогда не ошибался в действии этого психологического приема. В конце концов, друзья дождутся в любом случае, клиенты приходят в определенное время, а нежеланным гостям не особо рады. Алек не совсем уверен, что конкретно в данный миг его нельзя причислить к последним. Шаги раздаются приглушенно, словно хозяин квартиры не просто бредет к звонку, а плывет чинным шагом, разве что не по красной дорожке ступая. Зная нрав этого человека, Алек даже не сможет сказать точно, а не так ли это на самом деле. Он не был тут… около двух месяцев? (не делай вид, что ты забыл эти мучительные месяц и двадцать девять дней, Лайтвуд, бога ради) Дверь открывается с тихим скрипом, и человек по ту ее сторону застывает, вероятно, надеясь, что у него зрительные галлюцинации. По крайней мере, об этом красноречиво говорит его удивленный тон, которым он проговаривает тихое: – Александр? Что ж, хотя бы не захлопнул дверь сразу перед носом, так что такая реакция даже вполне положительная. – Прежде чем ты закроешь дверь и выгонишь меня, – Алек выставил ладонь вперед, наученный горьким опытом, – пожалуйста, выслушай. Я пришел по поводу Изабель. Мужчина молчал несколько томительных минут, а потом, видимо, что-то решив для себя, кивнул в сторону комнаты и, не дожидаясь гостя, ушел куда-то вглубь квартиры. – Что ж, – вздохнул Алек, разуваясь в прихожей и вешая куртку, после идя уже привычным маршрутом в гостиную, – и тебе здравствуй, Магнус. Ответом предсказуемо была тишина. Стены давили. Алек не задумывался о том, насколько больно ему будет вновь оказаться здесь, в месте, которое он уже привык называть своим домом. Воспоминания мелькали перед глазами обрывчатыми резкими картинками, словно Алек крутил калейдоскоп: то показывались острые углы, то плавные фигуры, но все они были яркими, красочными, наполненными необъятным спектром эмоций и чувств. Он смотрел в одну лишь точку перед собой, стараясь не натыкаться взглядом на знакомые предметы, потому что возникало фантомное ощущение, словно его наотмашь бьют по лицу. – Чем обязан такой чести? – Магнус появляется в дверях очень неожиданно, но вовремя, именно в тот момент, когда воспоминания начинают грызть уже не то чтобы метафорично. Он ставит на столик перед Алеком бокал чая, от которого едва заметно поднимается пар, развевающий мягкий запах мяты. То, что чай Магнус ему заваривает не в его кружку, чуть-чуть отрезвляет. (словно пощечина) – Спасибо, что впустил, – Алек аккуратно берет в руки бокал с чаем (его любимым), грея руки. Магнус смотрит на него скептично, закрывшись на сотню замков, ключ от которых Алеку теперь не подобрать. Лайтвуд понимает, что выглядит как минимум странно, заявляясь в дом к своему бывшему парню, чтобы просто попить чай и помолчать, если не сумасшедше, но у Алека есть хорошая отмазка. Он никогда не был красноречивым, а в стрессовых ситуациях его способность говорить связно и вовсе поднимала белый флаг и сваливала к чертям собачьим. – Я пришел к тебе, потому что… Ну… – Удивительно информативно, надо заметить, – Магнус издает нервный смешок, и, хэй, Алеку становится чуть-чуть легче, когда он понимает, что не один тут борется с эмоциями. Но Магнус, в отличие от него, всегда умел скрывать то, что его разрушает, улыбаясь даже тогда, когда сердце разрывается на сотни кусков. Алек видел это однажды. Запомнил, вероятно, на всю оставшуюся жизнь. Так или иначе, у него получается немного собраться с мыслями, поэтому он выдает быстро, словно скороговоркой: – У Изабель появился новый ухажер. Нет, вообще-то, я выразился не так: они встречаются, да, он ее парень, и я беспокоюсь за Иззи, потому что он не просто похож на бандита, он вообще смахивает на аморального типа, и я просто… – Алек заканчивает свою пламенную речь на выдохе, потому что, во-первых, это и так для него достижение, а во-вторых, не особо удобно разговаривать, когда внутри все натянуто до предела, и в легких заканчивается кислород. Магнус его воодушевление, по-видимому, не особо поддерживает. – То есть, ты пришел рассказать о новом парне Изабель? Что ж, я думаю, я вполне пережил бы и то, что узнал бы это чуть позже от нее самой или Клэри, допустим, – Бейн усмехнулся, аккуратно помешивая свой кофе. Алек рефлексивно поморщился: однажды он попробовал это крепкое-горячее-горькое-безвкусное нечто, так что воспоминания остались не особо хорошими. (после этого Магнус долго смеялся и целовал его, отчего горечь казалась не такой значительной) Алек вздохнул, понимая, что эти короткие вспышки, которые мозг блокировал вполне успешно все это время, разрушают его, впиваясь в сердце иголками разной толщины и длины, с разной периодичностью, из-за чего нормально вдохнуть получалось с трудом. Он посмотрел на Магнуса и прикрыл глаза: неужели он правда не понимает, что именно гложет Алека? – Магнус, – Лайтвуд поставил бокал на стол, а после почувствовал, как к нему на колени прыгает Председатель Мяо, которого он рефлекторно начал гладить. – Я очень волнуюсь за нее. После расставания с Саймоном Изабель закрылась, и я действительно переживаю, что эта интрижка с Дэвидом-Джоном-как-там-его не доведет до добра. В конце концов, Иззи с удивительной настойчивостью любит попадать в дерьмовые ситуации. Магнус вздохнул, на секунду бросая тоскливый взгляд на то, как привычно пальцы Алека забираются в шерсть предателя-кота, которому человеческие драмы были безразличны. – Но ведь она с такой же настойчивостью умеет из них выбираться, – он откинулся на спинку кресла, устало прикрывая глаза. Что ж, видит бог, это было испытание для них обоих – увидеться и нормально поговорить впервые за два месяца. (месяц и двадцать девять дней, Магнус, ну что вы как дети) – Она подавлена, – Алек опустил глаза, боясь сказать что-то лишнее. Что-то, таящее в себе чувства далеко не Изабель. – Я просто очень боюсь за нее. Поэтому я пришел к тебе за помощью. – То есть, ты пришел, чтобы попросить у меня совет в отношениях, спустя два месяца после того, как мы расстались? – Магнус скептично приподнял бровь, и Алек почувствовал почти физическую потребность сделать фейспалм. Окей, в его голове это звучало не настолько глупо. – Я… Ладно. Хорошо, это действительно выглядит ужасно глупо, но, – Алек замолчал, стараясь сдержать слова о том, что приходить к Магнусу в тяжелых ситуациях, зная, что он поможет и поддержит, стало таким же привычным, как дышать, – ты единственный, кто всегда находил выход там, где никто больше не мог. Я запаниковал и действительно не знал, что делать. Какое-то время Магнус молчал, задумчиво крутя в руках чашку с допитым кофе. Было видно, что он о чем-то размышлял, и Алек не мог укорить его в этом: все же он впустил его в свой дом, хотя мог на вполне обоснованных правах захлопнуть дверь перед носом. – А Клэри, Джейс, Саймон? – только и произнес он, стараясь выглядеть беззаботным, но под взглядом Алека «ты серьезно?» немного стушевался. – Клэри и Джейс в Лондоне на выставке Фрэй, Магнус. Они там в романтическом раю, и я не хочу рушить эту идиллию, а Саймон… Он пытается делать вид, что ничего не произошло. Что не было в его жизни того временного отрезка, когда он встречался с Иззи. Я не хочу делать больно еще и ему, – Алек спрятал лицо в ладонях, потирая пальцами виски. Ты не хочешь делать больно Саймону, напоминая ему о прошлых отношениях, Алек? Как благородно. Тогда почему делаешь это с Магнусом? С самим собой? – Я понимаю, что не имею права просить тебя о чем-то. Просто находиться здесь. Но я не знаю, что мне делать, Магнус, – Алек вздохнул, впервые за свой визит поднимая на собеседника глаза и встречаясь с его. Кто-то выкачал разом из комнаты кислород. Магнус выглядел уставшим. Так мог выглядеть человек, работавший несколько лет без отдыха или не спавший несколько суток. В его взгляде было слишком много печали и хорошо скрываемой боли, о края которой режешь кожу, но молчишь, потому что это и рядом не стоит с этим глубоким, тянущим чувством, затаенным где-то на дне карих омутов. Алек отвел взор первым. Он просто побоялся, что вся та любовь, пусть истерзанная и искалеченная, но никуда не девшаяся, а просто ждавшая своего часа, в один момент могла выйти наружу, затопив огненной лавой и его самого, и Магнуса. Молчание длилось еще какое-то время, прежде чем Магнус, прочистив горло, коротко произнес: – Я помогу. Изабель дорога мне так же, как и тебе. (как и ты)

***

Стоило, наверное, отметить, что не все было уж совсем плохо. Алек, конечно, был полным тормозом в «детективных штучках», как это иногда называла Мариза (черт, он даже на детских детективных квестах с подсказами в стиле «у этого человека есть алиби, а у этого нет» умудрялся подозревать никого и всех одновременно), но он сумел без особых усилий узнать, в каком клубе можно найти Изабель и этого Джареда-Фергюсона-Джона-все-еще-безразлично-как-его-зовут. Стоило всего лишь полдня бродить за сестрой и совершенно случайно («Нет, Из, я не переключу передачу про морских коров, уходи в другую комнату») подслушать ее телефонный разговор. Изабель и так считала своего брата странным, она вряд ли что-то заподозрила, вида, по крайней мере, не подала. Как оказалось, все было проще: у Магнуса и Изабель была своя клубная «карта», где было отмечено, в какой день посещать тот или иной клуб. «Карта» менялась каждые два месяца, когда клубы надоедали, или там случались какие-то непредвиденные обстоятельства, а последняя была составлена Магнусом и Изабель ровно два месяца назад. Собрания их мини тусовки из двух человек еще не было, так что Бейн сказал Алеку нужный клуб сразу же. Алек почти искренне посмеялся над самим собой и над комизмом ситуации, но почувствовал, как все внутри падает в какую-то пропасть. Воспоминания, чертовы воспоминания. Снова они обрушивались внезапно, резко и очень больно: вот Магнус и Изабель сидят в ворохе подушек и изучают прайсы и мероприятия десятков разных клубов, отмечая понравившиеся, вот Алек ворчит из-за непонимания их энтузиазма, но после делает обоим чай, аккуратно усаживаясь рядом с Магнусом. Иногда он читал какие-то книги из огромной библиотеки Бейна, привалившись к нему, иногда просто обнимал Магнуса со спины, чувствуя, как тот нежится в его объятьях. Изабель беззлобно называла их женатиками и закатывала глаза на полотна сообщений от Саймона, скрывая в кулаке нежную улыбку. Алек отдал бы все, чтобы просто ощутить то счастье, которое искрилось внутри, взрывалось разноцветными искрами. Подумать только, это было всего лишь два месяца назад – так много и мало одновременно. – Так и какой у нас план, Алек? – громкий голос Магнуса отвлек Лайтвуда от тяжелых мыслей, заставляя встряхнуть головой и постараться настроиться. Так. Точно. План, миссия, у них сегодня операция под кодовым названием… эм… Ладно, у операции не было названия, Алек забыл про него, так что просто операция «Как не дать Изабель Софии Лайтвуд похерить свою жизнь к чертям собачьим». Подождите-ка, план? Какой план? – Эм, я… Ну, надеялся на импровизацию? – Алек невинно улыбнулся, и, судя по тому, как высоко поднялись брови Магнуса, он ни на секунду не был удивлен, что у них нет хоть какого-то намека на приблизительный план действий. – Алек. На минутку, ты хоть думал, что скажешь этому парню? Хотя бы наметки диалога? – Магнусу пришлось привстать на носочки, чтобы его было слышно сквозь оглушающую музыку, льющуюся из колонок, и его губы были так близко к шее Алека, так что все это было слишком для его эмоциональной системы, которая и так уже была перегружена. Не было ничего удивительного в том, что он совершенно не знал, чего от него вообще хотят! Мимо них прошли две девушки, игриво качнув бедрами и взмахнув волосами. Алек закатил глаза, когда как Магнус одарил бесстыдниц (Лайтвуд еще не настолько пал, чтобы называть всех девушек, с которыми Магнус контактирует, шлюхами, но к этому, надо сказать, уже идет) очаровательной улыбкой. – Магнус, все будет хорошо, – прикрикнул Алек, чувствуя, как от волнения, зарожденного сомнением в голосе Бейна, неприятно колет внутри. – Ты выйдешь на улицу и позвонишь Иззи, стараясь задержать ее как можно дольше. В это время я говорю с ее качком, и он мирно сваливает домой. Что вообще может пойти не так? Алек почти физически ощутил, как взгляд откровенного сомнения, которым его одарил Магнус, вбивает куда-то под землю его самооценку. Почему все, что он говорит, кажется нормальным ровно до того момента, как он рассказывает это Магнусу? Как это вообще работает? – Ладно. Хорошо, хорошо, я надеюсь, что ты разберешься с этим прежде, чем Изабель заподозрит меня в твоем зверском убийстве, – Магнус вздохнул и, улыбнувшись одной из улыбок «все катится к чертям, но я контролирую этих чертей», похлопал Алека по плечу, скрываясь в дверях клуба. Что ж. Времени для рефлексий не было: нужно было как можно быстрее найти Изабель и ее парня, прежде чем Иззи действительно что-то заподозрит. Алеку не впервой было «советовать» неприятным людям уйти из жизни его близких, но только раньше такие люди появлялись сами собой: например, на первом курсе института за Изабель стал ухаживать немного странный парень с раздвоенным языком. Нет, Иззи, конечно, давно говорила, что ей было бы интересно поцеловаться «при участии сразу нескольких языков, Алек, это же круто!», но парень ходил за ней день и ночь, изучив расписание и поджидая у кампусов, а это уже было стремно. Может быть, Иззи и заподозрила что-то, когда слизеринец внезапно исчез из ее жизни, избегая встреч даже на общих институтских мероприятиях (его прозвище придумывал Саймон, и это было скорее противно, чем забавно), а Алек какое-то время после этого ходил с разбитой губой, но не придала значения. Но сейчас все было сложнее. Изабель сама выбрала этого качка, и Алек правда пытался, как хороший брат, смириться и принять ее выбор, но. Но. Он ведь видел, как она мучилась. Видел и слышал, как она плакала по ночам, как кричала во сне, как сильно ненавидит Саймона, как демонстративно игнорировала его на общих посиделках, Алек замечал многое, наверное, большее, чем должен был. За это он всегда ругал себя: беспокоясь за жизни других, он подчас пускал на самотек собственную, и вот, к чему это привело. Не спас ни себя, ни милую Изабель. Черная копна волос мелькнула у барной стойки ровно через сорок секунд после того, как ушел Магнус, и Алек с облегчением увидел, как силуэт, одетый в серебряное платье Изабель, скрылся в стороне туалета. То, что это была именно его сестра, не стоило сомневаться: во-первых, он мастерски научился подмечать детали ее гардероба, когда Иззи тащила его на шоппинг, ну, а во-вторых… Вы вообще видели во всем Нью-Йорке девушку эффектнее, чем Изабель Лайтвуд? Таких ни с кем не спутаешь. – Хэй, привет, можно с тобой поговорить? – Алек подошел к сидящему за барной стойкой парню, заметив знакомые татуировки на предплечьях. Плечистый здоровяк обернулся на Лайтвуда, окатив волной презрения, и Алек с огромным усилием подавил в себе улыбку победителя: эту криминальную рожу он бы запомнил из тысяч, так что часть дела была сделана. Отлично. – Ну попробуй, – Эдриан-Джоб-Майкл мерзко усмехнулся, и Алек с волнением подумал о том, сколько же Изабель приходится пить, чтобы выносить присутствие этого типа длительное время. Верзила залпом допил почти половину стакана какого-то напитка (странного и на вид, и на запах) и, не дав Алеку сказать и слова, мотнул головой в сторону выхода: – Выйдем, подышим? Раз уж так надо, скажешь, что хотел. Алек кивнул, осознавая несколько вещей: план (которого не было) провалился, качок был больше него в три раза, и идут они явно не «воздухом дышать». Оставалось надеяться, что наспех набранная Магнусу смс-ка «КОД КРАСНЫЙ» натолкнет его на нужные мысли о побеге. Может, хоть Бейн выживет. В собственных шансах он уже немного сомневался. – Ну, что говорить будешь? – Роджер-Джейк-Майкл сложил руки на груди, встав напротив Алека в закутке недалеко от клуба. – Я брат Изабель, – начал Лайтвуд, все-таки надеясь на адекватный разговор. – И я считаю, что ты оказываешь на нее плохое влияние. Предлагаю тебе сказать ей, что она слишком хороша для тебя, и отвалить, что скажешь? Качок засмеялся – хрипло, неприятно. Словно ломались чьи-то кости (Алек приблизительно догадывался, чьи), лающе. Он неспешно вытянул перед собой руки, играя мышцами и щелкая суставами, из-за чего Алеку захотелось закатить глаза: это позерство было обязательным? – А я считаю, что ты лезешь туда, куда не надо, красавчик. – Слушай, я же предлагаю мирно: оставь Изабель в покое. Ты ей не нужен, – Алек успел досчитать до двух, прежде чем Миша-Гарри-Джордан с искаженным яростью лицом подлетел к нему, замахиваясь. Алек поставил блок, приседая, что помогло уйти от прямого удара в челюсть (который, вероятно, мог раздробить ее на части), но зато тут же получил удар в солнечное сплетение, выбивший из легких воздух. Он умудрился поставить верзиле подножку, отчего тот упал на одно колено, но исход драки был предрешен задолго до ее начала: у противника была слишком мощная комплекция, а у Алека за спиной лишь курсы по стрельбе из лука и начатые недавно занятия в тренажерном зале. Верзила поднялся и замахнулся снова, норовя попасть в нос, но Алек сделал выпад, благодаря чему удар пришелся на нижнюю губу, немного смазанный, так что челюсть, слава богу, вряд ли пострадала, хотя все просто занемело от боли. Внутри все ныло, дышать было тяжело, и Алек прокашлялся кровью, чувствуя, как темнеет перед глазами. Качок стоял на ногах и тяжело дышал, задетый ударом Алека, а после снова замахнулся, но был остановлен звонким окриком Изабель: – Стив, твою мать, свали от него! О, Стив. Почему это имя не пришло Алеку в голову? – Какого черта? Что вы устроили, идиоты? – Иззи подбежала к брату, помогая ему подняться и наспех осматривая на наличие повреждений. Поняв, что он хоть и поранен, но не то чтобы серьезно, Изабель звонко ударила его по щеке, тут же, правда, одергивая руку, видя, как Алек скривился, стараясь сдержать стон боли. – Я вовремя? Все живы? Все, ох, хорошо? – где-то позади послышался взволнованный голос Магнуса, остановившегося напротив Алека и Изабель. Он тяжело дышал, видимо, ему пришлось долго их искать. – Алек, прости, мне пришлось сказать Изабель. Я запаниковал, и… – Хватит, Магнус, – Иззи хлестко бросила эту фразу, прожигая брата взглядом, – не оправдывайся перед ним. Я не буду сейчас спрашивать, какого черта ты в это вообще ввязался, потому что знаю, что это все он, кто же еще, – ее слова отчего-то больно ударили, гораздо больнее, чем удары Стива, мерзко ухмыляющегося за ее спиной. Но Алек молчал – привык молчать, тем более, Изабель была в бешенстве. – Почему ты всегда вмешиваешься в мою жизнь?! Ты всегда все портишь! Ты не можешь разобраться в собственной жизни! Кто дал тебе это право? Ах, да, старший сын, гордость семьи. Любимец, да? Какого черта ты решаешь, что лучше для меня?! Изабель тяжело дышала, по ее щекам текли слезы, и даже в этой ситуации, когда Алек загибался от боли, возникшей из-за ее слов, единственное, о чем он думал – у нее может начаться паническая атака. Иззи часто подвергалась им в детстве в моменты стресса, как отвлечь ее сейчас? – Да, детка, так его… – Стив довольно пробормотал что-то себе под нос, но Изабель тут же повернулась к нему, угрожающе цокая длинными шпильками по асфальту. – А ты вообще катись к черту, пока я не сдала тебя полиции за избиение человека! Вон, чтобы я тебя больше не видела! – Изабель снова повернулась к Алеку, а Стив поспешил ретироваться, выдавая отборные матерные ругательства. – А ты, – она вздохнула, стирая с щек слезы, – видеть тебя не хочу. Не приближайся ко мне. Ты сам разбил собственное сердце, а теперь пытаешься собрать мое. Изабель круто развернулась на каблуках и быстрым шагом направилась в сторону автострады, пряча лицо в ладонях. Алек боялся сделать вздох. Перед глазами мутнели сиреневые пятна, и он правда не мог сказать, какая боль была сильнее: от удара или от слов сестры, которые, безусловно, были правдой. Да, может, она в запале сказала все в более жесткой форме, но это то, о чем она действительно думала. Каждое. Слово. Такие мысли не рождаются в одночасье, нет, они таятся на задворках годами, а обида Изабель шла из детства, когда, как ей казалось, ей уделяли меньше внимания, чем ему. – Алек? – Магнус подошел, осторожно касаясь его плеча. Алек зажмурился, крепко сжал челюсти, отчего, правда, тут же поморщился, до такой степени боль была невыносимой, а после едва улыбнулся, поворачиваясь к Бейну. – Все… кргх… хорошо, – голос все-таки подвел, но Магнус, к его чести, промолчал. – Я в порядке, правда, – Лайтвуд улыбался, выглядя вполне спокойно, но Магнус знал его слишком хорошо: он сильно ссутулился, словно стараясь стать меньше, опустил взгляд в пол и нервно переступал с ноги на ногу. Алек никогда не говорил вслух о своей боли, он сдерживал ее внутри, боясь навредить другим. В душе Магнуса все смешалось. Любовь к Алеку, ослепляющая, сильная, вырывалась бесконтрольно, смешиваясь с пережитым волнением, страхом за его жизнь, беспокойством. Боже, как только ему пришло это злосчастное сообщение, Бейн почти перестал дышать, судорожно пытаясь сообразить, что делать. Ему пришлось рассказать обо всем Изабель, с которой до этого они обсуждали какую-то ерунду, а после Магнус ринулся на поиски какого-то укромного места, где Алек, возможно, уже лежал без сознания, истекающий кровью. Ему хотелось обнять его, так сильно, что кончики пальцев покалывало, будто по ним пробежал разряд тока, хотелось, как раньше, зарыться пальцами в его мягкие волосы и уткнуться носом в шею, чувствуя стук заполошно бьющегося сердца – неважно, своего или чужого. Хотелось поцеловать. Господи, как же сильно Магнус скучал. Но он позволил себе лишь крепче сжать его плечо: – Пойдем, Алек. – Куда? – Лайтвуд шмыгнул носом, наконец поднимая на Магнуса взгляд. Бейн улыбнулся. – Домой. Домой.

***

В лофте было тихо. Мяо мирно спал на своей подушке, на кухне что-то приглушенно звенело: Магнус взволнованно ходил по комнате, ища нужные вещи для оказания первой помощи. Нью-Йорк продолжал жить даже ночью, несмотря на то, что время близилось к часу. Алек пытался понять: сколько времени прошло с того скандала возле клуба? Как они добрались до дома? Воспоминания мелькали несвязными обрывками из-за того, что он глубоко погрузился внутрь собственных переживаний, боясь задеть Магнуса теми острыми чувствами, которые закипали в душе. Было больно. Просто… разве, ну, разве он действительно заслужил эту боль? Он ведь хотел поступить как лучше. Хотел помочь, потому что Иззи, его маленькая глупая сестренка, так глубоко ушла в себя, что почти наплевала на то, куда катится ее жизнь. Да, возможно, Алек поступил глупо, даже очень глупо, ему стоило поступить иначе, попробовать поговорить с Изабель снова, но… Разве все это можно считать заслуженной карой? Почему никто не боится причинить боль Алеку, когда он сам переживает за чувства других больше, чем за собственные? Это ведь нечестно. – Алек, я нашел лед и какую-то мазь, мне давала ее Катарина, – голос Магнуса был обманчиво-спокойным, он старался дышать размеренно и улыбался, но Лайтвуд умел не просто смотреть, а видеть: руки мужчины тряслись, он часто моргал и говорил с преувеличенным энтузиазмом, мол, да чего тут такого, пустяки. К чему этот фарс? Алек не тот человек, перед которым эти актерские приемы могли бы сработать. Он не просто уже видел Магнуса в состоянии крайней тревоги, волнения, грусти, гнева, боли. Алек и был чаще всего главной причиной этих чувств. И этого он себе не простит никогда. – Все в порядке. Мне не больно, – Лайтвуд попробовал улыбнуться, но распухшую губу прострелило невыносимой болью, отчего его лицо скривилось в гримасе. Магнус только цокнул, аккуратно смывая с лица Алека кровь. Какое-то время они сидели в молчании. Магнус сосредоточенно обрабатывал рану, смачивая ее пропитанной спиртом салфеткой, отчего Алек шипел и морщился, но стоически терпел. Он боялся дышать: впервые за долгое время Магнус был так близко к нему, что его дыхание щекотало шею, отчего по коже бежали мурашки. Алек мог сосчитать все родинки на родном лице (хотя и так знал их число наизусть), видел, как Магнус поднимает и опускает длинные ресницы, как на свете играют блестки в его подводке, словно магические искры. Он боялся, что это закончится. Хотелось плакать: все, что ему было нужно, все, что ему было дорого, сейчас сидело на расстоянии чертовых нескольких сантиметров, отчего сердце в груди билось загнанной в клетку птицей. – Я не считаю, что слова Изабель – это действительно то, о чем она думает, – аккуратно произнес Магнус, когда закончил с медицинской помощью и отсел от Алека на «безопасное» расстояние. Его взгляд был теплым и добрым, направляющим в темноте, говорящим без слов, что все будет в порядке. У Алека защемило в груди. – Нет, Магнус, – он усмехнулся, тут же морщась, – это именно то. Знаешь, почему гнев называют искренним проявлением эмоций? Когда человек зол, разъярен, у него нет времени придумывать какой-либо образ. Поэтому в запале он всегда говорит правду – пусть преувеличенную, возможно, во много раз, но все же. Слова, сказанные в порыве ярости, – это всегда автопортрет. Алек чувствовал, как слезы душат горло. Магнус молчал, но без слов было понятно, что думают они об одном и том же – их последнем разговоре. Они столько тогда наговорили друг другу, что Алек до сих пор иногда просыпается по ночам со слезами на глазах и криком где-то в глотке. Конечно же, позже пришло осознание, но к чему оно, если все уже было сделано? Эта человеческая черта невероятно странна: в моменты, когда делают больно нам, мы стараемся причинить ту же боль другим. Алек знает. У Алека грудь изрешечена, будто пулевыми ранениями: одно слово – один выстрел. Он вздохнул. Тишина давила невыносимо. – Магнус, – окликнул он тихо, чувствуя, как мысли, от которых он бежал столько времени, возвращаются снова, – прости меня. Бейн дернулся, как от удара, встряхивая головой, чтобы отгородить себя от мыслей. Его взгляд, направленный на Алека, был настолько беззащитным, что тот тут же одернул себя: – Я про… Ну, про эту ситуацию. Прости. Я не должен был приходить к тебе, не должен был просить помощи. Магнус печально улыбнулся, и Алек не мог понять, что видел в его глазах: гнев или тоску. – Знаешь, однажды Катарина сказала мне одну вещь. Собираясь делать – думай, а сделав – не сожалей. Ни к чему говорить о том, что могло бы быть, правда? Ведь это уже случилось, и ты не сможешь ничего вернуть, даже если будешь думать об этом все время, – он откинулся на спинку дивана, и Алек в который раз подумал о том, что Магнус был слишком мудрым для своих лет. – Почему мы расстались? – в голосе Алека не было издевки, какого-то скрытого смысла или подтекста, он просто решил, что… раз уж добивать себя – то сразу. Ему уже не станет больнее, ведь правда? Разбитое сердце, покрывшееся рубцами от попыток склеить наспех, не может же болеть, словно живое? Магнус застыл. Он зажмурился, стараясь сдержать рвущиеся наружу эмоции: ни к чему было вновь позволить им взять верх. Ему столько хотелось сказать Алеку. Обвинить его в том, что он не доверял ему, раз поверил рассказу этой стервы Камиллы, заявившей о том, что числу любовников Бейна может позавидовать сам Казанова. Магнус понимал, что Белькур умела мастерски промыть мозги, в конце концов, он и сам не один раз попадал под ее колдовское влияние. Но… недоверие Алека ударило слишком больно и неожиданно. Какие-то глупые недомолвки и ссоры, копившиеся внутри, собрались в огромный ком, и они ударили этим друг друга слишком сильно. Хотелось сказать многое. Накричать, взять за грудки и хорошенько встряхнуть, а потом прижаться и, плача, целовать-целовать-целовать. Господи, как же погано. – Магнус, я… – Алек набрал в грудь побольше воздуха, намереваясь сказать о том, что чувствовал сам, но вдруг остановился. Не стоило. Это сделало бы все только хуже. Он выдержит это сам, перетерпит. Главное, чтобы Магнус был в порядке. – Я пойду домой. Нужно посмотреть, как там Иззи, – его голос был хриплым, а глаза покраснели. До дрожи в пальцах хотелось остановить его, наорать, заставить остаться любыми способами, но Магнус лишь улыбнулся, кивая. Он боялся поднимать взгляд. Уже у самых дверей Алек вновь повернулся, едва слышно шепча: – Спасибо. (мне больно смотреть на тебя, пожалуйста, прекрати, заставь себя разлюбить) Магнус бы закричал, как только дверь захлопнулась, но вот незадача. Что ему делать, если этот крик душил его глотку все это время? (мне больно дышать, пожалуйста, уничтожь свой запах, застрявший в легких)

***

Ночной воздух приятно холодил кожу, но вот мысли, почему-то, не освежал. Голова гудела, будто вот-вот была готова взорваться от сотен слов, сказанных и услышанных за сегодняшний вечер. Они крутились в голове, настойчиво звучали вновь и вновь, чтобы не дать забыть: эту боль, что ты сегодня почувствовал, ты не придумал. Она существующая, реальная. И ты ее заслужил. Алеку хотелось плакать. Как в детстве, спрятаться ото всех и беззвучно кричать, зажав в зубах подушку, потому что чувства, наполняющие душу, иногда становились чрезмерными, слишком больными, невыносимыми. Алек помнит две или три таких истерики, когда его самоконтроль давал трещину: когда умерла бабушка, когда отец в порыве ярости и алкогольного опьянения пожелал, чтобы встречи с их матерью (и, собственно, рождения сына) никогда и не было, и когда умер Макс. Родители сходились и расходились вновь и вновь, поэтому со временем получилось мириться с этим, а вот смерть младшего брата… Это то, о чем Алек будет сожалеть до конца своих дней. О том, что не стал хорошим братом, не стал для Макса другом – тем, кем обязан был стать. Вы говорите, что жизнь прекрасна, что это чудо, дарованное нам. Тогда почему она всегда забирает все то, что придавало ей смысл? То, за что Алек ее действительно любил? До ужаса хотелось напиться. Но не было ни денег, ни документов, ни особого желания видеть хоть кого-либо. Алек оглянулся: и куда его занесли черти? Он не помнил своего маршрута от лофта Магнуса до этого места. Лайтвуд устало опустился на ступени одного из крайних домов, стоящего на стыке двух улиц, надеясь на то, что хозяин не выбежит случайно с ружьем и не выгонит его – сил на то, чтобы дойти до дома, не было. Да и не зачем. В их небольшой квартирке, которую они снимали с Иззи и Джейсом, сейчас, вероятно, царили хаос и разруха: Изабель никогда не сдерживала себя в порыве эмоций, а сегодня они проявили себя сполна. Наверное, она сначала долго металась по комнатам, сбивая все на своем пути, может, пыталась разорвать или разбить вещи Алека – не в крупных масштабах, конечно, но достаточно, чтобы показать, как сильно она была задета. Потом она, вероятно, заперлась в ванной комнате, где долго плакала под холодным душем, сидя прямо в одежде. Алек не чувствовал это, он знал. Они были вместе с самого рождения Иззи, и если с Максом он не имел тесной родственной связи, то с Изабель они были словно близнецами: одни на двоих чувства, мысли, эмоции. У Алека никогда не получалось ничего от нее скрывать, потому что его маленькая сестренка чувствовала его боль, словно свою собственную. И именно поэтому, наверное, так невыносимо сейчас. Он и так потерял все, что ему было дорого. Пожалуйста, пусть у него не отнимут хотя бы ее. По карнизу мягко застучали капли дождя. Алек поднял голову, подставляя моросящему дождику лицо, ощущая просто нечеловеческую потребность во сне. Было бы очень непредусмотрительно с его стороны заснуть на холодном камне, да еще и в дождь, но уходить не хотелось, не получилось бы физически. Как было бы просто – раствориться вместе с этими каплями. Не думать. Не переживать. Не быть. – Алек? Где-то совсем рядом раздался цокот каблуков, и Алек с усилием приоткрыл глаза: усталость взяла свое, и он почти уснул. Дождь все еще мелко моросил, но уже едва заметно, поэтому стройный силуэт, стоящий напротив, он узнал без особого труда, хотя верилось, что это не галлюцинации, с трудом. – Я присяду? – у Изабель слегка дрожал голос, было видно, что она проплакала какое-то время, потому что когда она села рядом (хоть и на небольшом расстоянии), Лайтвуд заметил, что на ее лице почти не было макияжа, а глаза были до невозможности красными. – Алек, я… Извини меня. Она тяжело выдохнула, а после набрала в грудь побольше воздуха, но так, будто это доставляло ей физическую боль. Изабель едва заметно улыбалась, хоть эта улыбка и была больше похожа на некий барьер, позволяющий вновь не впасть в истерику. – Я так виновата перед тобой, – она тяжело сглотнула, предусмотрительно вскинув вверх руку, прося не перебивать себя. – Я ведь… Да кого я обманывала, черт. Стив был Саймоно-заменителем, все это знали, и я это знала. Но мне, знаешь… Хотелось сделать ему больно. Хотелось, чтобы ему было так же, как и мне, понимаешь? Я ведь… Я так сильно, Алек. Мне так невыносимо без него, – Изабель заплакала, слезы падали по ее красивому лицу, но она все еще старалась улыбаться. Алек осторожно взял ее дрожащую руку в свою, чувствуя, как ее благодарный взгляд отогревает что-то внутри. – Я никогда не думала, что полюблю так сильно. Все мужчины, которых я встречала, были просто… Неспособными на любовь? Или я была не той, кому они открывались? Но Саймон показал мне то, каково это. Когда тебя любят, – Иззи все еще плакала, но глаза ее светились. Алеку было больно смотреть на нее, но он не мог отвести взгляд. Все ее слова он мог повторить и сам, и от этого становилось тяжелее вдвойне. Как помочь человеку, который разбит на те же осколки, что и ты? – Я сорвалась на тебя. Я виновата, даже больше в том, что не сказала раньше, хотя знала, что ты сможешь мне помочь. Ты – тот, кто спасает меня всегда, – Изабель накрыла их сцепленные руки ладонью, улыбаясь ему, как в детстве. Так же открыто и тепло. – Алек, я никогда бы не сказала, что ты любимчик. Или что мешаешь мне жить, черт, я так переволновалась, когда Магнус в панике почти прокричал, что Стив увел тебя для драки, что перестала осознавать, что несу. Я так испугалась, что ты можешь погибнуть из-за меня. Ведь ты всегда желал мне только лучшего. Ты всегда заботился обо мне больше, чем о себе. Она тяжело перевела дыхание. Дождь почти прекратился, но дышать стало свободнее – или это от слов Иззи, Алек не знал. – Когда я немного пришла в себя, то сразу же позвонила Магнусу. Он сказал, что ты ушел домой, но дома тебя не было, и я запаниковала. Мы с Магнусом договорились разойтись в разные части города, и, большой братец, – Иззи беззлобно усмехнулась, взъерошивая его волосы все еще дрожащей ладонью, – спасибо, что никогда не отключаешь на телефоне GPS. Ты не брал трубку, но я додумалась попробовать найти тебя… И вышло, как видишь. Из меня получился бы хороший сыщик, верно? Алек хрипло засмеялся, притягивая сестру в объятья. Телефон стоял на беззвучном режиме, вероятно, поэтому он не слышал звонок, но это было так неважно. Иззи уткнулась холодным носом в его грудь, подсознательно прижимаясь в поисках тепла и защиты, как делала в детстве, когда они оставались ночевать одни во время очередных размолвок Маризы и Роберта. Алек успокаивающе гладил ее по спине, зарывшись носом в волосы и наконец-то отпуская себя. От Иззи пахло сладкими духами, свежестью и домом. Домом, который будет всегда с Алеком, гораздо ближе, чем все вокруг. Домом, находящимся в самом сердце. – Иззи, – Лайтвуд чуть отодвинулся от сестры, чтобы видеть ее лицо. Он стер ее слезы, с улыбкой ущипнув за щеку. – Саймон загибается без тебя. Я был у него на днях, и… Я требую моральную компенсацию: он обнял меня, словно подушку, и включил «Хатико», – Изабель засмеялась, и что-то в ее улыбке было знакомым: наверно то, с какой теплотой она представила это. – Он делает вид, что все в порядке. Саймон пытался заверить меня, что сможет жить дальше, но, Из. Это не он. А его собственная тень. Вы же… вы нужны друг другу, слышишь? Пожалуйста, если не ради себя, то ради меня, ладно? Поговори с ним. Просто поговори. Изабель опустила глаза. – А ты? – А я, – эхом повторил Алек, грустно улыбаясь. – А я – не ты, не Саймон. Я сделал ужасную вещь, простить которую очень и очень сложно, и я действительно не могу просить Магнуса об этом. Я разрушил то доверие, что у нас было, и будь я проклят, если не пожалел об этом тысячу раз, но это ничего не изменит, – Алек почувствовал, как к горлу подступает ком невыплаканных слез, тех, что он так долго сдерживал, стараясь не казаться сломанным хотя бы внешне. Но барьер рухнул, пали невидимые баррикады, и по щекам все-таки скатилась пара слезинок. – Я ведь всегда ждал этого подсознательно. Я не… я просто не верил, что такой удивительный человек может полюбить такого, как я. И где-то глубоко внутри я всегда знал, что он уйдет. Просто… Старался продлить то счастье как можно больше. Я люблю его, Иззи. Но не смогу снова заставить почувствовать боль. Он не заслуживает ее, кто угодно, но только не Магнус. Изабель снова заплакала, утыкаясь в лоб Алека своим. Некоторое время она молчала. – Знаешь, Алек, – Иззи смахнула слезы, вдруг невероятно ярко улыбнувшись, – у нас, Лайтвудов, есть одна ужасная привычка: расставаться с тем, что нам дорого. Но мы не обязаны, слышишь? Не обязаны быть несчастливы из-за собственных принципов. Хэй, – она поднялась на ноги, нагнулась к Алеку и едва ощутимо щелкнула его по носу, засмеявшись, – я буду бороться за свое счастье. И я ни за что не поверю, что ты сдашься так просто. Она засмеялась и, чмокнув брата в щеку, побежала в сторону метро, словно яркая вспышка посреди уснувшего города. На секунду все показалось Алеку сном. Если бы, милая Изабель, если бы все было так легко. Но нельзя так просто вернуть то, что ты сам и разрушил, нельзя, нельзя. – Я уже сдался, – тихо проговорил Алек в пустоту. – Очень жаль, если это действительно так. Чужой голос разорвал тишину, будто прорезал ножом. Неожиданно кто-то шагнул из-за поворота, ступив на освещенную дорогу, и Лайтвуд вскочил на ноги, надеясь, что он… не мог же он… – И снова здравствуй, Александр, – Магнус был растрепанным, промокшим, но таким... родным. Его взгляд метался, грудь тяжело вздымалась, вероятно, он снова долго искал его, бегая прямо по пустым улицам. Алеку стало тяжело дышать: осознание того, что его поймали с поличным, возродило немного утихшую панику. – Сколько ты слышал? – Все, – голос Бейна был тихим, будто испуганным, но в его тоне была отчетливо слышна надежда, отчего Алек растерянно раскрыл рот, не в силах подобрать слова. Они стояли почти вплотную, слышали дыхание друг друга, и Алек чувствовал физическую потребность прикоснуться. – Я… Изабель прислала сообщение с адресом, когда нашла тебя. Почему ты не пошел домой? Александр, боги, я так волновался! Ту-дум. Сердце пропустило удар. – Ты, – Алек прочистил горло, потому что говорить было тяжело, – за все это время ты назвал меня полным именем лишь два раза: когда я пришел к тебе и сейчас. Магнус, незаметно шагнувший чуть ближе, почувствовал, что его застали врасплох. Он поднял на юношу глаза, и в его взгляде было столько любви и боли, что было непонятно, как мог выдерживать это один человек. – Я запретил себе. Не позволял даже думать о тебе все это время, я верил, что… Смогу. Справлюсь. Мне было тяжело произносить его вслух, – Магнус медленно поднял ладонь, проведя ей по груди Алека, сердце которого билось с невозможной частотой, и остановив ее на шее любимого. – Я не могу без тебя, Алек. Я хотел бы тебя ненавидеть, но у меня не выходит. – Помнишь, – Лайтвуд тяжело сглотнул, почти прижимаясь носом к виску Магнуса, – ты говорил, что для отношений нужно приложить усилия? Пожалуйста, – он вздохнул, чувствуя, ком в горле, – позволь мне все исправить. Я не могу… Я не могу не думать о тебе. Я не могу жить без тебя. Магнус всхлипнул, наконец-то прижимая к себе Алека, который тут же обхватил ладонями его спину, после отстраняя и лихорадочно осыпая поцелуями лицо. Их руки дрожали из-за того, что наконец-то можно было не сдерживать себя в желании прикоснуться, они смеялись, продолжая целоваться. – Ты – то, что делает меня живым, – проговорил Магнус, в глазах которого Алек наконец увидел то, что так долго искал сам. Он все не мог надышаться. И уже, вероятно, не сможет.