Двуликий Янус

Дни тянулись серые и тоскливые. Они были похожи друг на друга, как старики-близнецы с длинными седыми бородами, морщинистыми лицами и в одинаковой одежде. Изредка хозяин цирка звал Януша на репетиции, а я все так же ждал его прихода. Он возвращался уставшим, вымотанным и каким-то помятым. Его крылышки вечно волочились за ним по полу, собирая пыль. Перья на них частично выпали, образовывая небольшие проплешинки. Януш ложился на кровать рядом со мной и начинал совать мне в рот либо куски шоколада, либо помятые конфеты. – Ешь! – шептал он, обдавая меня запахом перегара. – Только тихо, чтобы никто не услышал. И я ел… Правда, шоколад и конфеты к тому времени перестали быть для меня праздником. Это была просто еда. Просто способ заглушить на время постоянный ноющий голод. Человеческое тело, в принципе, может привыкнуть ко всему: к жаре, к холоду, к любым неудобствам. Вот и мое тело привыкло. Я уже не чувствовал боли, если случайно обрезал палец или сдирал кожу при работе. Я не чувствовал холода, которым были пропитаны не только улица и барак, но и наша постель. Но голод… Этот зверь не давал мне спокойно спать, даже когда мне казалось, что меня качает от усталости. Я чувствовал голод постоянно, даже во сне. – Вот, возьми, – говорил Януш, давая мне половинку своего пайка за ужином. – Нет! Это твой хлеб, – говорил я, с вожделением глядя на сухую, немного заплесневелую корку. – Я не голоден, – отвечал Януш. – Бери, Анхель! – кивал мне старик Захар, сидя на соседней кровати. – Поверь, лучше остаться голодным, чем совершенно одному. Понял его слова я не сразу. Не знаю почему, но той ночью я уснул, не дождавшись Януша с репетиции. Когда он залез в кровать, сон ушел, но я так и остался лежать, не шевелясь, с крепко закрытыми глазами. – Анхель… – тихо прошептал Януш, погладив меня по голове. – Только живи! Слышишь? Я не смогу один. Понимаешь? Я слабый! Я боюсь! Не бросай меня! – и на мое лицо капнули две горячие слезинки. Он и раньше плакал, но мне никогда этого не показывал. Когда нас раз в месяц водили в душ, он стоял под крупными каплями теплой воды, и она скатывалась по его лицу вместе со слезами. Мой бог слабел. Я видел это по его вечно опущенным крыльям. По резким очертаниям ребер, торчащих по бокам. Его кожа из розовато-белой превратилась в серую, а на осунувшемся лице были видны только огромные голубые глаза в черных колодцах синяков. Но он терпел и держался. Ради меня. Я видел, как он вздрагивал и опускал голову, слыша за спиной грязную ругань и обидные слова. По ним я и догадался, что те репетиции вовсе не репетиции, а нечто другое. Страшное и грязное. Но я не осуждал Януша, как другие. Я знал – что бы ни делал мой бог, он делает это ради меня. Несколько раз в месяц нас с Янушем посылали делать уборку в казармах зверей. Мы драили полы в коридорах и до блеска начищали раковины и толчки. Но больше всего мы радовались, когда нас отправляли отмывать от жира и копоти сковороды и котлы. Мы садились возле колонки и яростно чистили песком кухонную утварь. А после этого наступал праздник… К нам на улицу выходила дородная женщина, фрау Штольц, и выносила нам полкастрюли далеко не свежего супа и два куска хлеба. И мы ели… ели этот прокисший суп до тошноты, до тех пор, пока наши желудки не переполнялись им, а потом вычищали до блеска кастрюлю кусками хлеба. Увы… наесться впрок нельзя. Поэтому, возвращаясь вечером в барак, мы с жадностью накидывались на безвкусную кашу-размазню, запивая ее слегка подкрашенной чаем водой. Бой часов вырывает мое сознание из воспоминаний. Я смотрю на них и понимаю, что мой рассказ длится уже несколько часов. – Кстати, о еде! – говорю я внукам, которые все так же сидят за столом в пижамах. – Быстро переодеваться и бегом в магазин за хлебом. А я пока приготовлю нам на обед суп. Да, и можете взять себе что-нибудь вкусненькое! – последнюю фразу я уже говорю удаляющимся спинам детей. Странно, но вместо ожидаемого мной мороженого или шоколадок в ярких фантиках мои внуки выложили на стол пакетик с простыми карамельками, обсыпанными сахаром. – Дед, попробуй! – внук достает одну подушечку и протягивает мне. – Это они? Я беру в рот конфету и с улыбкой закрываю глаза. Да, это те самые конфеты, которыми меня когда-то угощала Марыся. – Надо же! – удивляюсь я. – Не думал, что их еще выпускают. – Это нам бабушка в магазине их показала и сказала, что они из ее детства, – отвечает мне внучка, усаживаясь за стол. Обед проходит в молчании. Слышно лишь, как в тарелках гремят ложки. Я знаю, что внук не любит вареный лук и всегда оставляет его несъеденным. Но в этот раз его тарелка оказывается пустой. – Дед, а какой по размеру кусок хлеба вам давали? – спрашивает меня он, и я ломаю пополам ломоть и протягиваю ему. Мальчик хмуро смотрит на хлеб и начинает вытирать им пустую тарелку, откусывая по кусочку. – Деда, а та татуировка у тебя еще осталась? – спрашивает внучка, убирая со стола. – Конечно, – я задираю рукав рубашки и показываю на запястье кривые выцветшие цифры. – 4233, – смотрит на них внук. – Зачем ты их оставил? Можно же сейчас их удалить. – Удалить? – я удивленно поднимаю брови. – Это не удалить, майн либхен! Это на всю жизнь. Я не про татуировку. Я про все, что мне пришлось пережить. А татуировка – всего лишь цифры на руке. Не больше. – Деда, скажи, неужели вас никому не было жалко в лагере? – спрашивает моя девочка, ласково гладя меня по руке. – Вы же с Янушем были детьми. Не могли же люди все превратиться в зверей? – Они не были зверьми, дорогая, – качаю я головой. – Просто условия, в которых они оказались, были звериными. Это убивает человеческую душу и превращает людей в ходячих мертвецов, способных думать только о еде. – Зомби, – поправляет меня внук. – Это сейчас их называют зомби. А тогда нас окружали только живые мертвецы. Были исключения из правил. Например, дед Захар. Он всегда пытался защитить Януша от нападок наших сожителей по бараку. Он садился рядом с Янушем на кровать и гладил его по немного отросшим светлым волосам. – Не расстраивайся, мой мальчик. Этим людям нечего терять, кроме своих жизней. А у тебя есть Анхель. Им не понять, что потерять родного человека страшнее, чем потерять свою собственную жизнь. Поэтому борись, мой мальчик, и не обращай внимая на пустые слова. И Януш брал себя в руки и из последних сил поднимал за спиной серые облетевшие и поломанные крылья…