Твёрдый стержень

Когда Тинни думала о них с Якобом, то почему-то всегда представляла, что тот называет Куини булочкой, пирожком, сладким конвертиком, пышкой… Ничего подобного Якоб не делал ни вслух, ни мысленно. Еда и постель были для него будто два раздельных мира, никак не соприкасающихся и не имеющих между собой никакого взаимодействия, кроме как в виде завтрака или кружки какао на ночь. И это было лишь одной из множества его сторон, которые Куини любила. Ещё Куини любила то, что это строгое разделение было свойственно Якобу не только в этом случае. При посторонних он был открыт, простоват, мил и неизменно оптимистично настроен. Да, судя по мыслям окружающих, именно такое впечатление Якоб и производил. Пожалуй, только Ньют и заметил, как цепко тот смотрит вокруг, как быстро высчитывает выгодную позицию и момент нанесения удара — даже будучи под воздействием веселящей воды, которая и магам-то не позволяла сосредоточиться. Мягкость снаружи и твёрдый стержень внутри — именно таков её Якоб. Впрочем, снаружи он тоже твёрд — в нужных местах. Эту «твёрдость в нужных местах» Куини сейчас чувствовала глубоко внутри себя и одновременно с тем — немного снаружи, самую малость. Примерно как нос, если только можно что-то сделать с носом, чтобы добиться подобной чувствительности, подобной восприимчивости к внешнему воздействию. Конечно, до того она уже испытывала нечто похожее, подслушивая — чаще нечаянно, чем желая этого — мысли занимающихся самоудовлетворением или любовью мужчин. Но ощущать член одновременно и самой, и как мужчина, берущий её… так далеко она впервые зашла только с Якобом. Только в нём она была уверена, только он видел в ней не просто красивую игрушку, только он так чётко разграничивал для себя понятия и собой — миры, что можно было спрятаться в нём от всего тревожащего, убежать в него, заблудиться в нём, раствориться. Куини охнула, когда ритм дарящих им обоим наслаждение движений ускорился. Мерный военный марш остался как далёкий перестук железнодорожного состава, а на первом плане зазвучал лихой фокстрот, под который они танцевали прошлым вечером. Чтобы поспевать за ним, Куини, как и вчера, крепче сжала пальцами мягко удерживающую её руку крепкую ладонь, а чуть погодя закинула одну ногу Якобу на поясницу, отбивая ритм пяткой, идеально совпадающей с ямкой между двумя упругими холмами. Сила толчков изменилась вместе с ритмом, и теперь внешние ощущения пришли в полную гармонию с мысленным образом: с двух сторон Куини окутывало мягкое тепло — Якоб сверху и плотная перина снизу, — как с двух сторон чувствовалось и нарастающее наслаждение. Но вот, всего через несколько толчков после того, как она подстроилась, фокстрот сменился яростным крещендо, и Куини позволила своим мыслям переплестись с мыслями Якоба плотнее, не только принимая наслаждение от него, но и щедро делясь тем, что испытывает она. И только тогда музыка, звучащая в их слившимся сознании, прорвалась наружу, и они застонали в унисон, распадаясь на тысячу искр, чтобы после собраться обновлёнными и удовлетворёнными. Кровать тихо поскрипывала, будто не веря, что они всё ещё не сломали её, Якоб, оглушённый двойным удовольствием, лежал рядом с Куини, мягко перебирая её волосы, а внешний мир шумел за окнами их маленькой квартирки, надёжно отгороженный от слишком раскрытой сущности Куини жёсткой структурой разума Якоба, в одной из ячеек которого зрела смущённая просьба. — Да, милый? — спросила Куини вслух. — Если… — попытался тот высказать ещё не полностью сформировавшуюся мысль. — Когда… да — когда ты… — продолжил он чуть увереннее. — Когда мы решим завести детей, ты позволишь мне?.. позволишь разделить с тобой не только удовольствие, но и боль? Мир дрогнул и размылся от слёз счастья, заблестевших в глазах у кого-то из них, или у них обоих, когда Куини сказала «Да».