Девочка с красным мячом

Девочка стояла в толпе детей в одинаковой форме, в руках у неё был грязный от пыли красный мяч со стёршейся от времени надписью. Девочка кидала мяч в стенку и ловила его. Секундная задержка – и новый бросок. Было что-то механическое в её движениях, именно поэтому я обратил на неё внимание. Уже потом – на её стёртые, в дырах по краю, светлые колготки из тонкой шерсти, на повисшие банты из истрепавшихся лент. Звонкий изнутри, глухой снаружи – звук удара мяча об стенку преследовал меня на протяжение всего дня. Казалось, звук идёт отовсюду и ниоткуда, но когда я вышел наружу, школьный двор обезлюдел, лишь весело чирикали в зарослях боярышника воробьи, шастая меж желтеющих листьев, словно пернатые мыши. На следующее утро я выискивал её в толпе. Она стояла на том же месте – так же завязанные банты, те же колготки, тот же красный мяч. Мне захотелось увидеть её лицо, и я постарался пройти сквозь толпу детей, но девочка стояла слишком близко к стене и смотрела в стену; откуда бы я ни смотрел, виднелись только её обычные русые волосы, сжатые в два хвоста, да худая шея, виднеющаяся над школьным пожелтевшим воротничком. - Что это за девочка играет в красный мяч вторые сутки? – спросил я у своей коллеги из младших классов. – Неопрятная такая. Твоя? - Ещё мне не хватало смотреть, кто с какими мячами играет, - досадливо ответила коллега, копаясь в залежах бумаг. – И без того тошно. На третье утро я решил подойти к ней. То же место, те же механические движения, как у робота. Пока я пробирался через толпу, меня с силой толкнул несущийся со скакалкой второклассник. Пока он извинялся, девочка исчезла вместе с красным мячом. Я беспомощно оглядывался, но её лица я не знал, да и девочек с одинаковыми русыми хвостиками было предостаточно. На четвёртый день её не было. Хмурясь, я прошёл в свой кабинет, выглянул из окна и замер: этот край двора обычно был безлюдным, но она была там со своим красным мячом. Стояла в зарослях боярышника и смотрела прямо на меня. В тени я не мог рассмотреть её лицо, но видел, как она прижимает к себе мяч, словно маленького ребёнка. На её левом плече, прямо на старой мятой блузке, расплывалось бурое пятно, словно от соуса. - Иди сюда, - прошептал я, дружелюбно улыбнулся и поманил её к себе. – Заходи. Девочка смотрела на меня, и я даже не был до конца уверен, видно ли меня в солнечный день через стекло. Потом она резко обернулась и кинулась бежать к боярышнику, и вмиг исчезла в нём. В тот день я задержался в кабинете дольше всех – хотел закончить с бумагами и проверкой сочинений, чтобы на следующий день наслаждаться относительным покоем, съездить пофотографировать краснеющую рябину и длинные ивовые ветви в парке над озером. Я любил этот парк, и до него было всего двадцать минут хода, но с каждым разом я придумывал всё более странные оправдания. С необоснованной нежностью я относился к одной скамейке на берегу озера. Скамья была серая и облезлая, и я приходил к ней, сколько себя помню, просто почитать. Как у многих людей с хорошим воображением, у меня была страсть сотворять из неживых предметов немного живые. Иногда это доходило до рядового безумия – к примеру, я за секунду придумывал странные истории про ножи, бутерброды, бытовую технику, залетевшие в кабинет листья боярышника. Никак не мог я взять для сдвоенного бутерброда куски хлеба, не лежащие в батоне подряд – я воображал, что они друзья, успевшие сродниться за время, пока я не брал их, и разлука заставит их страдать. Лист боярышника я считал великим путешественником – он рискнул оторваться от дома и броситься на мой подоконник, к старым книгам и пожухшему алоэ, и мне было неприятно от мысли выбросить его в ведро, так что приходилось делать из него закладку для книг. Я успокаивал себя тем, что испорченная пища, которую я выбрасываю, побывает в огромном и страшном мире свалки, где увидит жуткую красоту разнообразия, слитого вместе в громоздкие кучи. Возможно, думал я, ей повезёт лежать рядом с неопознанным трупом, о котором никогда больше никто не услышит. Кем был этот человек? Кто проливает о нём слёзы, кто бережно хранит воспоминания о его первых шагах и первом слове, а, может, о его нежности и остром уме? Потом я понимал, что в очередной раз стою перед мусорным ведром, заворожено сжимая в руках заплесневелый изнутри пакет, и спешно выбрасывал его и выносил мусор. Вот и со скамейкой у меня установились странные, дружественные отношения. Когда я приходил к ней, мне казалось, она радовалась и встречала меня, как старого друга. Если бы она могла говорить, то, зная, как я люблю короткие истории, она бы рассказала мне много маленьких зарисовок из жизни людей нашего небольшого города. Чоп. Гулкий, слегка металлический звук, с которым не идеально надутый мяч касается грязного пола коридора. Чоп. Я встал и, словно во сне, прошёл в коридор. Чоп. Чоп. Чоп. Девочка была не одна. Рядом с ней, слегка размываясь в свете гудящих ламп, стояла ещё более нереальная девчушка со светлыми волосами, уложенными в тяжёлые локоны, в синем атласном платье, похожем на костюм феи. - Видишь? – сказала девочка с красным мячом. – Я же тебе говорила. Он существует. «Кто?» - подумал я, и тут сообразил, что они говорят обо мне. - Призрак школы, - почтительно и испуганно прошептала девчушка в синем. - Призрак школы, - повторила за ней девочка с красным мячом. Я вздохнул и растворился в воздухе. В последнее время настоящее стало слишком часто просачиваться в нашу жизнь. Слишком часто.