В четыре руки

— Акито, послушай, у меня есть одна мысль… Неожиданно. И не похоже на нее — вот так обратиться за помощью, самой, к тому, кто младше.  — Какая? — спрашивает Акито, откладывая в сторону папку с нотными листами, покрытыми наспех набросанными символами и педантично-аккуратным мелким почерком старшей сестры.  — Как ты смотришь на то, чтобы мы сыграли в четыре руки? На концерте. У Сацуко немного нервный голос. Такое ощущение, что боится, что он опять начнет критиковать. Еще одна неожиданность. Похоже на то, что идея и вовсе не ее. Кто подсказал? Его отец? Не родному сыну, а племяннице своей бывшей жены? Ах да, родной сын же демонстративно хлопнул дверью после ссоры и кинулся в аэропорт — к двоюродной сестре под крылышко.  — Ты хочешь, чтобы я тебе аккомпанировал? — Акито косится на нее, приподняв бровь. Он и так, пока ошивается на ее территории, помогает с подготовкой к первому сольному концерту, чего она? Сацуко накручивает на палец и так вьющуюся рыжую прядь и неловко улыбается:  — Да, мне хотелось бы. Думаешь, не выйдет?  — Выйдет, — только выпалив, Акито осознает, что повелся, и фыркает. — Или ты полагаешь, что я и не смогу с тобой сыграться?  — Никто другой не сможет, — почти ласково произносит Сацуко. Когда ее улыбка стала такой правильной, такой…нужной? Акито прекрасно осознает, сколько в ней фальши, но… Сацуко до омерзения похожа на его мать, а свою тетку — неудивительно, но неприятно иногда. И видеть ее улыбку — нечто особое, попахивающее мазохизмом.  — Только учти, если ты опять не сосредоточишься и будешь витать в небе над Японией, я за себя не отвечаю, — отзывается Акито, пожимая плечами. — Обещаю, — она снова улыбается. Сацуко — лживая кукла, которая выдает то, что собеседник хотел бы от нее. Улыбается по сигналу внутреннего механизма, сохраняя отвратительно вежливый тон, даже когда ее поливают грязью. Акито лишь один раз — в первый их год в Вене — застает ее забившейся в самый дальний темный угол их квартиры, но и тогда в ее бесцветном голосе не слышится ни слезинки. Лицемерна, как его мать. Да как же может рождаться музыка в этом сердце, заполненном тьмой? — Акито знает, они одинаковы. Сацуко ближе ему, чем могла бы быть настоящая родная сестра, ближе других старших. Плечом к плечу против презирающего клана, он-"пустота" и она-"меланхолия" — двое младших, нелюбимых, заклеймленных даже именами. — У тебя есть мысли, что ты хотела бы, чтобы я сыграл с тобой, Сацуко-нээсан? — спрашивает Акито, наблюдая, как она берет в руки любимую чашку, напоминающую рисунком тяван. — Или ты опять сначала делаешь, а потом думаешь? — «Liebestraum», — японка говорит по-немецки, а звучит, будто вот-вот перейдёт на французский, ну как так? — третий. «O lieb, so lang du lieben kannst» который. — Я в курсе, благодарю за пояснение, — хмыкает Акито. «Люби, пока любить ты можешь». Символично. И совершенно не вяжется с его требованием оставить в мыслях Японию. — Так что скажешь? — еще раз уточняет Сацуко неуверенным тоном, наблюдая, как он поднимается из кресла. — Я же уже согласился, — Акито пожимает плечами. У них три года разницы в ее пользу, а иногда кажется, что это он старший в их дуэте. — На свою голову. Можешь принести метроном? Сацуко тихо смеется. Это — настоящее, замечает Акито. Ему за годы с сестрой оказалось не так уж и сложно научиться видеть свет ее улыбки. Интересно, тот человек, который остался там, за тысячами километров, который подчинил себе тьму в сердце его сестры, знал, когда Сацуко улыбалась ему по-настоящему? …кинулся к старшей сестре. И отцу, умудренному опытом старому пианисту, прекрасно известно, у кого сейчас его капризный сын, и с кем стоит связаться, чтобы дать сыну тот опыт, который будет ему нужен в дальнейшем. Сацуко — та еще притворщица, такая же, как и его мать. Но сейчас она — его семья. В отличие от своей тетки — Сацуко не бросает их. Акито провожает сестру взглядом и твердо решает для себя — сразу же после концерта он возвращается домой.