Kiri

You complete my fate The world unwinds inside of me You complete my fate The halo crawls away       Стук клавиш лэптопа, звон уведомлений о новых сообщениях в чате, редкие, едва слышные вздохи и невнятная скомканная белиберда, отдалённо напоминающая музыку и доносившаяся из наушников, болтающихся на шее, создавали далеко не самую благоприятную и уютную атмосферу.       Разместившись в углу гостиной позади невысокого стеллажа и оккупировав низенький журнальный столик, Люсиэль, остервенело закусив губу, до рези в покрасневших бессонных глазах вглядывался в мерцающий монитор компьютера и с невероятной скоростью, скорее на автомате, чем осознанно, набирал на клавиатуре нужные ему программные коды, выполняя жизненно важное дело, и время от времени, прерываясь, бросал долгие, пристальные взгляды в сторону грустно вздыхающей русоволосой девушки, которая вместе с мобильником скромно устроилась на диванчике в другом конце помещения, увлеченно переписываясь с членами RFA. Шум чата, тупая пульсирующая боль у висков от недосыпа и постоянного стресса, физическая измотанность мешали Чхве полностью сконцентрироваться на сложной перенастройке системы безопасности квартиры Рики, постоянно отвлекая от запутанных цифровых алгоритмов и сбивая мысли, которые были о чём угодно, но только не о работе. Думать без остановки вторые сутки подряд в принципе было тяжело: мозг, казалось, вот-вот готов был взорваться сотнями осколков от перенапряжения, переизбытка чувств, событий и вообще от всего происходящего, однако безуспешная борьба юноши с собственным разумом, отказывающимся воспринимать что-либо, кроме навязчивых размышлений о девице неподалеку, де-факто была им проиграна. Ни музыка, ни желание поскорее разобраться во всех тайнах и секретах, связанных с RFA, ни намеренное уединение за журнальным столиком, ни значимость ситуации не могли избавить Люсиэля от непрерывных мыслей о девушке. Зря он скрежетал стиснутыми зубами и сжимал руки в кулаки, призывая себя к более ответственному подходу к нынешнему занятию и вниманию — концентрация сползла к отметке ниже нуля, черепная коробка раскалывалась.       Раздражение.       Оно не просто одолевало измождённое бесконечными тревогами сознание, будучи всего лишь недолгой вспышкой негативной эмоции, но разъедало изнутри, ядом отравляя каждую клеточку его находящегося на пределе своих возможностей тела. Сказать, что Севен был только раздражён, значило бы не сказать ничего. Тут ещё автоматически примешались гнев и непонимание, как бы дополняющие общий нестабильный эмоциональный фон молодого человека. А главными раздражителями сейчас являлись, несомненно, русоволосая и её поведение.       Если бы он только мог понять, мог хоть чуточку вникнуть в смысл её абсолютного, глупого бесстрашия перед ним и перед недавней угрозой погибнуть, быть может, сейчас он бы не тратил драгоценное время на пустые раздумья, лишённые каких-либо логических выводов. Однако, увы, Люсиэль как раз таки ни черта не понимал.       Почему она не испугалась, когда Сэран захватил её в заложники и недвусмысленно так пообещал сначала изнасиловать её, а после убить? Почему её не ужаснул факт того, что в квартире заложена бомба, которая взрывается в течение минуты после несанкционированного проникновения, уничтожая не только все хранящиеся здесь данные, но и всех тех, кто находится внутри? Почему она слепо, бездумно доверила ему — тому, кому меньше всего нужно доверять, — себя и свою жизнь, не беспокоясь о том, сможет ли он, в случае чего, защитить её или спасти? Почему, несмотря на его явную, неприкрытую грубость, отторжение, холод и в принципе чётко и ясно высказанную мысль о том, что на неё саму ему глубоко наплевать, и что кроме её безопасности его больше ничто не волнует, она продолжает относиться к нему так же, как и к вымышленному балагуру 707, флудящему в чате сомнительными шутейками, приколами и розыгрышами других членов Ассоциации? Но более всего его интересовало то, почему после всего, что с ней случилось (по его вине, между прочим), она не возненавидела его, не отвергла, не послала к чёрту, не отвернулась от него, а наоборот — стала вдвое чаще подбадривать, поддерживать и вести себя таким образом, будто лично для неё не имело значения, кто был перед ней: 707 или Люсиэль Чхве?       Что же это — выведенное в крайность, необоснованное бесстрашие? Смертельная, сулящая беды наивность? Новая разновидность идиотизма?       Тотальное непонимание юноши и внутренний когнитивный диссонанс, разыгравшийся благодаря необъяснимой, неуместной при текущем раскладе дел добродетели этой девушки, рождали то самое раздражение, от которого хотелось аффективно ломать и крушить всё, что попадётся под руку. Было невыносимо сохранять хладнокровие и трезвость ума в её присутствии. Хотелось больно, со всей дури, ударить себя, пнуть куда подальше осточертевший журнальный столик, выплеснуть накопившуюся злобу, синем пламенем бушующую внутри. Вот только… на кого всё-таки Люсиэль злился больше: на неё или же на себя?       В неизвестно-какой-по-счету раз глянув исподлобья на девушку, ожидая узреть многократного повторяющуюся картину её не шибко веселого времяпрепровождения, рыжеволосый вдруг напоролся взглядом на робкий, но при том полный неприкрытого любопытства, неизменно добрый взгляд янтарных глаз. Стоило им пересечься, как девица, как-то неестественно дёрнувшись, мгновенно опустила голову, пряча глаза под прядями длинной чёлки, и снова переключила внимание на телефон.       Севен хмыкнул: в достаточно резкой форме потребовав от неё тишины, спокойствия и собственной неприкосновенности, дабы та, — во всех смыслах, — не мешала ему, юноше пришлось с досадой признать, что от их обоюдного молчания, незримой стеной отгородившего их друг от друга, легче ему не стало. Подмечая, как она старательно создаёт видимость непрерывной занятости и тенью призрака перемещается по квартире, чтобы не шуметь, Чхве чувствовал, как сквозь плотную пелену его раздражённости неудержимо пробиваются проблески ощутимой вины вкупе с отвращением. К себе самому, естественно.       Наверное, стоило бы попридержать в узде свой гнев и не направлять поток обострившейся агрессии на, по сути, ни в чём не повинную девчушку, не по своей воле и путем обмана оказавшуюся в этом опасном месте, в это опасное время и рядом с действительно опасным человеком. Наверное, нужно было с самого начала использовать стратегию игнора, дабы не тратить последние крохи его и её душевного равновесия на дурацкие объяснения и выяснения отношений. Наверное, не нужно было уделять ей такое большое количество внимания в чате и засыпать бессчётным количеством звонков и сообщений. Тогда он, возможно, сумел бы избежать нынешних проблем. Боже. Как же много этих «наверное» и «если бы»…       Нестихающий вихрь из разномастных, диаметрально противоположных чувств раздирал его на части, сжигал до тла, сводил с ума и дурманил. И чем больше юноша думал, погружаясь в пучину безнадёги, тем больше вопросов у него возникало. Ну, а катализатором всему этому была именно она, Каори. На кой чёрт он с ней связался? Зачем подпустил её к себе? Что ему теперь делать? Вопросы Севена исчислялись десятками, полученные на них ответы — нулями.       Внезапная вибрация телефона, лежащего рядом с корпусом лэптопа, выдернула уже давно переставшего печатать, застопорившегося парня из состояния перманентной задумчивости. На экране смартфона высветилось уведомление о личном сообщении в чате RFA. При виде краткой приписки об отправителе, и без того неспокойное, сердце Люсиэля сжалось в спазме.       Каори.       Ну разумеется, она не вытерпела царящего напряжения и решила если не вербально, так хоть виртуально заставить его вспомнить о её существовании. Раздражение закипело с новой силой. Люсиэль же просил не беспокоить его. Неужели это так трудно, сделать вид, будто его здесь нет? Зачем усложнять его и так плачевное положение? Тем не менее, вопреки ярому внутреннему сопротивлению, Севен с обречённым вздохом открыл сообщение. Открыл и мысленно взвыл от безысходности.       Каори:       С тобой всё в порядке? Ты уже двадцать минут буравишь бессмысленным взглядом экран своего компьютера… Тебе плохо? Могу я тебе чем-то помочь? Ты скажи, мне не трудно сделать что-нибудь.       Опять. Они ходили по кругу, вновь и вновь возвращаясь к тому, на чём закончили. И юноша на полном серьёзе готов был закричать, заорать дурниной, надавать себе оплеух, лишь бы не чувствовать сквозившую в её словах доброту. Это-то после всего, что он ей наговорил!.. You repeat my fate Rewinding all we can You refill my place You refill my place       Смятение.       Каори приводила его в смятение, выворачивала наизнанку, стирала в порошок границы между добром и злом, заставляла задыхаться и всё дальше углубляться за пределы разумного. Ломать себя, разрушать собственные устойчивые стереотипы, выползать из кокона забвения на свет божий было невыносимо больно, тяжело и… страшно.       Сколько бы Чхве не злился, сколько бы не плевался огнём и не пытался отчаянно убеждать себя в том, что в плане глубоких чувств эта девица ему безразлична, равно как и он должен быть безразличен ей, острая неискоренимая симпатия, возникшая у него к ней с первых дней переписки, к его огромному сожалению, никуда не исчезла. Взлом её данных, когда он единственный из всех в RFA узнал, как она выглядит, постоянные звонки, когда он слышал её голос, видеонаблюдение за квартирой, когда он, хоть изредка, мог лицезреть её, такую живую, ослепительно яркую и недосягаемую, через объектив камеры в холле, и наконец, когда она — беспомощная, беззащитная и не ожидавшая подвоха — оказалась в опасности, лишь усиливали эту пагубную симпатию. Можно было до посинения спорить с собой, отрицая очевидное; придумывать различные оправдания, мол, хотел пофлиртовать и увлёкся; отталкивать её, заявляя о том, что того человека, который нравился ей, больше нет и не будет, злиться, раздражаться, однако избавиться от своей привязанности оказалось куда сложнее, чем он себе представлял. Практически невыполнимо: вырвать с корнем уже успевшую зацвести нежность, выбросить её и растоптать было выше его сил.       И Люсиэль проклинал себя за эту слабохарактерность, корил за неосторожность и легкомыслие, из-за которых совершил непростительную ошибку, сблизившись с этой девушкой, но по итогу, получив вполне ожидаемый и предсказуемый результат, исправлять что-либо было поздно.       Он всего-навсего хотел пообщаться с кем-то, кто бы понимал специфические шутки 707-го, умел бы разделить с ним его глуповатое веселье и, в отличие от участников Ассоциации, воспринимающих в штыки его юмористические пассажи, обладал бы лёгким отходчивым характером. Ему попросту нужен был «брат по разуму» для совместных розыгрышей и приколов, с помощью которых он через своё альтер-эго мог бы на время сбегать от своей суровой реальности. Это всё казалось некоей игрой, которую ни в коем случае не стоило принимать за чистую монету. Он знал наверняка: между Люсиэлем и Каори будет лежать такая же непреодолимая пропасть, как между Люсиэлем и 707, и он никогда не пересечёт пропасть сам и тем более — не допустит того, чтобы её пересекла Каори. Однако не успел он опомниться, как кропотливо выстроенные им ментальные барьеры рухнули, заодно уничтожив и всяческое благоразумие, и он обоснованно начал испытывать ту разновидность симпатии, которая была на несколько ступеней сложнее и запретнее допустимой. В какой-то момент юноша бессознательно перешёл указанную им самим черту, вследствие чего кажущаяся безобидной, игра перестала быть таковой, перевоплотившись в нечто несоизмеримо большее.       По сравнению с 707-м, Люсиэль не отличался безалаберным беспечным нравом и следующей за тем недальновидностью, на которые можно было бы списать все грехи, но его постоянное одиночество, замкнутость его пустого картонного мирка и отзывчивая натура Каори сыграли с ним очень злую шутку. Чхве понятия не имел, каким таким невероятным образом девушке удается сохранять поразительное спокойствие при сложившихся обстоятельствах и почему она до сих пор проявляет эту трепетную заботу по отношению к нему, однако Севен безбожно кривил душой, говоря, будто Каори его ни сколько не интересовала. Интересовала. Больше, чем кто-либо ещё. Говорить можно было что угодно и как угодно, суть от этого не менялась: в действительности парень думал о ней даже чаще, чем следовало бы.       707:       Не трогай меня. Я в порядке. Просил же не мешать! Просто занимайся своими делами и сделай вид, будто меня здесь нет.       Написать было легче, нежели вообразить. Действительно ли безразличие Каори сделало бы его по-настоящему свободным? Если бы не он, а она игнорировала его, смог бы он тогда работать продуктивнее, быстрее, спокойнее? Одно дело — пробовать искоренить чувства свои, другое — чужие. Однако у юноши не предвиделось никакого другого выбора. Сэён, позже Люсиэль, давно похоронил свои мечты и надежды касательно дружбы и любви.       На что надеяться человеку, осознанно лишившему себя любых человеческих отношений и выбравшему путь одинокого безымянного призрака, формально ни для кого не существующего? Правильно, ни на что. Он сам похоронил себя под непробиваемым пластом одиночества, сам превратил себя в невидимку, сам пообещал себе никогда более не заводить близких. Потому что иначе не выжил бы. Иначе не просуществовал бы.       Каори ворвалась в его жизнь, подобно урагану, так же нежданно-негаданно, внезапно, и перевернула всё с ног на голову. Аналогично и Люсиэль, вместе с RFA, ворвался в её. Образ его жизни исключал наличие каких-либо случайностей: не было там места для размытого понятия «провидение» и «судьба», даже при наличии у Чхве веры, однако внезапно возникшая из ниоткуда Каори, видимо, должна была стать фатальной ошибкой, непредвиденным системным багом в отлаженной, па́шущей, как часы, программе Люсиэля. Рви на себе волосы, бейся головой об стену, сходи с ума, факт оставался фактом — либо парень с самого начала не ввязывался в заведомо (теперь-то он это понимал) гибельную для него игру, либо прекращал их общение ещё на ранней стадии. После драки кулаками не машут, и Люсиэля одолевало смутное подозрение, что уже поздно было что-либо менять. Юноша дал обещание, что когда закончит перенастройку системы безопасности, то навсегда исчезнет из жизни Каори; он настоятельно порекомендовал ей поскорее забыть его и более никогда не вспоминать; он нарочно показал ей свою истинную сущность, не обойдясь, правда, без некоторого преувеличения, дабы вызвать у девицы ненависть или, по крайней мере, хотя бы неприязнь, но вот сможет ли он сам забыть её? Оставить — наверное, но точно не забыть. Такие люди, как она, не забываются.       Каори:       А разве я тебе чем-то мешаю? Это ты продолжаешь сидеть, глядя в одну точку. Не злись, пожалуйста, я же хотела для тебя как лучше.       Каори:       В любом случае, если тебе что-то понадобится, скажи. Если ты голоден или устал, я могу что-нибудь приготовить, а ты можешь поспать в другой комнате. Главное, не переутруждай себя.       Отчаяние.       Оно смрадом дышало ему в спину, постепенно затягивая в смертельно удушливые объятия. По-другому обозначить своё состояние у юноши язык не поворачивался. Это напомнило ему замусоленный веками сюжет тех классических трагедий, которые Люсиэль когда-то давным-давно проходил в школе… или в университете, не важно. Вернее, нет, не трагедий, а трагикомедий. Пускай юмора 707-го не осталось ни грамма.       Безнадёжно влюблённый, бесконечно несчастный главный герой, вечно сражающийся с внутренними демонами и обязательно имеющий печальное прошлое, и его прекрасная, светлая и нежная возлюбленная, которую Господь ниспослал ему в качестве благословения и проклятия одновременно, и с которой он никак не может быть вместе.       Прочитай Чхве подобное немного раньше, обязательно поплевался бы от неправдоподобности, слащавости вычурного драматизма и посмеялся бы над излишним преувеличением человеческих страданий. Прочитай он подобное сейчас — подписался бы под каждым словом.       Печальное и, мягко говоря, тяжёлое прошлое, горьким опытом накопленное за плечами, у него имелось. «Внутренние демоны» в виде противоречия разума и чувств также присутствовали. Осознание невозможности промелькнувших на горизонте отношений с Каори тоже никуда не пропало. Поэтому, увы, смеяться было не над чем. Насколько бы сильно Севен ни желал, чтобы данная ситуация происходила с кем-нибудь другим, с кем угодно, но не с ним, изменить что-либо было нереально. Однако самое худшее заключалось не в этом, а в том, что Люсиэль прекрасно понимал: он ничего не сможет дать Каори. Ничем не сможет отплатить ей за её нежность. Потому как предупреждение о том, что он опасен, причем не только для неё, но и для других участников Ассоциации, являлось чистейшей правдой. В мире, где существовал Люсиэль, тёмном, страшном, грязном, полном лжи и предательства, не было места для милых улыбчивых девушек с добрым взглядом и внешностью невинного ягненка. Таких там не принимали. Такие шли на расходный материал. Такие быстро обламывались и погибали.       707:       Мне не нужна твоя забота, оставь её для других. Просто не трогай меня. Что именно из этого предложения тебе не понятно?       707:       Думаешь, раз я запретил тебе подходить ко мне и разговаривать со мной, значит, можешь доставать меня здесь?       707:       Мне жаль, что ты такая глупая.       Юноша знал, что ей больно. По крайней мере, догадывался об этом. Особенно из-за того, что это пишет ей не кто-нибудь, а тот, кто ещё до недавнего времени наверняка представлялся ей едва ли не самым позитивным, добродушным и жизнерадостным человеком на свете. Ему самому было тошно от своей ненатуральной бесчувственности и от своего откровенно хамского поведения; пальцы дрожали и не слушались, пока он набирал очередное пропитанное злобой сообщение. Боже, если бы он только на самом деле мог быть таким же чёрствым, каким хотел казаться!.. Возможно тогда было бы значительно проще избавиться от ненужных, непозволительных для него уз. Было бы проще исключить Каори из цикла своего однообразного существования. Come and save me Come and save me Come and save me Come and save me       Когда раздражение окончательно стихло, уступив место ощущению некоей обречённости, юноша почувствовал новый прилив боли, только теперь физической. То заныло, заскрипело, словно старые половицы, истерзанное, искалеченное сердце, которое безжалостно, упёрто стремилось к ней.       Люсиэль захлебнулся на вдохе, непроизвольно схватившись пальцами за ткань футболки в области груди, согнулся пополам и упёрся пустым взглядом в собственные колени. Сбившееся дыхание давалось с превеликим трудом. Перед глазами пёстрыми разноцветными картинками, будто набор кадров из фильма, заплясали воспоминания о минувшем, подливая масла в огонь его душевных мучений.       Вот Севен отправляет Каори какую-то недавно придуманную им шутку, та отвечает ему, и он почти представляет себе её смех, про себя радуясь, что смог поднять ей настроение; вот они, два полуночника, чуть ли не до рассвета болтают по телефону: он — оттягивая момент, когда пора будет вновь браться за работу, она — ссылаясь на невозможность заснуть и огромный интерес к их долгим беседам, он разговаривает с ней наигранно придурковатым голосом, вслушиваясь в искажённое динамиком телефона звучание её донельзя приятного, мелодичного голоска, а Каори со смешком обещает ему сыграть свадьбу на космическом корабле и отправиться в путешествие по галактике, они оба несерьёзны, но им до жути весело; вот он, стараясь сохранить маску равнодушия, убеждает невовремя появившегося Вандервуда в том, что Каори отнюдь не его девушка, а просто новобранец RFA, с которым интересно пообщаться; вот она, подойдя почти вплотную к камере, установленной в холле, лучезарно улыбается и машет ему рукой, словно способна увидеть его по ту сторону объектива; вот на чат Ассоциации совершается хакерская атака, и он обещает во всем разобраться и защитить её, а она убеждает его, что раз он за это взялся, значит ей не о чем беспокоиться, и она точно будет в безопасности; вот он впервые видит её вживую, но, увы, в руках собственного брата, хладнокровно сообщающего ему, что он убьет её...       Воспоминаний было много, как хороших, так и плохих, и все они были настолько реалистичными, красочными, что Чхве словно пережил их заново. Разве можно от них избавиться? Разве можно избавиться от Каори? От добросердечной, нежной, понимающей Каори? Разве мог он остановить неизбежно растущие чувства к ней, достаточно логичные и закономерные, чтобы иметь место быть? Разве можно было в неё не влюбиться? 707, Севен-зеро-Севен, Бог Севен, Люсиэль, Сэён Чхве — какие бы имена он не придумывал, под какими бы личностями не скрывался, душа и сердце-то были одни. И они охотно распростёрлись навстречу заботе и вниманию девушки, столь искренне и горячо поддерживающей Сэёна на протяжении всего их общения, растворившись в Каори без остатка. 707 обрёл друга, Люсиэль — любимую?..       Боль расползалась по грудной клетке, ускоряя ритм сердцебиения и доводя Севена до того предела, за чертой которого терялось не только самообладание, но и трещащая по швам иллюзия отчуждённости, а мельтешащие перед глазами воспоминания, будь они прокляты, лишь усугубляли жалкое положение юноши.       Верно. Он был жалок. Омерзителен даже себе самому. И Каори была тут ни при чем.       Напротив, это Люсиэль дал ей эту слепую уверенность в его силах и ложное чувство полнейшей безопасности подле него; это он методично взращивал в ней симпатию к себе, не задумываясь, чем всё может обернуться. И не требовалось никакого большого ума, чтобы догадаться — Каори, находясь рядом с ним, по-прежнему считала себя защищённой. Вот почему она была такой спокойной; вот почему ни в чём не обвиняла его. А должна была. Ведь, в конце концов, юноша не смог выполнить своих громких обещаний, не защитил её, не укрыл от беды. Трюк с «рыцарем в сияющих доспехах», коим он, в шутку, некогда предложил ей его считать, не удался. Милая, маленькая Каори… Она была слишком доверчивой и слишком зависимой от него, и от этого у Чхве рвало крышу. — Хватит, Люсиэль.       На плечо скрючившегося рыжеволосого внезапно легла крохотная тёплая ладонь, и парень, вздрогнув от неожиданности, порывисто вскинулся, обернувшись, и сразу же попал в плен больших, ясных, янтарных глаз, с сочувствием смотрящих на него сверху вниз.       Рядом на столик опустилась большая кружка с ароматным дымящимся чаем.       Взволнованный, сломленный, разбитый, Люсиэль даже не сообразил, что ответить. Слова комом застряли в глотке, не желая оформляться в какие-либо внятные предложения. Каори улыбнулась. Она сама выглядела не лучше него — лицо её было бледным и болезненно осунувшимся, черты заострились, под нижними веками залегли заметные тёмные круги, губы были искусаны и покрыты засохшей корочкой. Даже улыбалась она сейчас совсем по-другому. Как-то… понимающе, с той необыкновенной, искренней теплотою, словно они вдвоем прожили не несколько дней, а как минимум половину жизни, словно она видела Севена насквозь и могла прочесть его, как открытую книгу. Сердце юноши, зачарованного этой непривычной улыбкой, испуганной птицей затрепыхалось, забилось, заметалось, набатом раздаваясь в ушах; рука, до побелевших костяшек сжимавшая майку, сама по себе разжалась и упала на колени. — Правда, остановись, — мягко проговорила девушка, не сводя с него отчего-то необычайно пронзительного, прожигающего насквозь взгляда. Он не помнил, чтобы прежде она хоть раз глядела на на него так. — Ты просидел за компьютером больше суток, не прервавшись ни на сон, ни на еду, мне кажется, тебе пора отдохнуть. Не нужно притворяться железным человеком и идти на неоправданные жертвы ради моей безопасности. Я не сахарная — не растаю, могу и подождать немного, а вот ты сейчас действительно в шаге от обморока по причине переутомления, отсутствия сна и голода. И не надо говорить, будто ты привык так работать, это бессмысленно. Пожалуйста, отправляйся спать. Я не могу больше наблюдать, как ты самозабвенно зарываешь себя в яму будущего психологического расстройства.       «Уже зарыл, — пронеслось в голове юноши. — Уже с головой увяз в расстройстве и уже начал сомневаться в дальнейшей стабильности своей психики».       Воспользовавшись минутным ступором парня, Каори, чуть наклонившись, ласково провела ладонью по щеке Чхве, нащупав подушечками пальцев немного покалывающую недавнюю щетину, а затем, смахнув с его лба несколько прядей растрёпанной чёлки, погрузила пальцы в копну непослушных, слегка жестковатых на ощупь, кудрявых медно-рыжих волос.       В ту же секунду Люсиэль резко сжал тонкое девичье запястье и оттолкнул руку девушки, при этом вскочив на ноги. В голове звенело, мысли спутались, во рту пересохло. Это было похоже на пытку. На безумный, сюрреалистический сон, из которого невозможно было выбраться. Если она ещё хоть раз прикоснётся к нему, если дотронется… Всё, всё, что он ей сказал, вся его грубость и циничность, всё это пойдёт прахом. Каори была права: Севен не железный, в этом-то и крылась главная его слабость, и дальше играть роль неприступной скалы он не мог. Если прикоснётся — не сможет. Потому что это Каори. Это — его благословение и проклятье одновременно. Потому что его воля истощена и держится лишь на остаточных командах стремительно теряющего рассудок разума. — Отстань от меня! — что есть мочи закричал доведённый до крайности Чхве, грозно сотрясая кулаками воздух. Его колотило, на лбу проступила испарина. — Прекрати изображать из себя вселенскую добродетель, ты меня всё равно ненавидишь! Должна ненавидеть! Перестань заботиться обо мне! Я здесь не для того, чтобы ты носилась со мной, как с писаной торбой, я выполняю свою работу! И не нужно пытаться залезть ко мне в душу, для тебя там все равно нет места!       Господи, как он хотел произнести совершенно другие, более личные, более нежные, более чувственные слова… Ему не хватало воздуха. Борьба с самим собой, где на одной чаше весов находилась Каори, а на другой — добровольное одиночество, заведомо была им проиграна. Он умел врать, умел притворяться, умел менять поведение и манеру речи в зависимости от ситуации, умел быть таким, как того требовали определённые обстоятельства, но перед ней его, без сомнения, полезные и, по его мнению, мерзкие умения теряли всякий смысл. Она уже была в нём. В его мыслях, в его вдохах и выдохах, в ритме его пульса, пропитала его собою, забралась под кожу, завладела его сердцем. Разбила все его маски.       Люсиэль полностью был в её власти. И это пугало его, делало беспомощным.       Юноша страшился не самого факта целиком и полностью принадлежать Каори, но того, что та, по всей видимости, так и не осознала, с кем столь упорно пытается связать свою судьбу. Проще говоря, она могла погибнуть. Из-за него. Из-за его мрачного прошлого и туманного будущего, из-за его следующей ошибки. А он не мог этого допустить. Потому усердно держал оборону, сопротивляясь её уговорам. Рисковать собой, ставить себя под удар — да, с лёгкостью; рисковать ею — никогда. You complete my fate The heavens stroll inside of me You repeat my fate Revealing who we are       Расстояние между ними было катастрофически маленьким, однако они были безгранично далеки друг от друга. Настолько, что Севен смог бы подробно описать давно разверзшуюся у них под ногами пропасть, чёрной дырой зияющую посреди идеально уложенной паркетной плитки.       Повернув голову вбок, так, чтобы выскользнуть из-под неимоверного, сумасшедшего взгляда девушки, юноша сделал несколько размашистых шагов в сторону, увеличивая дистанцию между ними до максимума, и мысленно взмолился, чтобы Каори не последовала за ним. Лицо его лихорадочно горело, словно Люсиэля окатили кипятком; глубоко-глубоко внутри заклокотала отчаянная истерика.       Пора было заканчивать весь этот фарс, достойный разве что дешёвых мелодрам, которые показывают по телевизору. Но как именно закончить? Заново возвести ледяную крепость, заморозив оставшиеся эмоции, отвернуться и сделать вид, будто между ними сейчас ничего не произошло? Попробовать можно, но Люсиэль не был уверен, что сумеет до конца продержаться в этом образе. Уже не сумел. Тогда что? — Люсиэль, послушай, — в переливчатых интонациях девичьего голоса зазвучала такая тихая, неприкрытая нежность, что юноше на мгновение показалось, будто его не ровен час хватит сердечный приступ. От его имени, ненастоящего, данного ему при крещении, мягко сорвавшегося с уст девушки, по спине прокатилась обжигающая волна мурашек, а в коленях внезапно возникла слабость. Зачем она так поступала с ним? Чего добивалась? Неужели не осознавала, какое воздействие оказывает на него уже одной своей фразой, несущей в себе его имя? — Мне неважно, что ты там себе напридумывал, невесть откуда взяв эту свою навязчивую идею о ненависти, но мне очень жаль, что ты считаешь меня настолько малодушной и мелочной, раз решил, что я изменю свое мнение о тебе, основываясь лишь на недавно случившемся. Что было, то было, и в этом нет ничьей вины… — Замолчи, — хрипло просипел рыжеволосый, понятия не имея, какая сила способна заставить расхрабрившуюся Каори умолкнуть. Он не мог больше слушать и слышать. — Замолчи… Замолчи, чёрт побери!.. — Я не перестану заботиться о тебе, — звенящим тоном пылко продолжила девица, совершенно игнорируя собеседника, — так же, как не перестану заботиться обо всех членах RFA. Я не полезу, как ты выразился, к тебе в душу до тех пор, пока ты сам мне её не откроешь, но и вычёркивать тебя из своей жизни я тоже не намерена.       Чем больше русоволосая говорила, тем быстрее расползались трещины на маске Люсиэля. Продолжать тщетные попытки держать марку и не уступать, не поддаваться чувствам было бесполезно. Лживая скорлупа облезала с него, отваливаясь огромными кусками, обнажала его пред взором поразительно прекрасных глаз, выдавала с потрохами, выставляя на жёсткий суд одним-единственным, преданным, чистым сердцем, которое он, даже ценою всех затраченных усилий, не смог разбить.       Севен более не знал, во что ему верить. К чему стремиться. К какому из двух крайних берегов, расположенных противоположно друг другу, рвать когти. Он запутался в паутине самообмана и окончательно растерял подавно расшатанную уверенность в правильности своих поступков. Единожды дав слабину, он уже не мог вернуться в прежнее русло, не мог сбежать, потому что от себя не убежишь. От своих чувств — тоже. — Я не знаю, что ты за человек, Люсиэль, понятия не имею, каким ты являешься на самом деле, но для меня Агент Семь-ноль-семь из чата и ты — одинаковы. Ты постоянно твердишь мне о том, насколько опасно находиться рядом с тобой, но при том благодаря тебе я до сих жива, цела и невредима. Не думаешь, что это как-то противоречит тому, кем ты хочешь себя показать?       Вцепившись пальцами во всклокоченные волосы, едва ли не вырывая их с корнями, раскачиваясь из стороны в сторону, как безумец, парень просил — сдавленно, загубленно, — умолял девушку замолчать. Потому как её слова, её чертовски убедительные, сильные, полные веры слова ранили и одновременно заново разжигали в нём некогда потухшее пламя надежды. Надежды на то, что даже у такого, как он, всё ещё есть эфемерный шанс обрести то, от чего он отказался. И его разбивало, ломало, корёжило…       Ведь, если трезво смотреть на вещи, Сэён ей не был нужен. Скрытный, вынужденный постоянно прятаться в тени, прозябающий на самом дне, погрязший во лжи, любовь такого не предвещала ничего, кроме разочарования, когда вскроется вся его поднаготная. О да, Каори непременно разочаруется в нём, когда докопается до истины. Может, сейчас её привлекал чересчур романтизированный массовой культурой образ «опасного крутого парня, с которым шутки плохи», почему она и пропускала мимо ушей все его предупреждения, адресованные открытым текстом, однако когда выяснится, что под обманчиво притягательным шармом «крутого» находится выжженная до тла, жалкая, бесполезная душонка, то Люсиэль вмиг опротивет ей.       Есть такое выражение: «Никогда не связывайся с человеком, у которого проблем больше, чем у тебя»; проблем у Сэёна было выше крыши, хоть отбавляй. Потому-то она должна была сторониться его, избегать, выбросить из головы. Он лишь втянет её в ещё бо́льшие неприятности. —…нужен. — Что?       Рыжеволосый замер, не поднимая глаз, и, кажется, забыл, как дышать.       Голова, прежде переполненная ворохом бесконечных мыслей, разом опустела, будто кто-то нажал на выключатель. Настрадавшееся, намучившееся сердце наконец-то замерло. Время остановилось. Севену же не послышалось, верно? Он правильно понял последнюю фразу Каори? Это ведь не происки его больного воображения, подло подсунувшего ему очередную горькую пилюлю в виде несбыточной фантазии?       Прежде, чем юноша, лишённый дара речи, успел извлечь из себя хоть какой-нибудь мало-мальски ясный звук, чуткие девичьи руки обвились вокруг его шеи, и чужое миниатюрное тельце, тёплое, мягкое и до безобразия хрупкое, прижалось к нему в крепких объятиях, как будто укрывая собой от всего вокруг. Мир Люсиэля взорвался мириадами частиц, а затем воссоединился вновь. Всего за мгновение, за одно жалкое мгновение, всё внутри него сжалось, стиснулось до размеров атомов и, оборвавшись, камнем ухнуло вниз.       Каори же, не встретив какого-либо сопротивления, одной рукой вновь зарылась в прядках медно-рыжих волос, принявшись массировать кончиками пальцев чувствительную кожу головы, а другой провела по напряжённой, ссутуленной спине Севена, успокаивающими движениями оглаживая отчётливо прощупывающиеся под толстовкой острые лопатки. — Успокойся, прошу тебя, — трепетно зашептала девушка, опаляя своим дыханием мочку его уха и вместе с тем ласково касаясь ладонью широких, окаменевших в каком-то диком спазме плеч, горячей шеи и вихрастого кудрявого затылка. — Я понимаю, что ты очень, очень устал, и что тебе тоже тяжело переживать последствия того инцидента с Сэраном и бомбой, но, пожалуйста, знай: что бы ни случилось, ты всегда будешь нужен мне. Как и ребятам из RFA. 707-й ли ты, Бог Севен, Люсиэль Чхве или ещё кто, для меня это не имеет никакого значения, потому что я нуждаюсь конкретно в тебе, кем бы ты там ни был. И приму тебя любого. Со всеми твоими переживаниями, страхами и багажом твоего прошлого. Просто потому что ты — это ты, и для меня ты уникален. Незаменим, понимаешь?       Дабы наглядно подтвердить смысл своего краткого монолога, Каори невесомо коснулась губами рыжей макушки, а после и влажных от пота висков Сэёна. Она сказала ему многое, пробуя донести до не желающего выслушать её юноши свою точку зрения относительно него, однако в нынешней его кондиции самым действенным методом оказался именно физический контакт. Если невозможно убедить словом, то возможно действием.       И Люсиэля прорвало.       Ухватившись за девушку мёртвой хваткой и сжав в кулаках её одежду, парень, истерзав, исчерпав себя до пустоты, уронил голову ей на плечо, прижался щекой к резко очерченной ключице и, уткнувшись носом в изгиб её шеи, зарыдал. Негромко, заглушая вырывающиеся наружу из самых глубин его грудной клетки, частые всхлипывания в воротнике блузки Каори, и душевно. Брызнувшие из глаз неудержимым потоком, крупные слёзы градом катились по его лицу, бессовестно заливая стёкла очков и, срываясь, падали на девушку, тут же пятнами расплываясь по одежде у неё на груди. Плечи Севена заходили ходуном, тело конвульсивно задрожало.       Он достиг точки невозврата и пересёк Рубикон, раскрывшись навстречу бесхитростной нежности, которой окутала его Каори. Всё, что он с таким усердием старался скрывать, всё, что намеренно губил в себе, всё это, накопившись, хлынуло наружу, выплёскиваясь через край, и высвободило настоящие эмоции. Рыжеволосому не верилось, что ему довелось услыхать долгожданное и прежде казавшееся немыслимым признание, мечты о котором потерял ещё в детстве; вместе с разыгравшейся истерикой неожиданно наступило невероятное облегчение, будто с него сняли весь груз переживаний. Фальшь облетела, подобно шелухе. — Пожалуйста, прости меня… Я не хотел… — всхлипывая, исступленно забормотал Севен, оглушённый всплеском чувств, откликнувшихся на искренность девушки. — Не мог подвергать тебя ещё бóльшей опасности. Я должен был оставить тебя, забыть, потому что не сумел защитить и уберечь, потому что для такого, как я, это единственно правильное решение… — Тише, тише, — успокаивающе прошептала Каори, сильнее прижимая к себе содрогающегося Севена и чувствуя, как её трясет вместе с ним. Оправа его очков больно врезалась ей в плечо, равно как и его пальцы, впившиеся в кожу на боках, однако девушка даже не поморщилась. Люсиэль, похоже, очень давно критически нуждался в простом человеческом тепле и хотя бы капли понимания, потому, плюнув на возможные в будущем после таких объятий синяки, она позволила ему наконец-то выговориться, высвободиться из оков собственного отчаяния. — Видишь? Со мной всё в порядке, ничего не случилось, я здесь и я рядом с тобой. Тебе не нужно больше в одиночку тащить всё на себе, поэтому, если хочешь, поделись со мной своей печалью. Может так тебе станет полегче… Come and save me Come and save me Come and save me Come and save me       Вслед за истерикой пришло полнейшее внутреннее опустошение, словно его выпотрошили подчистую, оставив только ошмётки телесной оболочки. Ни для чувств, ни для эмоций, ни для мыслей места больше не хватало. Он выложил всё, выжал из себя последние соки и теперь пребывал в прострации, отупело разглядывая стоящую под носом чашку с недопитым остывшим чаем.       Напротив, спрятав лицо в сложенных перед собой руках, положенных на стол, молчала Каори.       Они сидели на крохотной, но со вкусом, по-дизайнерски выполненной кухне в квартире Рики, слушая отчётливо раздававшееся в воцарившемся безмолвии тиканье настенных часов. Шёл второй час ночи. За окном бушевала гроза. В гостиной, на журнальном столике, без присмотра работал ноутбук Чхве, автономно следуя командам запущенной программы. Сил на дальнейшие задушевные беседы, которые, по сути, должны были последовать за каминг-аутом Севена, не было ни у первого, ни у второй. Люсиэль медленно отходил, Каори — тоже. Ибо переживания, тревоги и накал страстей являлись обоюдными, и если на тот момент девушка сумела затолкать свою боль куда подальше и утешить Севена, то сейчас, пожалуй, был её черед удариться в слёзы. Ведь сколько верёвочке не виться, всё равно конец будет, и парень, если честно, вообще не представлял, чем он сможет помочь русоволосой.       Восприятие действительности разделилось на две основополагающие части: до того, как Каори великодушно приняла Сэёна, и после. Это был излом. Ключевой поворот в жизни юноши, который отныне необходимо было взять за новую точку отсчёта. Всё, что случилось до, по умолчанию переместилось в папку с графой «прошлое», всё, что после — «будущее». Прошло совсем немного времени, едва ли час, а Сэён уже с трудом мог вспомнить, вообразить и по-новому прожить те мысли и чувства, что одолевали его на протяжении нескольких дней. Вот это действительно походило на страшный сон, на временное помутнение, приключившееся с абсолютно другим человеком. От Люсиэля осталась горстка пепла. Прах. А взамен пришло стойкое ощущение некоей обновлённости, словно пока юноша рыдал, в нём возникла новая, переосмысленная, не безнадёжная личность, настоящий Сэён. О, он отнюдь не страдал диссоциативным расстройством, нет, просто Каори, путём немалых усилий, удалось вытащить наружу нечто, о чём Люсиэль Чхве подавно забыл, что закрыл, запер на замок, бросив пылиться в дебрях своей души. Нечто бесценное. Она смогла вывести его на чистую воду, заставила быть честным перед самим собой, и Сэёна прошибло всепоглощающее чувство безмерной благодарности к этой девушке, которая, столкнувшись с его депрессией, злостью, не отступила, не бросила его и не сдалась. Лишь теперь он понял смысл её разговоров о том, что ему не обязательно пытаться разрулить всё одному, когда рядом есть те, кто готов помочь. Да он и не справился бы, ничего бы не решил. Один в поле — не воин, как говорится. Жаль только, что пришел он к этому не сразу. — Каори, — тихонько позвал Чхве, робко коснувшись локтя русоволосой. Та подняла голову и уверенно заглянула юноше в глаза. Руку парень так и не убрал, пробежавшись кончиками пальцев по бледной коже предплечья. — Спасибо. За всё.       Наверное, следовало бы добавить «за то, что поверила в меня», «за то, что выбрала», «за то, что не оставила, даже когда я сам того требовал», «за то, что просто присоединилась к Ассоциации» и за многое-многое другое, однако даже при всём желании, Сэён не смог бы уместить такое количество чувств в слова. По крайней мере, не сейчас. Хотя и в озвученную благодарность постарался вложить столько искренности и признательности, насколько это было возможно. И девушка, невзирая на первоначально кажущуюся скупость сих фраз, услышала его. — Я рада, что хоть чем-то смогла тебе помочь, — слабо улыбнулась Каори, накрывая ладонь Сэёна своей. Взгляд её глаз был уставшим, мутноватым, будто она либо вот-вот расплачется, либо сию секунду потеряет сознание, и когда юноша, до того старавшийся избегать прямого контакта, смело заглянул в янтарные глаза, сердце совестливо кольнуло: немало же хлопот он ей доставил. — Однако, знаешь, я надеюсь больше никогда не слышать о том, что тебе необходимо бросить кого-то, чтобы тем самым «уберечь», или что ты не сможешь никого защитить. Ты сильный, Сэён, и ты сможешь.       На этой высокой ноте губы рыжеволосого сами по себе растянулись в ответной улыбке. Конечно, прежний мир юноши не испарился бесследно из-за одной истерики, проблемы не разрешились как по волшебству и не настал конец света, но у Каори получилось сдвинуть его, Сэёна, с мёртвой точки, растормошить, вырвать из замкнутого круга непрекращающегося самоедства; парню предстояло крепко всё обдумать и поменять свои взгляды. Начать меняться самому. И пускай страх за Каори и её судьбу никуда не улетучился, Чхве от всей души готов был поверить её заверениям и стать сильнее, настолько, насколько необходимо, чтобы защитить и её, и брата, и ребят из RFA. Для этого её пылкой веры было более чем достаточно. Believe in me And drink the wine And take my hand And let me follow