A Broken Mirror

Florence + the Machine — Queen of Peace

*** Кейт Беккет нельзя упрекнуть в том, что она знает все. Нельзя хотя бы потому, что знать все — физически невозможно. Тем не менее, Кейт Беккет знает многое. Хотя бы потому, что такова ее работа. Она знает: первое впечатление — самое главное. Люди видят то, что хотят видеть. Действительность вторична. Действительность никого не интересует. Ее жизнь похожа на разбитое зеркало, которое ей удалось склеить путем трудов и мучений. Зеркало кривое, безнадежно утратившее свою изначальную способность отражать вещи правильно; но таким зеркалом можно превосходно манипулировать. Наверное, именно поэтому она исхитряется сложить осколки воедино таким образом, чтобы создать идеальную оптическую обманку; преломленный свет отражает картинку в точности соответствующую ее предпочтениям. Предпочтения оказываются не самыми лестными. Отражение в зеркале заставляет ее кривить губы в презрительной усмешке: — а) Кейт Беккет — бездушная стерва, озабоченная лишь собственными карьерными амбициями; — б) Кейт Беккет — хладнокровная тварь, которой совсем не доставляет неудобств бегать в няньках за международным преступником; в конце концов, она и Реддингтон — как два сапога пара; — в) Кейт Беккет не нужно причин, чтобы в очередной раз убить кого-либо вместо того, чтобы посадить за решетку; — г) Кейт Беккет ничего не чувствует; — д) Это правда. Она действительно ничего не чувствует.  /В голове острым лезвием скользят старые добрые слова Гераклита: «Все истина и все ложь. Все зависит от точки зрения». Кейт вновь усмехается своему отражению, потому что в жизни не слышала ничего правдивее./ *** /Это правда. Она ничего не чувствует. Впрочем, как можно различить, где истина, а где — ложь, если больше не способен чувствовать? / *** Отражение иногда дает сбои. Хотя, если подумать, то волноваться, в принципе, не о чем: слишком мало в ее жизни тех, кто способен отличить желаемое от действительности. /Действительность не блещет цветами радуги. Ей плевать./ *** — Ты в порядке? — Конечно, я в порядке. Я в полном порядке. — А серьезно? — Что ты хочешь от меня услышать, Прентисс? Эмили мягко вздыхает, качает головой и целует Кейт в лоб. /Поцелуй обжигает — словно метка заклейменного./ — Брось. Я знаю тебя. Чем идеальнее ты выглядишь, чем хуже тебе на самом деле. Кейт холодно усмехается: — Я настолько предсказуема? /На самом деле, слова Прентисс ее нисколько не задевают. И не потому, что Кейт больше ничего не чувствует. Все совсем наоборот — она чувствует слишком многое./ *** — Ты в порядке? Она смотрит в глаза Мерлину и пытается вспомнить, не переборщила ли с макияжем сегодня утром. — Не спала всю ночь. /Макияж цел. Макияж идеален; подводка для век великолепно оттеняет синяки под глазами, а потому Кейт говорит правду. Мерлину все равно бесполезно лгать./ Будто прочитав ее мысли, Малкольм присаживается ближе. Обнимает ее за плечи. Кейт устало поддается на уловку — склоняет голову ему на плечо, попросту не выдерживая. /В конце концов, это даже не слабость. Это ничего не изменит — сердце останется все тем же атрофированным обрубком без шанса на исцеление./ *** — Твоя свекровь была великолепна. Кейт отрывает голову от окна, чтобы взглянуть на Донну. Шум Нью-Йорка доносится до них через недосягаемость пятидесятого этажа «Пирсон Спектер» и сквозь толщу звукоизолированного стекла; окно вбирает в себя весь Манхэттен, что разверзся внизу; весь город с его упорядоченным хаосом. Никакой кривой иллюзии; лишь превосходное соблюдение законов геометрической оптики. Почему-то Кейт это неимоверно раздражает. — Я уверена, что она будет польщена услышать это от тебя, — Кейт ослепительно улыбается Донне, мысленно интересуясь у самой себя: а улыбка, вообще, настоящая? — Это был последний спектакль перед гастролями, — укоризненно замечает Донна. Кейт пожимает плечами. /На самом деле она просто ненавидит Нью-Йорк. Уже давно./ — Я слышала, что постановки «Анны Карениной» начнутся со следующей недели, — отвечает она спокойно. — Процитируй Толстого на русском, — без промедления просит Донна.  Кейт смеется; устало, безжизненно. — Какой отрывок? — Неважно!  Донна изящно взмахивает рукой в воздухе, подчеркивая этим жестом свою точку зрения, но секунду спустя ее лицо вдруг становится серьезным. — Ты в порядке? /Кейт даже не удивляется. Она почти ждала этого вопроса./ — А как я выгляжу? /Ответ вопросом на вопрос — немного скользкая тактика. Впрочем, она уверена, Донна все поймет правильно. И оказывается права./ — Ты выглядишь прекрасно, — отвечает Полсен, слегка прищурившись. Невысказанное: «в этом и дело» повисает в воздухе неподъемным грузом. /С одной стороны, Кейт всегда считала Каренину непроходимой идиоткой; с другой — иногда она не может не думать, что охотно поменялась бы с ней местами, чтобы броситься под поезд./ *** — Ты выглядишь усталой. Кейт усмехается. Реддингтон — единственный, кто никогда не задает глупых вопросов; единственный, кто решается по-настоящему заглянуть внутрь того, что является исковерканными, дымящимися после бомбежки руинами. Впрочем, она прекрасно знает, откуда в нем такая смелость: он ведь сам ее создал. /Она смотрит на него, как, наверное, подобает смотреть чудовищу, что вышло из-под рук Виктора Франкенштейна; с той лишь разницей, что во взгляде того чудовища никогда не было смирения, которое она чувствует сейчас./ — Я действительно устала, — произносит она. И даже не пытается улыбнуться. *** На самом деле, все гораздо проще, чем многие думают. Она ничего не чувствует, запрещает себе чувствовать — так легко, так безопаснее. А то немногое, что сохраняет в ней остатки человечности, не позволяя окончательно превратиться в мертвую статую (Джеймс, Реддингтон, Прентисс, ее команда, ее работа), Кейт запирает за семью печатями, чтобы никто не сумел этого отнять. В этом поганом мире всегда нужно было убивать прежде, чем убьют тебя. Кейт пришлось смириться с этим фактом, чтобы просто выжить. *** — Здравствуй, Кейт. Ты прекрасна. Слова Касла разбивают зеркало вдребезги, чтобы сложить его воедино; лишить поверхность тех трещин и осколков, над которыми она столь кропотливо трудилась. Кейт не уверена в том, рада ли этому. /Ничего не чувствовать было намного проще./