Хотя бы на несколько дней

— Твой муж дома? Лукреция стоит в изысканной приёмной палаццо Джулии Фарнезе, бывшей любовницы её отца, и нервно теребит ухоженными пальчиками завязки дорожного плаща из тяжёлого плотного шёлка, так и не дав его снять топчущемуся рядом слуге. Сейчас она совсем не похожа на ту гордую и уверенную в себе красавицу, любительницу смеха, танцев и поэзии, какой знает дочь Папы Римского большинство. — Нет, — отвечает Джулия. Сама забирает у Лукреции плащ — ей Лукреция это позволяет, — отдаёт его слуге и делает ему едва заметный кивок в сторону двери. Юноша поспешно кланяется и исчезает; они остаются вдвоём. — Он уехал по делам, — поясняет Джулия, обнимая Лукрецию за плечи и ведя её к дивану. — В ближайшие два дня его точно не будет. — Это… это хорошо, — говорит Лукреция, и у неё вырывается прерывистый вздох — как у человека, с трудом сдерживающего слёзы. — Нет, он славный молодой человек… даже мой отец одобрил… но не думаю, что смогла бы сейчас обмениваться шутками и любезностями. — Что случилось? — Джулия тянется за предусмотрительно оставленными слугами на столике графином вина и двумя бокалами. Это так непохоже на Лукрецию — показывать своё смятение кому бы то ни было, включая не только её, Джулию Фарнезе, но и собственную семью. Борджиа всегда остаются сильными. Борджиа не сдаются. Борджиа слишком часто забывают, что они такие же люди из плоти и крови, как и все вокруг. — Альфонсо, — выдыхает Лукреция, беря бокал. Её рука дрожит, и Джулия радуется, что не налила до краёв. — Чезаре… Чезаре его убил. — Что… — Джулия обрывает себя. Мягко берёт руку Лукреции за запястье, помогает ей донести бокал до рта и выпить вино. Лукреция расскажет всё сама — если захочет. И ей совсем не поможет, если Джулия начнёт показывать сейчас, насколько потрясена. — Он говорит, что это вышло случайно, — Лукреция ставит пустой бокал на столик и трясёт головой — так сильно, что пряди золотистых волос выбиваются из не слишком тщательно уложенной причёски и падают вдоль щёк. — Уверяет… клянётся… — Думаешь, он говорит неправду? Лукреция качает головой — уже менее резко. — Не знаю. Не знаю. Может, и правду. Но даже если так… даже если правда нечаянно… Он хотел убить Альфонсо, я знаю. Хотел, я видела смерть в его глазах, когда он на него смотрел… Может, и нечаянно. Но всё равно — к этому всё шло. Джулия подавляет вздох. Перед её мысленным взором встаёт Чезаре — Чезаре-кардинал, Чезаре-герцог. Чёрная сутана священника, чёрный бархат герцогского камзола. Алая кардинальская мантия. Алая кровь на клинке. Чезаре всегда вызывал у Джулии смутные опасения — больше, чем его брат Хуан, больше, чем кто бы то ни было ещё из семейства Борджиа, — хоть и никогда не выказывал к ней неприязни за то, что Родриго оставил Ванноццу ради неё. — Что ты теперь будешь делать? — спрашивает Джулия и снова наполняет бокал Лукреции. — Если… если не хочешь сейчас видеть свою семью… в моём доме ты можешь оставаться сколько пожелаешь. Точнее — сколько ей позволят. — Спасибо, — Лукреция грустно улыбается; судя по всему, она думает о том же, о чём и Джулия. — Да, я останусь, спасибо. На несколько дней. Потом… возможно, на какое-то время отбуду в монастырь. А потом… — Лукреция берёт бокал и осушает его залпом, — а потом — полагаю, отец найдёт мне нового мужа ещё до того, как тело Альфонсо истлеет в могиле. — Возможно, это не так и плохо, — тихо говорит Джулия, но не пытается улыбнуться. — Долго быть вдовой — не для тебя… а монашеское одеяние — тем более. — Хочешь сказать, я для этого слишком грешна? — у Лукреции вырывается нервный смешок. — А впрочем, да, так и есть… Ты недавно вымыла голову? — внезапно спрашивает она. Берёт одну из прядей распущенных по плечам золотисто-бронзовых волос Джулии, пропускает её между пальцев. — Помнишь, как мы вместе мыли волосы… делились секретами отваров… вместе сушили, помогали друг другу расчёсывать и укладывать, не подпуская служанок… — Помню, — с улыбкой отвечает Джулия и тоже касается выбившегося из причёски золотистого локона Лукреции. — Такое сложно забыть. — Да, сложно, — Лукреция снова прерывисто вздыхает, и в её голубых глазах начинают блестеть слёзы. — У меня никогда не было другой подруги, кроме тебя… ты учила меня танцевать, флиртовать, ухаживать за волосами и кожей… говорила, что с помощью своей красоты я смогу добиться всего, чего захочу, — и тогда мне и впрямь так казалось… А потом меня выдали за Джованни Сфорца. Лишили невинной юности, разбили мои мечты и надежды, как венецианское стекло… Потом был Альфонсо, и с ним всё было иначе; мне казалось, что мы можем быть счастливы… Я совершила ошибку, — Лукреция смотрит на Джулию, и слёзы каплями росы блестят на её ресницах, словно не решаясь сорваться. — Я совершила ошибку, слишком сильно полюбив своего брата… и позволив ему полюбить меня. Он сказал, что я должна забыть, должна думать о том, как стать хорошей женой Альфонсо… но он сам не смог забыть, Джулия, не смог простить Альфонсо, что с ним я обрела счастье… счастье, которое мы — брат и сестра — не могли обрести друг с другом… Джулия чувствует холодок в груди. Она не станет ни изумляться, ни ужасаться — и тем более не станет выпытывать у Лукреции подробности. Ни сейчас, ни когда-либо. — О, Джулия, — голос Лукреции дрожит, и слёзы наконец начинают течь по щекам. — Как бы я хотела вернуть те дни, когда мы вместе смеялись и расчёсывали друг другу волосы… и ты учила меня целоваться… Следовало бы просто обнять Лукрецию — но Джулия делает иначе. Она берёт лицо Лукреции в ладони, касается губами её бархатистых щёк, подбирая слёзы, — и Лукреция затихает, прикрыв глаза и не пытаясь отстраниться. Так, словно это то, чего она ждала с того самого мгновения, как переступила порог Джулии. — Мы можем попробовать вернуть то время, — говорит Джулия. Лукреция открывает глаза, и в них светится надежда. — Забыть обо всём. Хотя бы на несколько дней. — Хотя бы на несколько дней, — эхом отзывается Лукреция, и Джулия целует её в губы. Мягко, нежно — но куда более настойчиво, чем когда учила целоваться. Лукреция не пытается отстраниться. Она размыкает губы под поцелуем и кладёт руки на обнажённые плечи Джулии, выступающие из открытого ворота платья. Даже если Чезаре Борджиа ревнует свою сестру к каждому мужчине — к женщине он ревновать не станет. К тому же, у них всё равно есть только несколько дней.