***
Солнце припекало с особой силой, и все утро убегавшая от него тень уменьшилась до тонкой каемки. Рассеянные по небу облака плыли вдаль, исчезая за темной лесной грядой, и туда же, к лесу, спешила серебрившаяся на свету река. Духота, сладкий аромат первых цветов и терпкость дурманящего ладана растянулись по залитой солнцем долине. Деревня... В знойный час она казалась необитаемой. Даже на небольшой площади перед церковью было непривычно безлюдно. Лишь стоял высокий столб. Потемневший от времени да от влаги, он стоял недвижим и черен. На него не садились птицы; об него не обтирались деревенские коты. Даже собаки обходили этот столб стороной, чувствуя стойкий дух страдания, исходивший от темного дерева. Возвышаясь над деревней, столб будто напоминал — смертные грешны и за грех должны расплачиваться кровью, слезами и даже жизнью. Над холмами поплыл гулкий звон колоколов, и от внезапного шума всколыхнулись прятавшиеся под крышами птицы. Со скрежетом открылись тяжелые двери храма, и на улицу вывалила щебетавшая на разный лад толпа. Многие из прихожан оборачивались назад и, выставив ладонь вперед, описывали неровную окружность в воздухе. Ярко им в ответ блестел круг, водруженный над церковной колокольней. Последним из церкви вышел пастор Крайс, окруженный маленькими детьми. В руках они сжимали длинные посохи, украшенные закрученными в спираль наконечниками да россыпью маленьких колокольчиков, и по жесту пастора дети принялись радостно звенеть ими. Неспешно Крайс поднял руку, и колокольный гомон стих. Замерла толпа. Дородный, с остриженной полукругом бородой пастор Крайс нахмурился, выпрямился, и его глубокий бас полился над людьми, извиваясь в напевных интонациях: — Да изыдет всякая тварь, подвластная Скверне! Да вернется все на круги своя, светлыя и праведныя. Да будет славен Ожт и те, кто в кругу его! — торжественно провозгласил пастор и, как многие другие, прорисовал круг в воздухе. Дети снова затрясли колокольчиками. Толпа послушно пропела молитвы слово в слово и благоговейно стихла. Погодя, площадь перед церковью зашевелилась — люди стали возвращаться в обычную жизнь, сняв с себя маски благочестия. Молитвы сменились совершенно повседневными речами, а торжественные благословения — едва ли не проклятиями. — К чертям эту весну! Молись, не молись. Все померзло! — сплюнул на землю смуглый старик. Зло он посмотрел на круг, висевший на церкви, но тут же виновато потупил голову перед ним. — Это все происки Скверны и ее приспешников, — с видом знатока ответил его щуплый товарищ, вставив в расщелину меж зубов тонкую лучину. — Ага. Небось та старуха шлет проклятья! — отозвался третий. — Говорил, что надо было ее сжечь. Ведьмы — вне круга, а то, что не в кругу — Скверна. А Скверна должна гореть в вечных мучениях... — Я бы устроил ей эти вечные мучения! — Да ладно, Карл... Старушка небось уже и без тебя копытца отбросила. — Ладно? Уж какой год нет нормального урожая. То засуха, то заморозки, — сильно сжав руки в кулаки, Карл и не думал успокаиваться. Молитвами ведь сыт не будешь. — Не может быть такого! Точно ведьмина порча. — Поди теперь ее сыщи. — Э-э-э! Кто ж знал, что она умызнет до суда старост? — Видать, старосты тоже от Скверны, — сказал щуплый, вызвав всеобщий смех. — А то! Всякая нечисть от Скверны... Может, Карл, ты того? Не в те круги подался? То-то Ожт не шлет тебе своей милости. Смотри, от храма до столба рукой подать. Под общий гогот Карлу указали на столб, и он побагровел до самых кончиков ушей. — Да чтобы у тебя язык отсох! — проговорил Карл и, виновато посмотрев на храм, прочертил круг в воздухе. Гордо неся себя, от толпы отделилась девушка. Пристально она посмотрела в сторону трех юнцов, болтавшихся без дела. Стройная, высокая. Отчаянно она пыталась вызвать пламенными взглядами внимание одного из них, но именно он был бессовестно глух к ее воззваниям. Нарочно. Красавица Магда вскоре должна была стать ему женой, а от скорой свадьбы Калеб, сын одного из деревенских старост, какого-либо восторга совершенно не испытывал. Магда была не дурна собой. Даже хороша. Ее голубые глаза походили на соцветия незабудок. Бледное лицо обрамляла копна пшеничных волос. Нос кривила легкая горбинка, придававшая определенную аристократичную утонченность, но что-то Калебу в Магде не нравилось. Наверное, голос, а, может, губы. Магда их часто поджимала, считая это верхом изысканности. Каждый раз от этого нарочного жеста губы ее скукоживались в какие-то две недовольные ниточки, а у самого рта появлялись еще более недовольные морщинки. Согласно мнению жениха, это придавало внешности Магды какой-то старческий вид, и, слыша недовольное бурчание Калеба, товарищи не уставали подтрунивать над ним. Главный недостаток невесты они видели в одном: Магда должна была стать их другу женой, а в глазах холостяка даже самая прекрасная дева может подурнеть. Стоит только помолвиться. Не вытерпев, Калеб все же обернулся. Магда опять поджала свои ниточки; кивнула, качнув копной собранных в пучок волос, и подобно самым ярым прихожанкам поцеловала висевший на шее круглый медальон. Искоса она улыбнулась Калебу и в этот момент даже показалась ему красивой. По крайней мере, он пытался так считать. Отец уж очень настаивал на этой свадьбе, и никогда не перечивший ему Калеб почти что смирился со своей участью. В конце концов, Магда была недурна собой, хоть и донельзя чванлива. — Ну-ну... — толкнул его в бок стоявший рядом высокий, как каланча, Том. — Прибереги такие страсти до первой ночи. Калеб толкнулся в ответ. Он тихо выругался, но по-доброму, согласно особенностям мужской дружбы. Высокий Том вдруг ухватил Калеба за нос, вызвав причитания у каких-то старух, а, выпустив, быстрее кинулся бежать. Калеб бросился следом, обещая надрать ему уши и не только, и оставшийся не у дел Джонни снисходительно вздохнул: — Ожт, вразуми остолопов, с которыми ты связал меня по жизни.***
— Возможно, тебе повезет больше, чем Томми. Трое друзей шли в глубь леса, прячась среди изумрудной листвы. Им донельзя хотелось поговорить, а в лесу разговаривать было куда спокойнее. В лес не проникали нравоучительные проповеди круга, а потому можно было без зазрения совести обсуждать вещи греховные и порочные — скверные, одним словом. — Даже не надейся. Это они до свадьбы, — Томми прижал тыльную сторону ладони ко лбу и на мгновение уподобился ярмарочному актеру. — Вздыхают, томно смотрят и вот-вот повиснут у тебя на шее, шепча о любви до гроба. Даже могут сказать пару ласковых слов в порыве страсти, а потом, друг мой, ты и сам не заметишь, как она сверлит тебя своими глазенками и порицает на каждом шагу получше пастора Крайса. — Том выставил указательный палец вперед и запел точь-в-точь как священнослужитель на службе. — Кайся, и Ожт не исключит тебя из круга своего. — Ну и на ведьме же ты женился! — засмеявшись, Джонни подобрал с земли старый желудь и тут же кинул его в спину задумавшегося Калеба. — А то у тебя не так? — Ну, — добродушный и уже женатый несколько месяцев Джон усмехнулся: — Если бы Агнес не пищала «Ожт, помилуй» каждый раз подо мной в спальне, моя жизнь была бы еще лучше. — Том рассмеялся в голос. Даже Калеб улыбнулся, и, раскаявшись за свою откровенность, Джонни тут же поспешил добавить: — Агнес неплохая женщина... Хорошая. — Куда ни глянь, везде хорошие женщины! Но ни одна из них не сравнится с моей женушкой. — Том резко остановился от озарившей его мысли и широко улыбнулся. — Может, мне обвинить ее в колдовстве? Сожгут ее — и дело с концом! А впрочем... Куда там ведьмам до моей Присциллы! — Или до Илле? — заметил Джонни, и широко улыбавшийся Том мгновенно нахмурился. — Я видел тебя вчера. — Я просто гулял... — Со спущенными штанами? Хорошая прогулка. Не холодно? — И что? — Мне ничего, Томми. Но если в деревне прознают, что ты порой гуляешь у постели молоденькой вдовы при живой жене, тебя... «Изгонят из круга». — Закидают камнями. — Калеб со злости сорвал верхушку прорывавшегося к свету маленького деревца. И Том, и Калеб, и Джонни знали не понаслышке о наказаниях, уготованных тем, кто живет в кругу. За связь с женатыми полагалась порка. Предавших мужа или жену даже без суда могли закидать камнями, но поклонявшиеся Ожту порой будто бы забывали о суровости установленных правил. — Ты же знаешь. — Посмотрю я на тебя, когда в постели с тобой окажется такая святоша, — взорвался Том, посмотрев сперва на Калеба, а потом на Джонни. — А ты кто такой, чтобы меня судить? Твоя тебе дает, готовит и только в пузо не целует. Моя тут же побежала жаловаться Крайсу, стоило мне... — Тихо! — внезапно Калеб выставил руку вперед. — Там кто-то есть. Издалека послышался чей-то голос. Женский. Красивый. Кто-то выводил странную мелодию, аукая после каждой фразы, и Томми махнул рукой. Разгадав его жест, Калеб кивнул и приставил палец к губам. Тихо все трое двинулись на звук, и песня вывела их к лесной речушке. Из-за упавшего на изгиб реки дерева возникла запруда, обложенная по кайме камнями: крупными валунами и мелкой галькой. На одном из них — большом сером камне, нагретом солнцем, стояла абсолютно нагая девушка. Наклонив голову на бок, она расплетала темные каштановые косы и продолжала напевать свою незатейливую песню. Жаркое солнце ласкало ее стройное тугое тельце, светившееся белизной. Бесстыдно розовели небольшие ареолы высокой груди, выглядывавшие из под волнистых прядей. Плюхнувшись на камень, девушка свесила тонкие в щиколотках ноги, и по воде пошли круги. — Это же Лешая! — Тихо! — цыкнул Джон на Тома. Калеб на друзей даже внимания не обратил, устремив взгляд на противоположный берег. Лешая все пела и улыбалась. Как-то по-детски трогательно. Потянувшись, она соскользнула с камня и по пояс оказалась в воде. Крыльями Лешая расставила руки в стороны, и, кажется, что-то запричитала на холод. Рассмеявшись, она окунулась с головой. Вода заходила ходуном, и образовавшиеся круги расползлись по всей запруде. Выплыв на поверхность, Лешая подняла вытянутую в носке ногу, и, будто ошалев, стала плескаться, брызгаться и бить по воде, совершая одной ей ведомый ритуал. В россыпи брызг она снова ушла под воду. Ее долго не было, и появилась Лешая уже у самого берега. Быстро она уселась на серый камень, и вскоре до Калеба и друзей донеслось ее пение. — Ожт помилуй... Да она краше всех девок в деревне! — Кажись, кто-то не прочь поиграть со своей палочкой, — пошутил Том, глядя на остолбеневшего Калеба. Калеб его пошлости даже не услышал. Он лишь смотрел и боялся лишний раз моргнуть. Лешая... Слагая самые нелепые небылицы о ее внешности, в деревне говорили, что она — страшная ведьма. Говорили, что она уродлива, безобразна. Что на макушке у нее растут мухоморы; бедра ее покрыты древесным мхом, а между ног живут болотные гадюки. Теперь Калеб видел — все это было россказнями завистливых старых дев. Лешая была очень бледна, видимо, от постоянной тени леса. Нос ее был прямым, едва вздернутым на конце, как у лисицы, а губы казались полнее, чем нужно. Грудь была аккуратной, круглой и почему-то напомнила ему тугие поднявшиеся колобки теста. Помани она Калеба сейчас, он бы пошел, позабыв про заветы Ожта, наставления единственного родителя, и, тем более, про помолвку с Магдой. Издалека она все больше и больше казалась самой настоящей красавицей, и Калеб очень жалел, что не может выйти из укрытия, чтобы оказаться рядом с ней. Сбоку хрустнула ветка. Джон неосторожно оступился на корточках, и Калеб грозно погрозил ему пальцем. — Тише ты! — зашипел на него Том. Калеб опять повернулся в сторону реки, но прекрасное видение исчезло. — Ушла? — виновато поинтересовался Джон. — Конечно, остолоп. Спугнул! Я еще не нагляделся. Может, хоть Калеб кончил... — Достал, Том... Ты можешь думать о чем-то, кроме... Калеб замер на полуслове. В ствол дерева, на который он опирался, прилетела стрела, вонзившаяся немногим выше его руки. В ужасе он посмотрел на бурое древко, увенчанное пестрым пером, а затем медленно повернулся в сторону большого камня. На нем стояла она — Лешая, вооружившаяся луком. Брови ее зло гнулись к носу. Ноздри ширились, и сейчас она действительно походила на ведьму. Свирепую, взлохмаченную, но все же красивую ведьму. Теперь на плече ее висел колчан со стрелами, и разъяренная Лешая полезла за второй стрелой. Не на шутку испугавшийся Джон потянул Калеба за рукав. Том мгновенно нырнул за соседний пень, но Калеб убегать не собирался. Выпрямившись, он уверенно вышел из своего укрытия и, пройдя сквозь переплетенные ветви кустов, ступил на тонкую кромку берега, оказавшись лицом к лицу с ней. Лешая хорошо прицелилась. Один шаг, одно движение, и стрела вонзилась бы ему прямо в грудь. Калеб и не думал двигаться с места. Замерев, он изучал ее с головы до ног, а она его. Он мягко улыбнулся, и Лешая, видимо, вспомнила о своей наготе. Стыдливый румянец зарделся на ее щеках. Она попыталась прикрыться, прижав к телу руки, но так было сложно удерживать лук и стрелу. Смущенная Лешая еще сильней натянула тетиву, попытавшись напугать, но Калеб не дрогнул. Он будто знал, что она ни за что не выстрелит, и от этого Лешая нахмурилась еще больше. В небе над рекой появились кряхтевшие утки, и лук взмыл в небо. Стрела пронзила нерасторопного селезня, и тот камнем упал к ногам Калеба, заставив отвлечься. Когда Калеб поднял глаза, прекрасной Лешей и след простыл. — Ты — идиот! — на берег выбежал Джонни, взмокший и перепуганный до смерти. — А если бы она тебя пристрелила?! — Не пристрелила бы... — уверенно буркнул Калеб, всматриваясь в зеленые кроны, сгустившиеся за речкой. — О... Кажется, наш дорогой друг поражен... Поражен до самых штанишек, — вставил из кустов Томми. — Ты можешь думать о чем-то выше уровня члена? — А есть предложения получше? Джон опять запричитал, уповая на Ожта, но, заметив сраженную птицу у ног Калеба, успокоился. Лешая никого не пристрелила, кроме несчастной утки, а, значит, нечего было и переживать. Наверное... В конце концов, это они поступили во всех смыслах скверно, напугав ее. — Идем домой, — выдохнул Джон, утерев испарину со лба. — Прихвати утку. Вечером Агнес состряпает славный ужин. Готовит она отменно. Успокоившийся Джонни расплылся в прежнем дружелюбии и даже что-то пошутил. Том опять зароптал на тяжелую участь женатых, перед которыми то и дело щеголяют прекрасные девы, и то, что произошло, вроде как позабылось. Взяв птицу, Калеб пошел за друзьями, напоследок оглянув противоположный берег реки. Он надеялся разглядеть там среди деревьев Лешую, но, к великому сожалению, ничего не увидел. Она там была. Выглянув из-за ствола осины, она слушала, как колотится ее сердце. От страха. От странного воодушевления. Обычно, люди не заходили в лес в день, когда звенели колокола. Никогда такого не было, а этот вдруг пришел. Она могла пристрелить его, и она бы это сделала! Стреляла Лешая хорошо. Даже очень хорошо. Метко и, главное, бесстрашно. Но он... Либо был глуп, либо слишком отважен. Этот чужак так на нее смотрел... Будто того и ждал. Будто хотел, чтобы именно она его и ранила. Или же он думал, что она не сможет выстрелить в человека? Какой же дурачок! Люди из деревни не очень умные — Гаэлле ей об этом часто говорила. Нечего было о них и думать. Когда чужаки ушли, Лешая неспешно оделась и пошла в глубь чащи, стараясь забыться в своих незатейливых песнях. Вот только получалось у нее не очень хорошо. Слова путались, да и перескакивала она с мотива на мотив, а, смолкая, то и дело думала о том, как на нее смотрели. Ну что за дурачок!