***
К камню Калеб пришел задолго до полудня. Солнце прогрело воду в реке, и над серебрившимся глянцем тут и там замирали лазурные стрекозы. Тень становилась все меньше, и, изнывая от ожидания, Калеб до мельчайших подробностей вспоминал вчерашний разговор с Лешей. Еще вчера, стоя на поваленном бревне, она грозилась его пристрелить, а затем сама же и позвала. Тогда надо было спросить у нее хотя бы об имени, но Калеб как-то запамятовал. Ловко она его обманула, улизнув с корзинкой, и он опять вспомнил по-лисьи вздернутый девичий нос. Не дождавшись у реки, Калеб взобрался на бревно и, едва не свалившись в воду, перешел на другой берег. От большого серого камня шел жар, и на его плоской поверхности грелись юркие ящерицы. Осторожно Калеб прошел в глубь леса. Крадучись, словно вор. Лешую запруду деревенские старались не переходить. Однажды сюда сунулся какой-то охотник и недалеко от реки угодил в вырытую яму. Кто-то скинул ему веревку, позволив выбраться, но с тех пор среди желавших прогуляться по лесу существовало правило — не переходить реку. Где именно обитал юродивый с дочкой, было не известно, а, будучи незнакомыми с непролазной чащобой, идти и проверять никто из деревенских не рисковал, за исключением отпетых смельчаков. Озираясь по сторонам, Калеб вышел на небольшую просеку и уселся под деревом. Где-то в зелени противно протрещал фазан. Треск наконец-то умолк, и, уперев затылок в ствол, Калеб вздохнул полной грудью. — Ты должен был ждать там! — раздался сердитый голос сбоку. Это была Лешая. — Ты должна была прийти чуть раньше, — тут же обиженно ввернул Калеб, но он быстро догадался о причинах опоздания. Во вчерашнюю корзинку, помимо всяких крендельков и пышек, он положил мешочек с лавандой и пару атласных лент. Белых, как парное молоко. Нынче ленты украшали голову Лешей. Она разделила копну каштановых волос пробором и, скрутив от висков небольшие косы, вплела в каждую по белой ленте, соединив их жгутом на затылке. С лентами Айя промучилась все утро, разглядывая свое отражение в кадке с водой, и, заметив, что Калеб пристально смотрит на нее, нервно убрала небольшой завиток за ухо. Ей хотелось знать, что он о ней сейчас думал, и Айя взволновано пыталась разглядеть мало-мальское одобрение своему труду. Красивое лицо девушки смотрелось, как вылезший из грубой проталины подснежник — именно так подумалось Калебу. Аккуратная головка с вплетенными лентами терялась в мешковатой длинной жилетке из овчины, застегнутой на две резные пуговицы. Под ней виднелась самого грубого сукна рубашка с завязками под горло. Почти что мужские штаны, подпоясанные сплетенным жгутом, были заправлены в мягкие сапожки. Руки девушки украшали связанные нарукавники, потрепанные то ли временем, то ли бытностью в лесу, а на поясе висел клинок. Колчан и лук в этот раз Лешая, видимо, решила не брать, но в остальном по-прежнему напоминала маленького бойца с лицом сказочной принцессы. Хмурящейся, но принцессы, и Калебу невольно захотелось ее раздеть, чтобы высвободить этот несчастный цветок из грубой и столь неподходящей оболочки. Нагой он ее уже видел, и сейчас Калеб смотрел куда-то под одежду, вспоминая каждый изгиб грозной охотницы. Ей бы очень пошло какое-нибудь платье, которое носили девушки в деревне, а, впрочем, можно было и вовсе обойтись без одежды. Что за замечательная идея пришла ему в голову, да вот только клинок, за рукоять которого гордо уцепилась Лешая, отогнал эту мысль подальше. — Ты смотришь очень странно, — сказала Айя, досадливо не почувствовав столь ожидаемой похвалы. — Как? — Не знаю, но... Мне хочется убежать. — Думаешь, я тебя обижу? — Как знать. — Тогда... Зачем ты пришла? Зачем она пришла? Хороший вопрос. Айя и сама старалась дать на него какой-то вразумительный ответ. Людей она опасалась, это правда, но Калеб вызвал в ней странные противоречивые желания. Айя не соврала, сказав, что хочет убежать, но она не сказала всей правды — еще больше ей хочется остаться и поговорить. Ей так этого не хватало. Отец дал ей все, что мог, но звук человеческой речи был для него недосягаемым сокровищем, а ей так хотелось с кем-то побеседовать о самых простых вещах, а Калеб к тому же... Он был ее ровесником, и... Она... Путалась, боясь признаться еще в одной вещи. Посади рядом еще десяток чужаков из деревни, она бы пожелала говорить именно с ним, глядя в его лучезарные глаза и слушая его мягкий высокий голос. — Поговорить. — Знаешь, в деревне говорят, ты — почти что ведьма, — бросил Калеб. — И? — Айя почувствовала, как внутри больно кольнуло. — Ты тоже так думаешь? — Если уж и ведьма, то слишком красивая. Впрочем... Как знать. Одно другого не исключает. Да и... Меня это не очень-то и пугает. Калеб простодушно улыбнулся. Еще вчера эта его улыбка вызвала в ней бурю негодования, но сегодня Айя очень обрадовалась ей. Ее назвали красивой, и щеки Лешей тронул стыдливый румянец. Убрав руку с клинка, Айя присела перед Калебом на колени. — У вас в деревне я видела очень красивую девушку. — Правда? — Правда... Она живет в очень большом доме у леса, и по утрам выходит в прекрасном белом платье, чтобы набрать воды. У нее волосы рыжие, как беличий хвост, — Айя проговорила с особым вдохновением и невольно коснулась своих темно-каштановых прядей. — Она, наверное, какая-нибудь графиня? «Графиня». О графинях ей рассказывала Гаэлле, описывая их неземными красавицами, и ей непременно захотелось блеснуть этими своими познаниями перед чужаком. Увы, тот вдруг разразился смехом. Калеб понял, о ком говорила Лешая. Графиней была молодая жена старосты Гувера. По утрам бесстыдница, как ее называла большая часть старых клуш, выходила в ночной рубашке, приспуская ее до груди или же наоборот задирая подол повыше. Староста молодую развратницу порой наказывал, всыпая розг по полной, но той, видимо, это нравилось, ибо на следующее утро она опять выходила за водой в неглиже. Да и... За жалобами на тяжелую жизнь графиня замечена не была. — Я сказала что-то не то? — покраснела Айя. — Нет. Нет... Что ты, — успокоился Калеб. — Она совсем не графиня. Просто жена очень уважаемого человека. — Хм... — Так... Ты и вправду живешь в лесу? — Калеб оглядел окружавшую его со всех сторон чащу. — Да. — Не страшно? — А кого бояться-то? — бравурно Айя выставила подбородок вперед, заявляя каждому о своей храбрости, а прежде всего ему. — Звери меня не тронут, а люди сюда не суются. — И не скучно? Неужели не хочется выйти в деревню и... — Ты сам сказал... Я — ведьма, — Айя поудобней уселась на землю. — Однажды я попыталась. Там, на холме, были какие-то мужчины. Они пели такие хорошие песни! Я таких раньше не слышала. И... Они плясали! Играли на дудочке. Мне так хотелось их послушать, но они меня заметили... — И? — Они... Они стали хватать меня за руки, и мне показалось, что они хотят сделать мне больно. Калеб поджал губы. О том случае он слыхивал. То были пара неразлучных охотников и горе-дровосек — заядлые деревенские пьяницы. Песен они и вправду знали много. После встречи с Лешей они долго уверяли жителей деревни, что видели деву леса — волшебницу необычайной красоты, но все их рассказы жители списали на пьяный угар. После разговора с пастором Крайсом те и вовсе умолкли. — Тебе и вправду лучше держаться от деревни подальше, — тихо проговорил Калеб, догадываясь, что могло произойти с Лешей, будь те трое удальцов чуть трезвее. Вряд ли бы их остановила ее красота или наивность. Законы круга Ожта защищали лишь тех, кто внутри, а принадлежность Айи к деревенской общине оставалась под вопросом. Уткнувшись подбородком в колено, Айя мечтательно погрузилась в свои воспоминания, и лицо ее вновь озарило почти что детское благодушие. Она утопала в своих мыслях, и Калеб, теряя собеседницу, решился вернуть ее обратно. — Лишь кот мяукнет, сова тихо ухнет. На небо взойдет луна, — внезапно запел он. — И звуки флейты тебя разбудят. Нам ночь отведена... — А? — сорвавшись с места, восторженная Айя уселась поближе к Калебу. — А как дальше?Услышь меня. Взгляни в окно, И ставни раскрой скорей. Для флейты нынче уж темно, С тобою мне светлей. И ночь темна. Льет воск свеча, И тени танцуют в ответ. И о любви тебе страстно шепча, Я рядом встречу рассвет.
Голос у Калеба был высокий и отдавал особенной бархатистостью. Воображение заслушавшейся Айи живо нарисовало ночь, ухающую сову. Наяву ей привиделась свеча, истекающая воском; пляшущие от луны тени деревьев. Глядя на ее наивный восторг, Калеб устыдился сам себе. Из всех песен, которые он знал, он вдруг решил выбрать ту, в которой был не прочь оказаться. — Спой мне еще... — После тебя. Какую песню ты пела? Я такой не слышал. Айя смущенно нагнула голову и, выпрямившись, откашлялась, словно от этого ее исполнения многое зависело.Когда звезды в небе меркнут, Может, вспомнишь обо мне. И позволят милосердно Нам увидятся во сне. Когда солнце в небе светит, ты подумай обо мне. Лишь услышишь — воет ветер, Это я шепчу тебе.
Закончила она. — Красивая. — Я сама придумала. Похваставшаяся Айя хорошенько приврала. Что-то подобное ей напевала Гаэлле, обожая упомянуть в своих песнях и звезды, и солнце, и луну. Правда, мотив, восходящий и в местах хромающий от ритма, действительно всецело принадлежал Лешей. — Там был еще куплет, но я его забыла... А ты знаешь другие песни? — Конечно. Я знаю много песен, — настал черед хвастаться Калебу, и он остался довольным тем восторгом, озарившим лицо Лешей. — Спой мне... Пожалуйста. — Она подсела к нему еще ближе. — Нет, — почесав над правым виском, Калеб вспомнил о делах, ждавших его в деревне. — Не сегодня. А то ты больше не придешь. — Я приду. Обещаю, — взмолилась Айя, но тут же нахмурилась. — Только... — Только? — Обещай и ты... — Что же я должен пообещать? — Что не сделаешь мне... Ничего плохого. — Обещаю, — без колебаний ответил Калеб. Переглянувшись, они оба улыбнулись. Айя подняла руку. На ее ладони оказалась божья коровка. Лешая внимательно проводила ее взглядом, пока та не улетела, и вновь покраснела, поняв, что все это время с нее не сводили глаз. Прежде чем заговорить, Калеб и Айя долго молчали, с интересом разглядывая друг друга. — Как тебя зовут? — вспомнил Калеб о столь важной вещи. — Или мне звать тебя... Лесной ведьмой? — Если только я буду звать тебя Деревенским остолопом! — Заманчивое предложение. Они вновь улыбнулись. — Меня зовут Айя. А тебя? Калеб поднялся с земли. Он вроде как приготовился заговорить, но, памятуя вчерашний ее уход, развернулся и небрежно бросил через плечо: — Завтра скажу... — Завтра? — Айя вскочила на ноги и пошла вслед за ним. — Нет! Я сказала тебе, как меня зовут. Скажи и ты! — Тебя никто не заставлял. — Ах ты... Скажи, а то я... Выстрелю в тебя из лука! — Ты его не взяла... К тому же, если ты выстрелишь в меня, то тогда точно ничего не узнаешь, — Калеб изрядно веселился и от своей дразнящей игры, и от напыщенной девичьей ярости. Не зная, как получить свое, Лешая так и прошла с ним до самого серого камня. Там она вдруг резко остановилась. Голос ее стал ниже, брови ее насупились, и совершенно искренне она заявила: — Если ты мне не скажешь сейчас... То я не приду. Ни завтра, ни когда-либо, — сказала она, и эта угроза показалась очень серьезной. — Калеб. — Калеб, — повторила Лешая столь волшебное имя. Вскочив на свой серый камень, Айя наблюдала, как Калеб переходит на другой берег. Дважды он едва не свалился с дерева-моста, и Лешая вдоволь посмеялась его неловкости. Калеб на ее смех ничуть не разозлился. Когда Айя смеялась, задатки грозной ведьмы исчезали; она забывала о своем оружии, опасливости. Светло-карие глаза светились от радости, и Лешая походила на игравшуюся лисицу, и такой нравилась ему. Очень нравилась. Добравшись до берега, Калеб махнул рукой. Лешая принялась напевать спетую им песню, и он довольно улыбнулся. Айя... Странное имя и даже глупое для такой девушки. Слишком простое. Наверное, она и вправду была ведьмой, околдовавшей его сознание своей песнью, да вот только зачарованный был не прочь очароваться еще больше, до конца не понимая, что и сам очаровал.