На круги своя...

***

      Тяжело вздохнув, Рихард убрал перо в сторону. Высыпав мелкого песка на влажную от чернил бумагу, он сдул серую пыль, походившую на пепел. Пергамент лег в сторону. Устало пригладив стянутые в тугой хвост волосы, Рихард посмотрел на медный круг, который, будь его воля, уже давно переплавили бы на ночной горшок. Мерно потрескивали дрова в камине, и от языков пламени в темных глазах задумчиво проблескивал огонек. За окном вовсю сгущался сумрак, и из лесу донеслись первые крики совы.       Скрипнув креслом, Рихард встал и подошел к небольшому расписному шкафчику, в котором хранил книги. Взяв первый попавшийся том, он приготовился спрятаться от всего мира в чтении, но его отвлек шум — с полки упала кукла с красивой резной головкой. Рихард замер. Подняв с пола игрушку, он усадил ее на свой стол и от тяжелых воспоминаний подпер рукой голову.       После случившегося Калеб едва не повредился рассудком. По крайней мере, в этом Рихарда пытались уверить Магда и Гретта. Калеб не выходил из сарая, рыдая без умолку несколько дней и ночей подряд. Он пытался уйти в лес. Пытался раз, и два, и три. Каждый раз его возвращали, а когда на него махнули рукой, Калеб вернулся сам, решив, что от его жизни в лесу никому не будет прока.       Рихард с сыном не общался. Даже словом не обмолвился, а, когда увидел, что тот вернулся в спальню к жене, пришел в неистовую ярость и выставил Магду и Калеба за дверь со всеми их немногочисленными пожитками. Первое время они перебивались у Готфрида, а потом уехали — подальше от людских пересудов. Куда? Рихарду было все равно.       Он стал еще мрачнее. Чернота его глаз стала еще тяжелее, и ночью его можно было принять за мудрого иссиня-черного ворона. Поговаривали, что он хотел взять ребенка на воспитание, но слухи остались слухами. Неизвестно почему однажды Рихард задался целью отыскать хижину Франциска. Ему помог один из охотников, бывавший в Лешей чаще, да лавочник, переживший всю эту трагедию с трудом.       Так один из старост и нашел скромное и тихое пристанище сумасшедшего и его дочери — то, что от него осталось. Лесная хижинка пребывала в запустении. Рихард заметил обглоданные кости козы, обвитые паутиной корзины да многочисленные прутья, погнившие от дождей. Там, среди всего он увидел куклу, украшенную белыми лентами да высохшими цветами жасмина, и, догадавшись, кому она принадлежала, принес к себе домой.       Теперь кукла сидела перед ним на столе и недоуменно глядела в одну точку, будто упрекала его в случившемся. Нахмурившись, Рихард достал из ящика увесистую фляжку. С хлопком он вытащил пробку и поставил рядом маленький стаканчик с выгравированным на стенке фазаном. В комнате запахло хмельной сладостью. Покачав головой, Рихард прошел к камину. Обернувшись, он посмотрел на принесенную куклу и вспомнил те обращенные к нему светло-карие глаза, обманутые и преданные. Вспоминал он и умоляющие о пощаде глаза жены. Две женщины. Обманувшая и обманутая. Он не спас ни одну, ни другую...       Сжимая челюсти, да хмуря брови, Рихард каждый раз корил себя за то, что не смог защитить именно Лешую. Вина жены имела место, как бы горько не было это осознавать, а в чем была виновата эта девушка? В том, что полюбила не того человека? Калеб, Калеб, Калеб! Поиграл с цветком да бросил. И ведь сын его был не злодей. Добрый да добра не сделал никому. Не прошло и дня, чтобы Рихард не спросил себя — правильно ли он поступил, защитив сына? Стоило ли это жизни той девушки и сумасшедшего Франциска?       — Нет греха тяжелее, чем предательство, — горько проговорил Рихард и залпом опорожнил серебряный стаканчик. Горло обожгло, и голос сорвался на шепот. — И трусость... Трусость. Будь она проклята.       Постояв с секунду, Рихард опять посмотрел на куклу — единственное напоминание о том, что произошло.       В деревне, казалось, напрочь забыли об Айе, Франциске, Калебе.       Еще до отъезда Калеба из деревни пропал Том, сын Иоганна. По странному совпадению, погодя несколько дней, из деревни уехала молодая вдова Илле, и лишь Джон знал, что случайность эта не случайна. Рихард все сам думал уехать из этой деревни. До чего же надоели ему проповеди Ожта да безумная фанатичность, с которой люди следовали заповедям круга. Увы, это означало струсить, а он не привык убегать. Так Рихард и жил, улыбаясь, не улыбаясь. С головой он тонул в работе, и каждый раз, оставаясь наедине с самим собой, доставал маленькую куклу, украшенную белыми лентами, и повторял одни и те же слова, будто оправдывался.       Предательство — самый страшный из грехов.       После смерти Айи зарядил дождь, будто Ожт и вправду остался довольным принесенной ему жертвой. Довольные крестьяне собирали урожай. Не понимая, что они натворили, люди жили дальше; работали, ходили на проповеди, выводили круги в воздухе, страдали, радовались, любили и были любимыми. На площадь перед церковью они водрузили новый обтесанный ствол, позабыв о содеянном, и темневший от дождей праведный столб замер в ожидании Скверны. Ничего не изменилось. Словно ничего не произошло.       Так ведется у людей. Они живут в хлопотах и умирают в хлопотах. Верят в богов, жестоких и безучастных. Любят и ненавидят. С трудом порождают новую жизнь и с легкостью отбирают чужую. Жизнь вращает их по кругу, создавая видимость жизни, а потом все возвращается снова.       На круги своя...