Белые, как снег

Его седые пряди пропитаны страхом и гарью от пожаров. (Вечные взрывы, да и машины копов имели вредную привычку загораться, стоило их припечатать к асфальту.) Его пряди поцеловала сама смерть, одарив ослепительной белизной, как у первого декабрьского снега. Но Тоука упорно желала сменить цвет его волос на темный - цвет жизни. Канеки скучно мешал свой кофе ложечкой. Его глаза, словно посыпали пеплом, — в них было больно и тоскливо смотреть. Будто от него осталось только имя: Канеки Кен, а от прежнего — больше ничего. В такие моменты он не чувствовал свое сердце. Не принимал себя живым, только мёртвым. Воспоминания о вчерашнем вечере едва кололи сознание. Киришима не хотела отпускать Канеки. — Этого разговора не должно быть, — он прошел дальше, проходя мимо Тоуки. — Ты… — она замолкла. — Ты не можешь уйти так просто! — закричала она, от злости сжимая кулаки, и развернулась к уходящему Канеки. Кен остановился. Его лицо было ровным, почти как у изваяния. Только глаза живо блестели, напоминая всему миру, что даже в теле, пропитанном смертью, теплилась жизнь. Но даже сейчас его сердце не билось, как заведенное, чтобы он мог чувствовать стук и ритм самого себя. «Иногда сердце бьется вот здесь», — сказал как-то ему Ута, указав на шею. Но сердце Кена не билось совсем. Ни в груди, ни в глотке. Словно мышца отрофировалась, исчезнув в нем из-за ненадобности. — Ты совсем придурок, что ли?! — Тоука практически задела его своим тяжелым кулаком, как он ловко и быстро переместился на дорожный знак. Он стоял на миллиметрах железа, как балерина на цыпочках. Он не падал, как камень, отпущенный со скалы. Наоборот, теплый сухой ветер трепал его одежды, но даже так он не падал. Изменился не только цвет. Изменился и он. Будто это он здесь гуль с рождения, а не она. Такой спокойный, из-за чего кажется излишне медленным. Но это лишь «кажется». Канеки сейчас выносливее любой псины из элиты гулей. — Извини, я спешу. — И исчез. Белые, как снег, пряди не давали Тоуке покоя. Кен сделал глоток приторно-сладкого напитка. Не совсем, как в Антейко, но пить было можно. На кончике языка остался горький опостылый привкус сладости. Почти неприятно. Колокольчики в кофейне зазвонили. Эта упорная дурочка и здесь его выследила. Хорошая... ищейка. Этот запах. Он принадлежал Тоуке, которая примостилась рядом. Плюхнулась на свободное место, как огромная тумба. Совсем не в стиле спокойной и уравновешенной Киришимы. Что с ней? — Один кофе, пожалуйста. Канеки поднял на нее свои глаза. — И ты платишь, Кен, — утомленно вздохнула она, пряча выбившуюся прядь за ухо, и тепло улыбнулась. Ему? Конечно... В этот момент мышца в груди болезненно сжалась. Сердце будто холодным кипятком облило. — Хорошо, — кивнул он, впервые за долгое время вздохнув с облегчением. Его губы слегка растянулись в улыбке. Все будто как прежде. Это простая иллюзия. После чашечки кофе их жизни вернутся на круги своя.