«Если бы мы не увиделись…»
Десятки раз она проговаривала мысленно те слова, которые так давно хотела произнести вслух; губы то медленно, то быстро двигались в такт беззвучным попыткам дать им собственный голос, наделить реальными, не существующими только в сознании эмоциями. По другую сторону бетонной лестницы стояла девушка с длинными русыми волосами, курившая и, кажется, имевшая отношение к его команде. Девушка изредка бросала короткие взгляды на ту, что совсем недавно сидела через кресло от неё в студии, а также на жёлтый пакет с изображением фигуры оленя, наклеенный на кусок яркого материала праздничной упаковки. Девушка не скрашивала ожидание, омрачённого декабрьским дождём и ветром, более того — настроение от её присутствия становилось всё блее нервозным. Было что-то около семи, съёмки завершились практически час назад. Ветер распутал лежавшие на плечах волосы, а стопы в тёплых зимних ботинках совершенно замёрли. Надо было определённо уходить, пока не натворила глупостей, не смутила его и не вызвала глупую улыбку. Его водитель приехал, заняв место на парковке у самого входа в здание. Она бросала короткие неловкие взгляды на блестевший синий металл, который выглядел сейчас особенно дорого при фонарном освещении и в очередной раз напоминал ей о её неуместности здесь. Она должна была быть умнее и не приходить. Или, если ума прежде не хватило, сейчас же убраться с места, к которому, судя по всему, уже примёрзла за время ожидания. Она стояла спиной к лестнице, глядя на пункт контроля, наблюдая за выезжающими за шлагбаум автомобилями, изредка оборачиваясь и видя кого угодно, только не его. Люди, которых она успела запомнить на съёмках, покидали телецентр, неся в руках пакеты с надписью «Останкино», некоторые из них останавливались покурить с той самой противоположной от неё стороны, где раньше стояла русоволосая. Автомобили постепенно покидали близлежащую, самую привилегированную стоянку. Главы дирекций и главные телеведущие уезжали на «Мерседесах», «Лексусах» и «БМВ». Вскоре на паркинге осталось несколько машин, одна из которых, переливающаяся всеми оттенками синего на свету, подъехала совсем близко к лестнице, что послужили знаком о его скором приближении. Сначала она услышала очень навязчивый аромат одеколона, который успела запомнить, и затем голос, не показавшийся ей знакомым. Всё произошло так быстро: мужчина в чёрном пальто и прочем исключительно чёрном одеянии, разговаривая по телефону и держа в другой руке массу пакетов, обогнул её фигуру и оказался у самой двери пассажирского сидения. Упустить его вновь она не могла. Поэтому сделала пару шагов в его сторону с бубнящим «Иван Андреевич», но услышал он лишь «простите». Коротко взглянув на девчонку со скрытым капюшоном лицом, он бросил: — Простите, я очень тороплюсь. — Но… — Она подняла пакет на уровень груди. — Пару минут. Он замер, держась за дверную ручку. Она протянула пакет, в котором покоился набор китайской глиняной посуды ручной работы. Впрочем, телефон от уха он так и не убрал, произнеся негромко в микрофон: «Гриш, подожди немного», и протянул ладонь, в которой уже было несколько пакетов. Она вложила ему в руку ленточки от пакета, но одна из них выпала, пакет чуть было не свалился, и, испугавшись разбить посуду, она аккуратно положила в его ладонь жёлтые ручки и закрыла её, уверившись, что он держит крепко её подарок. От непредвиденного соприкосновения они переглянулись. Он опустил руку со смартфоном. — Китайская посуда ручной работы. Для вас с женой. Только не передаривайте никому и обязательно взгляните. Поздравляю вас с наступающим Новым годом. Посмотрите, пожалуйста. — Спасибо. Большое спасибо, — не экранным, будто совсем не своим, слишком низким голосом ответил мужчина, взирая невероятно серьёзно, даже уголки губ ни разу не дрогнули в течение всей этой смущённой сбивчивой речи. — Вы спрашивали о баскетбольном мачте, — начала растерянно она, — Керр надеется… — Что, простите? — Говорю: не забудьте взглянуть, — громче и чётче произнесла она. Он дважды утвердительно кивнул, добавив уже в третий раз: «Большое спасибо». И он развернулся, вновь порываясь потянуть за ручку. — Простите, — обратилась она. Он взглянул на неё вопросительно. — Не поможете пройти через контроль, я здесь всё-таки давно… — Она прекратила говорить, с надеждой на понимание глядя на мужчину. — Мне нужно в таком случае подойти к администратору. Но вас выпустят. Покажите — и вас выпустят. — Точно? — неуверенно спросила она. — Да, вы только покажите. Пока она нырнула в рюкзак за пропуском, автомобиль плавно подъехал к шлагбауму. Подняв глаза, она увидела уже выехавший с территории телецентра автомобиль.«Если бы мы не увиделись больше…»
И в январе, и в феврале она не знала наверняка, прочитал ли он те полторы страницы, которые она несколько раз вытаскивала и вновь клала в этот жёлтый праздничный пакет. Пожеланий в тех словах почти не было, но, тем не менее, они были пропитаны теплом, заботой и только ей понятными чувствами. Прочёл ли он их? Маловероятно. А если и прочёл, то вряд ли хоть каплю проникся. Да и зачем ему пытаться вникнуть, есть ли в этом толк? Если читал, то важно одно — когда. Если в автомобиле наедине — тогда, вполне возможно, хоть усмехнулся иль улыбнулся. Но если успел довезти до дома (при условии, что не выбросил по дороге или не отдал водителю) и даже ознакомился при домочадцах — в таком случае шансы нулевые, что его хоть как-то это задело. Ну, поугарать можно. Фанатка ведь, почему бы и нет, тем более в компании, а повод отличный сыскался. Пусть и не любовное, но всё-таки лиричное, эмоциональное письмо-обращение молодой девушки к известному человеку — чем не повод посмеяться и пошутить, можно ещё и в эфире. Но хороший же материал для юмора! Ан нет. В «Вечернем Урганте» ни слова, его социальные сети молчат. Словно и не читал вовсе. Только одно покоя не даёт: в письме она упомянула лыжи, на которых он так всегда боялся кататься, упоминая в том же контексте, что и у неё самой приятных эмоций по отношению к ним мало. И тут — бац! — увлечение в январе появилось. Беговые лыжи! Причём рассказал об этом в шоу, потом начал в интервью хвастать, что, мол, «давно хотел». Но, спрашивается, когда? Она до дыр прочла все его и старые, и относительно недавние интервью — нет там ни слова позитивного о лыжах и вообще нет. Известно только, что не любит. Боится ли, спину ли бережёт — второстепенно. И вдруг полюбил.«В приближении; помня о том, что нельзя ослаблять, прерывать, оставлять, забывать»
— Скажите, пожалуйста, что из службы уборки. Мне ключи должны быть оставить. — Подождите. Пока присядьте. Секьюрити смерил её недоверчивым профессиональным взглядом. Олег при передаче смены никаких записок не оставлял. Может, владельца квартиры не беспокоить, а набрать коллегу? Или — он взглянул в список официально подтверждённых хозяивами гостей, в которых числились в основном домработницы, няни и ассистенты — так, у номера его пентхауса были записаны несколько фамилий: Воронцова — та, что Вера, приятная женщина постбальзаковского возраста; Кириллов — это Вадим Павлович, юрист; Сорокина — это Настя, общительная миловидная девица, которая, судя по всему, являлась кем-то вроде помощницы в рабочих вопросах то ли его самого, то ли его жены; Кристина Безумова — киношная и театральная агентша, но ходила она в доме не только в эту квартиру — в общем, творческих людей на один квадратный метр этого клубного дома было даже с излишком; Семёнов Сергей и Куготов Вячеслав — водители, пара подруг жены, два его собутыльника (их называли так только «свои»), ибо эти товарищи являлись не часто, но всегда с красивыми бутылками в руках, а выходили редко без помощи кого-то из персонала, чаще Серёжи. Всё, больше в постоянных списках не значилось имён. — Вам точно в эту квартиру? — Да, — ответила девушка, уверенно кивнув, и закусила губу. — Окей, — протянул секьюрити бывший его тёзкой. — Тогда ждите ещё. — Мужчина тыкал пальцем в контактном списке на смартфоне, ища номер сменщика. Впрочем, Олег на три звонка не ответил. Оно и неудивительно: отсыпается после суток на работе. Беспокоить владельца по сотовому мужчине хотелось меньше всего. Квартира была пуста, так что и по домофону не поинтересоваться. Одна дочь в школе, другая — в саду, взрослые на работе, а Веры до сих пор нет. Париться тоже не особенно хотелось. Сидит девчонка, скромная, руки на коленках, на искусного грабителя вроде не похожа, тем более всегда можно попросить Олю из детской (всё равно она свободна) сопроводить и проконтролировать. — Давайте я ваши данные запишу. Паспорт, — секьюрити переписывает цифры и место прописки. — Работать приехали? — девочка кивает. — Постарайтесь уложиться до трёх — максимум половины четвёртого, тогда дочка со школы возвращается, то есть ваша работа должна быть завершена. Ну, всё… Оль, проводи девушку, — говорит в трубку секьюрити. В двенадцать двадцать четыре в замочной скважине возник ключ. В квартире к тому времени уже сияла чистота. Она же, сидя на мягкой светло-коричневой обивке дивана, выводила последние слова на уже исписанном листе. Вложив несколько листов в настольную книгу, единственно покоящуюся на журнальном столике у телевизора, быстро поднялась и устремилась ко входной двери. — Здравствуйте. — Здравствуй. Спасибо, что помогла. — Вера Николаевна, это вовсе не проблема. Я была только рада. — Я вчера Олега предупредила, но он, видать, передать забыл Ване. Никто, надеюсь, неожиданно не заявился? — Нет, всё было спокойно. Уборка полностью завершена. Пойдите проверьте. — Как же здорово, дорогая, что решила меня выручить. Я понятия не имею, как бы я в третий раз за неделю отпрашивалась у начальника к стоматологу. Боюсь, это был бы мой последний отгул на этом рабочем месте. — У вас проблем не возникнет из-за меня? — Что ты. Ребята хозяевам ничего не скажут. — Ань? — А? — девушка отвлеклась от шнуровки кроссовок, взглянув на мать подруги. — Всё хорошо? Ты выглядишь вымотанной, устала? — Немного. Всё нормально. Я пойду.«Я подумала: если бы мы не увиделись больше…»
— Иван Андреевич, это Аня, в ближайшие пару дней она будет нам помогать. — Рад знакомству, — они быстренько пожали друг другу руки. После Урганта окликнули, и он ушёл. Девушка пребывала в каком-то полуобморочном состоянии, в голове ненароком промчались слова Алисы, дочки Веры Николаевны: «Может, хватит уже ныть, что тебе денег не хватает? Имеется один хороший вариантик. Матери моей не желаешь помочь?» — «Что угодно, господи, лишь бы платили» — «Адрес записывай». Кто бы мог подумать, что любовь всей её несчастной жизни и, соответственно, пусть и временный, но всё-таки работодатель — одно и то же лицо. Но, к счастью, он не знает, кто ему изливался в тех письмах — и никогда не должен узнать. Это огромный стыд. Да и прочитал ли он хоть пару предложений из тех опусов? Бояться в сущности было нечего. Что было, как говорится, то прошло и быльём поросло, да и не значит вовсе ничего. Для него не значит. И узнать он её не мог, столько времени прошло (почти полгода), да и кто мог бы предположить, что он в самом деле на неё смотрел, а не пытался поскорее удрать! Он сидел во главе большого деревянного стола, по обе стороны от его рук находились его друзья, в центре стола — алкоголь и много закуски. Алкоголя осталось мало, а еды было хоть отбавляй. Шёл второй день празднества. — Кстати, ребята, я вам говорил, что я на днях нашёл в Булгакове? — Боюсь предположить, — высказался кто-то. — Щас, — произнёс Ургант и поднял руку вверх, говоря громко. — Аня! Аня, Аня! В комнату вошла девушка, смущённо осматривая собравшихся и не сразу решившись посмотреть в глаза вчерашнему имениннику. — Сходите в спальню и принесите книгу Сорокина, на столе лежит рядом с ноутбуком. Девушка отчалила, а один из мужчин недоумённо вопрошал: — Ты же говорил о Булгакове? — Ну, значит, переложил. Или перепутал. Не придирайся к словам, лучше налей. К этому надо серьёзно подготовиться, — ухмыльнулся Ургант и опустошил рюмку. Мужчина положил перед собой издание и, открыв его, вынул несколько листков. — Это всё не то: стихи Быкова, каких-то ноунеймов — всё тоска. А, вот, собственно, сам текст. Слушайте внимательно. «Я привыкла измерять степень моей симпатии или нежности, если хотите, к человеку тем простым (и одновременно слишком чувствительным) понятием: что я могла бы отдать ему, ничего не прося взамен? Даже нет: заставить его принять это и самой после ни секунды не жалеть. Только не ради красного словца, а по-настоящему, реалистично. Например, своей самой дорогой подруге я могла бы отдать всю мебель, очень ценный для меня во всех смыслах компьютер. Папе — автомобиль, на который я коплю уже пару лет. Собственный мне, видимо, не светит ещё лет десять. И в таком духе. А вам — пожалуй, если бы понадобился какой-то парный орган (умереть ради вас я всё-таки пока не готова), я бы его предложила в качестве совсем не подарка, а само собой разумеющегося предмета. Я вовсе не стремлюсь показать себя в выгодном, лучшем свете, я лишь признаюсь вам наконец в том, что для меня уже никакой не секрет. Маму я бы спасла и вас также бы постаралась. На этом список заканчивается.» — Ого, — присвистнул кто-то из присутствующих удивлённо. — И кто эта жертвенная душа? — Понятия не имею, — ответил Ургант, опустошив ещё одну рюмку водки. — Нашёл дома, на столе, в книге. Я её не открывал приблизительно неделю, а тут решил в самолёт с собой взять. По «бизнесу» листы разлетелись, стоило только открыть, собирали ближайшими креслами. Я в любой другой ситуации не взглянул бы на них, если бы было куда выбросить. А так — скучно лететь, всё-таки через Атлантику, муторно. Но я столько интересного о себе узнал. Внимание. — Мужчина отложил один лист на стол, взглядом скользя по тексту следующего. — «Вам очень идёт улыбка. Помните, вы как-то сетовали на то, что никто не говорит вам, мол, улыбаясь, вы похожи на солнышко? Но это неправда. Стоит вам улыбнуться — и мир озаряется. Мой уж точно.» — Как там у вас говорят: прямо «ми-ми-ми»? Она хоть совершеннолетняя? — Да откуда я знаю! — пробурчал Ургант. — Дальше интереснее. «Понимаю, что едва ли могла бы претендовать на дружбу с вами. Мы всё же люди разных кругов. Я не люблю все эти ханжеские размышления, но в нашем с вами случае они, очевидно, работают. Поэтому, прошу вас, прочтите это послание с улыбкой. Но я подарю себе надежду и оставлю свой почтовый адрес — вдруг я окажусь небезынтересной вам. Но я ни к чему не призываю. Я как-нибудь справлюсь со своими иррациональными чувствами. Я лишь не могла более сопротивляться собственному назойливому желанию написать вам, рассказать. И пусть оно всё безрезультатно, но если вы читаете эти строки — значит, смысл таки был.» — Ванька, ответь ей, — предложил один. — Совсем рехнулся, что ль? Зачем ему это? А если это чей-то прикол? — возмутился со смешком второй. — Слушайте ещё, — смочив слюной большой и указательный пальцы, мужчина перелистнул страницу. — «Вы не вынудите меня признаться вам в любви, ибо это не любовь, пусть эти мысли покажутся такими же наивными и, возможно, нелепыми, но предчувствие, что мы с вами похожи. Психологически, по увлечениям, отношению к жизни. Но если я ошибаюсь — так и быть, я приму свой промах. Только я хотела бы знать, что облажалась. И непонятно, что больше говорит во мне сейчас: одиночество или симпатия. Но всё безусловно искренне, честно, а вы уж делайте с полученной информацией всё, что вам заблагорассудится.» — Звучит вполне себе трогательно, — сказал кто-то. — Ей бы сценарии для мелодрам писать, — высказался другой. — Мне одно неясно: как эта записулька у тебя в квартире оказалась? Кто-то же её принёс. Ургант недоумённо пожал плечами. — Мистика какая-то. — И чего думаешь делать? — спросил один из друзей. — А что мне остаётся? Дочитаем, и выброшу. — Ургант бестолково уставился на чёрный шрифт на бумаге. — Что, совсем неинтересно? — Предсказуемо. Однозначно маленькая глупенькая девочка. Мне своих дома хватает. Тем более напридумывала себе чёрт знает что. — А ты почти рыцарь, — хохотнул кто-то из присутствующих. — Ещё бы! — бесцветно усмехнулся Ургант. — На голубых экранах только такие и водятся. Жаль только, что она не предложила излечить от измучившего меня геморроя. — Какой-то дефектный у нас рыцарь выходит. Потасканный. — Больной. — И неказистый. — Ну это ты уже перегибаешь, — возмутился Ургант, остановившись взглядом на последнем абзаце. — И — барабанная дробь — концовка. «Когда-нибудь мы узнаем друг друга лично, и я уверена, что симпатия станет взаимной. Иногда мне кажется, что нам достаточно будет сказать пару слов, и всё станет ясным. Наше схожее чувство юмора проявится, а общие ценности сразу же дадут о себе знать в любом, даже в самом коротком и быстром диалоге. Я знаю, что это когда-нибудь случится и мы обязательно поладим. С первых секунд. До встречи, уважаемый Иван Андреевич, до новой встречи.» Пока мужчина зачитывал иронично текст, в дверном проёме появилась Аня, державшая в руках посуду с большой запечённой уткой и, встретившись взглядом с одним из друзей Урганта и получив безмолвное разрешение войти, остановилась у правого плеча недавного именниника и аккуратно освобождала место для утки, сдвигая тарелки с закусками. Когда завершила сию процедуру, убрала со стола пустые бутылки и тарелки. Кровоток пропустил один круг кровообращения, стоило девушке услышать самые последние слова, произнесённые Ургантом, но, тем не менее, она узнала их тут же, ибо выводила старательно в течение более чем месяца, а в голове держала годы. В её глазах несколько потемнело, руки на мгновение ослабли — так, что бутылки едва остались целыми. — Вы обязательно, Ваня, встретитесь — например, она может подловить тебя у подъезда, — шутливо молвил друг. — Или её письма будут оказываться в твоей домашней библиотеке с завидной регулярностью. — А она себя предлагала? — Исключительно в качестве друга, — высказался кто-то. — Да напиши ты ей. Признайся, что ты именно такой романтик до мозга костей, герой-любовник и невообразимо широкой души человек. — И голубятня у тебя на крыше есть, и 99 процентов доходов спускаешь на благотворительность, и всегда мил, добр и жалостлив. — И никогда не передёргиваешь, — хохотнул один. — Придурок, — улыбнулся Ургант. — А ещё ты мечтаешь о переписке с малолетней барышней, которая тебя боготворит. — А почему бы и нет? — спросил кто-то недоуменно. — Скучно потому что, — прокомментировал другой. — Уже довольно тривиально, а стихи Ванятка у нас писать разучился. — Да и не умел никогда по-настоящему, по правде говоря… — А как ты барышне это объяснишь? Придётся учиться, что-то вытаскивать из себя! — мужчины хором засмеялись. Аню же, практически закончившую с очисткой от всего ненужного стола, пробрало холодом. Прошло уже больше трёх месяцев с написания этого письма — она уже не надеялась на то, что он ответит. Но быть здесь и сейчас, а тем более слышать все едкие шутки — это казалось пыткой. Ещё хуже чем если бы он смыл её послание в унитазе. — Она в курсе, что ты многодетный отец? — Да это ладно. Главное — она знает, что он у нас богатый жид. — И его каждая блохастая кошка на улице в лицо узнает. Ни хера не классный бонус. — На кошек можно и не обращать внимания. — Это затруднительно, если они повсюду. — Всё, кончайте, — бросил, нахмурившись, Ургант. — Ань, — окликнул он только успевшую шагнуть за порожек девушку. — Заберите макулатуру и выбросите. — Вместо ответа она лишь пространно кивнула.«Если бы мы не увиделись больше, что бы в тебе изменилось?»
Девушка лихорадочно перебирала вещи в рюкзаке на предмет банковской карты, которая куда-то выпала из кошелька. Наличных, как назло, не осталось. Соответственно, ни билет на транспорт, ни еды купить не вышло бы. Желудок урчал и очень хотелось домой. Вчера она не поужинала, ибо было слишком тошно от услышанного, а с утра решила сбежать побыстрее, чтобы забыть всё как страшный сон. Но в результате уже пять минут стояла в прихожей. За окном слегка светало, метро же только-только открылось. В полной тишине раздались шлёпающие шаги, и так быстро (она даже не успела скидать все предметы обратно в рюкзак) мимо неё прошёл заспанный герой позавчерашнего и вчерашнего торжества. Судя по всему, он и не заметил попытавшуюся врасти в стену Аню. Как только дверь в уборную закрылась, девушка отошла от оцепенения и спешно начала бросать все вещи в рюкзак. В руках у неё остался только шарф, когда она устремилась ко входной двери, но шум из туалета заставил её вновь замереть, дабы не привлечь внимания. Звуки испарились. Снова стало тихо. Девушка было вздохнула с облегчением, но было слишком рано расслабляться. — Что стряслось? — услышала за спиной сонным негромким голосом. — Мы же с вами не рассчитались. Договаривались на обед, когда все уже позавтракают и разъедутся. Сжав крепко челюсти и изобразив на лице смущённую улыбку, девушка развернулась к говорящему. — Простите, возникли некоторые обстоятельства… — Начала было неуверенно она. — Ладно, — не дожидаясь объяснений, произнёс Ургант. — Продиктуйте номер карты или телефона, я переведу. Подождите минутку. — Мужчина, шлёпая по паркету, ушёл. Возник он со смартфоном в руке. — Диктуйте. — Не могу. Ургант озадаченно посмотрел на девушку. — Что вас не устраивает? — Я, кажется, потеряла где-то здесь банковскую карту. — Хорошо, — нашёлся быстро мужчина. — Наличные подойдут? Аня не ответила. Скоро Ургант протянул девушке деньги. — Здесь больше. — Считайте это доплатой за те бредни, которые вы вынуждены были слушать, — на его лице отразилась секундная формальная ухмылка. Разговор завершился. Мужчина смотрел на девушку равнодушно. Ждал момента, когда за ней нужно будет закрыть двери и вновь улечься в тёплую постель и провалиться в красочные сны. — Могу я задать вопрос? — хватило пары секунд, чтобы решиться. Он ничего не ответил, но зрительный контакт держал. Аня нервно облизала губы, в короткий момент рассуждения уткнувшись взглядом в тёмный паркет. — Почему вы с ней так? — Ургант нахмурился, стараясь понять, о чём его спрашивают. — С той, которая написала вам. Вы вчера читали, — тихо пояснила Аня. — А что именно вас беспокоит? — Вы над ней… смеялись, — еле выговорила последнее слово девушка. Это ведь правда. Он издевался не над кем-нибудь, а лично над ней. Это кажется весьма забавным и ироничным, когда Ургант с экрана смеётся над любым человеком или предметом. Но он пренебрег всеми её светлыми чувствами и нежностью, которая была к нему обращена. — Или это совершенно не моё дело, — вкрадчиво промямлила Аня, уже не веря в то, что хочет услышать ответ, особенно если он будет честным. — Девушка посчитала нужным мне написать, а я не посчитал нужным ей ответить. И, Аня, пожалуй, вы правы: это не ваше дело. Благодарю за работу, — ей не оставалось ничего, кроме как выйти и закрыть за собой дверь.