loveless

      Виктор не любит ночь. Не любит темноту, подкрадывающуюся к нему из каждого угла комнаты: из-под комода и кровати, просачивающуюся в щели меж полом и дверью, свисающую, подобно тюли, с самого потолка. Она обволакивает, тащит за собой и погружает в самое ужасное, что мог придумать человеческий мозг — в мысли.       Виктор не любит ночь. Не любит, закрывая глаза, погружаться глубоко в себя, прокручивая все те переживания и заботы, которые всячески отгоняет в дневное время суток. Они, будто стремительно несущаяся вниз с горы волна, заваливают под собой, топят в удушении и мыслях: скользких, противных. Одиноких.       Виктор не любит ночь. Не любит оставаться один, без посторонних голосов, без ярких глаз друзей и знакомых, а может, и вовсе незнакомцев. Не любит погружаться в тишину, заполненную только его главным врагом — самим собой. Потому что «я» Виктора всякий раз злобно хихикает где-то над ухом, усмехается, а затем тянет свои язвительные фразочки. Унижая, изничтожая в нём всё, что он только имеет.       Виктор не любит ночь. И сейчас, лёжа в кровати, он думает, что, может, часы должны показывать три после полуночи, а значит, что вставать ещё не скоро, и у него есть ещё часов шесть перед тем, как проснуться и начать заниматься своими делами. Но он не может сомкнуть глаз, отчего хмурится и переворачивается набок, глядя на умиротворённое лицо рядом с собой. Спящее, беззаботное. Самое красивое на свете.       Губ невольно касается улыбка, когда Виктор замечает чуть сморщенный из-за сновидений нос. Веки подрагивают, ресницы с трепетом подражают им — видимо, сон его несколько беспокойный, возможно, слишком яркий и активный для такого человека. Юри, вспоминает Виктор, не самый ярый любитель движения, и даже тренировки для него всегда — лишь работа. Любимая, дорогая сердцу, но работа, которой он отдаётся с головой.       И не важно, что на самом деле Юри любит подольше поваляться в кровати. Что ему нравится укутываться в не просто большое — огромное покрывало, залезать с ногами на диван и смотреть фильмы, а иногда даже аниме. Юри любит хорошо покушать — острое и сладкое, жаренное и солёное. Он всегда был любителем бананового мороженного и шоколадных хлопьев, отдавая предпочтения местному кафе на углу, нежели дорогому ресторану, в который его то и дело пытался затащить Виктор.       Юри робкий, но трудолюбивый. Отвести от него взгляд не просто сложно — невозможно. Особенно в те моменты, когда он выходит на лёд.       Сам Виктор уже не выходит на лёд давно. Он даже не помнит, сколько лет прошло с того дня, когда последний раз не то, чтобы выступал — просто вставал, отдавая себя желанию прокатиться. Его время прошло, он знает. Продолжает проходить, когда на его место встают иные, когда имя меркнет за другими, более яркими; более молодыми.       Такими, как лежащий перед ним мужчина.       Виктор приподнимает руку, зарывается в прядях пальцами. Оглаживает, отмечая, как Юри во сне под его прикосновениями расслабляется: зрачок перестаёт перемешаться в бешеном ритме под веком, успокаиваясь, а до этого тяжелое дыхание становится тихим и размерным. Юри что-то тихо мычит и потягивается, устраиваясь удобнее, но не просыпаясь. И не надо, думает Виктор, совсем немного грустно улыбаясь. У него завтра тренировка, занятия с молодыми фигуристами. Ему нельзя уставать. Он — устоявшаяся звезда. Разгорающаяся с каждым днём только сильнее.       Его свет затмевает викторовский, и того это совсем не задевает. Виктор восхищается Юри, его умением, его способностями. Восхищается тем, как он продолжает не падать — карабкаться выше, делая невозможное возможным. Пример для подражания; объект любви и восхищения для многих. И именно это задевает Виктора.       Задевает любовь со стороны иных. Задевают тёплые улыбки, лицемерные слова и лесть — просто чтобы привлечь к себе внимание. Задевает искреннее восхищение и обожание, с которым на Юри смотрят юные фигуристы.       Виктор не молодеет — он знает это не понаслышке. Его кожа не так идеальна, как раньше, усталость во взгляде не из-за изматывающих тренировок — просто от времени. У него упало зрение, и без очков тот обходится теперь с большим трудом, а некогда переломанная нога ноет день ото дня: с каждым пройденным шагом, кажется, лишь сильнее.       Жизнь не проносится мимо — она пронеслась, думает Виктор с грустной ухмылкой на лице. А сам невольно кривится при мысли о том, что не чета лежащему рядом.       И не заслуживает он его улыбок: светлых и счастливых. Не заслуживает тёмных искр из глаз, наполненных любовью и обожанием. Этих тёплых рук, что обнимают его спустя столько лет всё так же неуверенно, но крепко. Этих поцелуев, мягких и переполненных нежностью.       Раньше Виктор думал, что достоин этого; эгоистично позволял себе мыслить, что никто этого больше не достоин. Теперь же, глядя на себя в зеркало, он думает лишь о том, что достоин кто угодно, но только не он.       Потому что Юри удивительный: такой же маленький, кажущийся хрупким, но вместе с тем сильный. Он не меняется в лице — лишь пару маленьких, еле заметных морщинок. Юри будто бы не стареет, замёрзнув в своём состоянии и пребывая в нём вот уже долгие годы; с того самого момента, как Виктор встретил его в первый раз. Его смех всё так же звонок, эмоции наполнены чувствами, и сам он похож на звезду. Самую яркую в жизни Виктора.       Ускользающую, теряющуюся в мире, теперь далёком от самого него. Бывший фигурист всё чаще остаётся в стороне, всё чаще не участник — наблюдатель, не способный выдерживать всего того груза. И именно это ложится на его плечи тяжелым камнем, не дающим сделать и одного спокойного вздоха.       Длинные худые пальцы продолжают перебирать волосы, мягкие и влажные после помывки. От Юри пахнет ментоловым шампунем и вишнёвым гелем для душа. Сочетание странное, но такое родное, что Виктор вдыхает полной грудью — болеть сразу начинает.       — Юри... — шепчет он тихим, осипшим голосом. Кривится, чтобы чувствам не поддаться, и смотрит, любуется. Пока может, думает бывший фигурист, поражаясь своей же жалкости. Но не стыдно — не здесь, не перед этим человеком; не перед тем, рядом с кем он может быть самим собой.       Виктор хочет, чтобы ночь закончилась. Потому что он не любит ночь. Она заставляет прозрачным каплям сорваться с его уголков глаз, затеряться в ткани подушки, оставляя после себя лишь небольшое влажное пятнышко. Ему почти стыдно за собственную слабость, но стыд этот теряется, когда глаза напротив сонно открываются, глядя на мужчину мутными глазами.       — Витя? — хрипло ото сна спрашивает Юри. Он почти мычит это себе под нос, не до конца понимая, что происходит и спит ли он. Но когда осознание происходящего доходят до него, то невольно встряхивается, глядя на того уже с полной обеспокоенностью и непониманием. — Вить, что такое? Ты плачешь?       Отрицательно качая головой, бывший фигурист утирает влажную дорожку с щёк, улыбается как-то глупо и пытается заверить, что всё хорошо. А сам смотрит на это лицо: помятое, со следами от подушки на левой щеке. Тёмные глаза немного мутные, но всё такие же глубокие. Красивый. Юри невероятно красивый, здесь, рядом с Виктором. И это выбивает его из себя лишь сильнее.       — Ты так прекрасен, Юри, — говорит Виктор, вновь оглаживая его по и без того растрёпанным волосам. Он приглаживает тёмные прядки, смотрит на их контраст с его бледной кожей, а после вновь встречается взглядами с Юри.       Фигурист не смущается, как в былые времена, не заливается лёгким румянцем от подобных слов — беспокоится, совершенно не скрывая складку меж бровей.       — Что случилось?       И Виктору хочется соврать: сказать, что всё хорошо, ничего не важно; что это просто ночь и непрошеные мысли. И в какой-то степени это так и есть. Ему просто нужно отмахнуться, забыться. Он бы, правда, так сделал. Только вот эти мысли приходят не в первый и даже не второй раз — он потерял им счёт, понимая, что на самом деле утопает в чувстве собственной безысходности перед личными страхами. Такими туманными и кажущимися нереальными, но оживающими, стоит Юри улыбнуться другому человеку, позволить его себя обнять, занять его время.       Это не ревность, знает Виктор. Это самый настоящий, холодеющий кожу страх.       — Я боюсь, — признаётся Виктор, удивляя таким ответом. «Чего?» — срывается с губ Юри, укладывающего свою ладонь поверх чужой, сжимая её в знак поддержки. — Что однажды проснусь, а тебя рядом не будет. Что однажды ты покинешь меня.       — Это же не случится, ты зна-       — Ты прекрасен, Юри, — повторяет Виктор, и глаза его смотрят в глаза напротив. В них, голубых и поблёскивающих от влаги, отражаются все обожания и любовь, переполняющие сердце бывшего фигуриста. Он никогда не скрывал этого — всегда показывал, и сейчас его сердце от переполняющих чувств готово выпрыгнуть из груди. — Ты самый прекрасный человек, которого я когда-либо встречал. И уверен, что так думаю не только я — так думают множество. А я... Я на твоём фоне ничто. Кто я такой? Просто изживающий себя, совершенно бесполезный. Даже больше не спортсмен — прошлое этого мира. Зачем это тебе? Такой груз.       Пелена слёз или просто воображение — Виктор не знает и даже не уверен, что видит колкую злость в глазах Юри. Однако не противится, когда тот начинает стирать дорожки слёз, приближаясь, чтобы их лица оставались в нескольких сантиметров друг от друга. Смотрит пристально, будто бы что-то выискивает: издёвку, шутку. Ведь это всё так похоже на простой розыгрыш!       Только вот Виктор не шутит. Юри это знает.       — Ты ведь знаешь, что это не так. И что ты — тот самый великолепный человек. Мой пример для подражания, моя яркая звезда, которая не покидала меня ни разу за все эти долгие годы, — Юри смотрит на него со всей присущей ему нежностью, не переставая держать лицо в своих ладонях.       Замолкает, чтобы, наклониться, поцеловать губы в лёгком прикосновении. Почти неуловимом, но говорящем о том, о чём нельзя сказать словами.       — Ты прекрасен, Виктор. И никто, кроме тебя, мне не будет нужен: ни раньше, ни сейчас, ни тем более потом. Ты мой свет, помогающий мне не сдаваться; дающий мне жизнь.       — Юри...       — Я не променяю тебя ни на кого. Потому что люблю.       И Виктору хочется смеяться: легко и заливисто, по-настоящему счастливо. В его груди расцветают сотни цветов, сердце приятно щемит от переполняющей его нежности. Он вновь наклоняется, целует, чуть дольше задерживаясь на чужих губах, а после вновь заглядывает в чуть прищуренные глаза, ожидающие, что же тот хочет сказать в ответ.       — Ты так вырос, Юри, — не без смеха говорит Виктор, вызывая у того недоумение. — Но именно это заставляет меня любить тебя ещё сильнее, — и добавляет чуть тише: — Спасибо, что ты появился в моей жизни.       — Спасибо, что ты появился в моей жизни, — повторяет Юри, улыбаясь широко и светло, чуть щурясь.       Виктор не любит ночь. Однако он любит Юри — того, кто укрывает его, спасает: от темноты и собственных мыслей; от одиночества и непрошеных слёз.