Поиск идеала

       Какая-то назойливая птица настойчиво долбилась в висок. Сонная пелена потихоньку спадала, а птица всё не унималась. Тук-тук-тук.        Виски превратились в барабанные мембраны. Ни усиленное растирание, ни вымученный стон не помогают: этот ритм на три четверти всё-таки не снится Боунсу, а существует объективно, как и этот стрекозёл в вечной синей футболке на зелёную водолазку, который припёрся ни свет ни заря и… Тук-тук-тук.        Нет, ну это уже ни в какие ворота. Сколько он, интересно, продержится, прежде чем ему надоест стучать? Спок терпеливый, это Боунс уже запомнил. Тук-тук-тук. «Леонард?»        Ну наконец-то. Хоть что-то новенькое. — Да входи уже, дятел!        Дверь открылась, и в спальню Леонарда Маккоя вошёл сосед. — Простите, если я вас разбудил. Я хотел обсудить вопрос размещения продуктов. Вы обещали, что сегодня у вас будет на это время.        Боунс застонал и откинулся на подушки. — И ты вот ради этого меня поднял в полвосьмого утра? Спок, я понимаю, что ты воспринимаешь мои слова буквально, но ты б ещё в полночь притащился.        Тот склонил голову набок, задумался. — Нет, мне кажется, это не было бы логичным решением, — наконец выдал он, чем заставил Боунса от души расхохотаться. — Пошли, горе ты вегетативное. Что там тебе непонятно? — На кухне есть три полки, — приступил к объяснениям Спок, подходя к шкафам. — До момента вашего появления в квартире они были не заняты, каковыми и остаются сейчас. Мне представляется неразумным так легкомысленно распоряжаться пространством…        Нет, ну точно пулемёт, даром что хиппарский знак на стене висит. Строчит и строчит, ни вздохнуть ни выпить. Давно бы уже занял половину да и успокоился — нет, надо людей поднимать, да ещё и с ночной смены, расспрашивать, согласовывать. — Середину видишь? — прервал Боунс поток речи Спока где-то на моменте про сыпучие вещества и крупы. — Вот что справа — твоё. Слева — моё. А остальные две полки — нижняя моя, верхняя твоя. Доволен? — Думаю, это разумное решение, — серьёзно заключил Спок, подумав.        Жили они вместе уже примерно неделю. Боунс приехал из Джорджии на должность хирурга в авиационном госпитале, платили там не особенно много, но на жизнь, в принципе, хватало. Маккой не стал отказываться от комнаты в общежитии ВВС, к тому же его пообещали поселить в специальной квартире, для холостых офицеров высших рангов. Придя на новое место, Боунс обнаружил, что никаких офицеров там не живёт, а есть только Спок Грейсон, глава изыскательного отдела базы ВВС, редкостный зануда. Боунс был уверен, что парочка заскоков вроде ОКР у этого типчика точно есть. Первое, что сделал сосед, — это устроил Маккою лекцию на тему «Недопустимое поведение в этой квартире». Список был примерно в два листа длиной, и Спок успокоился только когда Боунс демонстративно достал из сумки мягкие тапочки и надел их вместо ботинок. Когда Маккой на третий день спросил, почему Спок всегда сидит на одном и том же месте на диване… Лучше бы он не спрашивал. Лекция была ещё длиннее приветственной. — Эй, ты что творишь? — полюбопытствовал Боунс, снова обратив внимание на неугомонного зануду-соседа. — Нахожу середину полки, — ответил тот и отошёл от шкафа. Боунс чуть не заржал в голос, увидев в руке Спока рулетку.        Когда Маккой вернулся после двух суток почти непрерывных операций, он очень надеялся, что не начнёт бросаться на Спока с кулаками за очередные его выходки. Но Спок за три месяца запомнил, что если сосед не здоровается, значит, его лучше не трогать, — и Боунс был очень благодарен за вечер без «необходимо наливать чай в молоко, а не наоборот, доктор» и «вы совершаете слишком широкие движения ложкой, это неэффективно». По правде говоря, он был бы ещё благодарнее, если бы так было всегда, но хорошего понемножку.        Спок очень удивился, когда сосед сам обратился к нему. — Слушай, Спок. У меня полетел компьютер, в сеть выйти не смогу. У тебя ж наверняка есть пара фильмов… ну… — Боунс многозначительно посмотрел на Спока. Никакого эффекта это не дало, кроме выразительно поднятой брови. Долговязый тощий гад. Всё же понял наверняка. — Ну восемнадцать плюс, блин, — почти рявкнул врач. — Простите?        Боунс понял, что так сильно не лажал уже давно. И с чего он решил, что Спок — такой же типичный любитель порнографии, как и многие подобные комнатные взрослые мальчики, которые увлекаются старыми сериалами про космос и тихонько зеленеют, ведя прикреплённый образ жизни. А теперь этот сосед будет думать невесть что про него, заслуженного врача, который просто устал и не знает, как починить дьяволов компьютер. А ведь Боунс просто хоть раз в жизни хотел расслабиться после долгого дежурства… — Извините, у меня нет фильмов порнографического содержания, — сказал тем временем Спок, — но могу дать вам сборники фотографий и рисунков.        Добил. Нет, серьёзно, насмерть добил. И даже бровью не ведёт.        Альбомы, которые Спок дал Маккою «на семь суток», содержали превосходные с точки зрения и анатомии, и художественной выразительности рисунки. Они выглядели скорее как скетчбуки талантливого художника-академиста. В рисунке Боунс знал толк, был ценителем как туманной мягкости Рафаэля, так и фотографической точности Ван Гога и Шишкина. Одно Боунса смущало: девушек в альбомах почти не было, практически одни мужчины. Но какие выразительные! Здесь было довольно мало классических гипсовых торсов и крутых бёдер, рисунки явно выполнялись с живой натуры. Иногда Маккой даже не знал, что именно его разжигает: мастерство исполнения или же содержание. — Слушай, а кто автор этих работ? — решился-таки спросить Боунс. — Я. — В смысле?.. — Маккой слегка опешил. Он никак не думал, что его сосед умеет держать в руках что-то кроме маркера и мела для формул. — Это сборник моих рисунков двухгодичной давности. Я увлекался изображением. После этого я ещё работал с фотографией. — Ого!.. Покажешь? — спросил Боунс, и теперь в его голосе звучало искреннее восхищение. Спок молча пожал плечами и пошёл к себе в комнату. Вернулся он оттуда с широким альбомом для фотографий и протянул его Маккою. Тот открыл — и тут же узнал стиль Спока. Композиция была на каждом кадре идеальной, классической, известной ещё каноническому античному искусству. Это были идеальные фотографии. На них тоже были люди — обнажённые, одетые, в помещении и на улице, многие кадры не выглядели постановочными. Боунс ахнул. Спок довольно кивнул. — Изображение — единственный случай, когда мой перфекционизм стал полезным дополнением, а не досадным расстройством, — важно сказал он. — У тебя всегда это было? Я имею в виду… — Боунс замялся. Спок кивнул. — Полагаю, не будет преувеличением сказать, что поиск идеального — моя навязчивая идея с детства. Мать даже водила меня к специалистам, чтобы разобраться с моей проблемой, но все психотерапевты заключали, что я в порядке. Даже мой выбор профессии, — Спок улыбнулся как человек, который уже не первый раз говорит о своей слабости, — даже моё обучение и работа были подчинены этой идее. Вы знаете, что в высшей алгебре есть строгое понятие «идеал»?        Боунс терроризировал Спока просьбами достать фотоаппарат и тряхнуть стариной. Или хотя бы карандаш. Он может угля достать художественного и бумаги поплотнее, только бы посмотреть, как Спок работает. В конце концов, Спок сдался и в один вечер постучался к Леонарду с предложением побыть натурой. Боунс воссиял. — А что мне надо делать? А долго ты будешь? А как мне лучше сесть?        Спок невозмутимо отвечал на все вопросы, сам усадил Маккоя на табурет, отошёл, пригляделся. — Снимите рубашку, — вдруг сказал он. Боунс округлил глаза — всё-таки его тело было не самым ярким предметом для изображения. Но, не увидев на лице соседа ни тени иронии, повиновался.        Спок кивнул и принялся за построение фигуры. Он работал, стоя за этюдником, время от времени протягивая в сторону Боунса карандаш и прищуривал один глаз. В тот самый момент, когда Маккой распрощался с затекающей ногой, Спок вдруг подошёл, взял руку Боунса и стал ей двигать. — Мне необходимо как можно точнее понять натуру, — объяснил он Боунсу, — а вам — немного отдохнуть. Встаньте, разомнитесь, затем продолжим.        Боунсу не пришлось уговаривать Спока рисовать хотя бы раз в три дня. Вечерами Маккой валялся на диване, приходя в себя после смены, а Спок делал десятки набросков и даже пару работ в лист. При этом, если ему нужно было, чтобы Боунс как-то изменил положение, Спок не церемонился и собственноручно его двигал. Поначалу Боунсу было тяжеловато привыкнуть к решительным прикосновениям соседа, но вскоре он стал воспринимать их как должное. Всё-таки натурщику тоже полезен опыт. Иногда Спок будто зависал, замирал у этюдника без движения, — и к этому Боунс скоро привык. Привык он и к монотонному шороху карандаша, привык к резким звукам резака, которым Спок точил карандаши, привык к долгому неподвижному лежанию…        Словом, когда Спок первый раз коснулся Боунса чуть менее настойчиво, чем обычно, тот был готов и заранее согласен на все прихоти художника (о том, что Спок, вообще-то, физик, Маккой совершенно забыл). Когда Спок положил руки ему на плечи, когда легко провёл пальцами по его щеке, наклонился к нему, коснувшись лба жёсткой чёлкой. Проснувшись утром, Боунс присмотрелся к бледному лицу Спока и увидел тёмные круги под глазами. Тогда-то он понял, наконец, как Спок всё успевает. Если бы тот не спал, Маккой бы громко зарычал или взвыл от такого бессмысленного издевательства над здоровьем; тогда же ему ничего не оставалось, кроме как в бессильной смеси непонятной обиды и жалости крепче прижаться к плечу этого черноволосого придурка.        Впоследствии Спок говорил, что перфекционизм принёс ему пользу только два раза, и один из них — это изобразительное искусство. Думая о втором, он всегда смотрел на Маккоя и едва заметно улыбался.