Скоро, скоро...

      Лето закончилось, зима ещё лишь крадется, все чаще наутро трава и листья скованы цепью инея, а воздух сырой и холодный. Деревья облачаются в осеннее платье, их листву заливает кровью, они стоят высокие и прямые на зимнем пороге. Воины в одеждах под цвет вина. Я смотрю на них и думаю, что мои предки на исходе осени стояли так же — высокие и прямые, уверенные и свирепые. Предки мои не боялись прихода зимы, и не было силы, способной умерить их гнев, и не было ничего, способного поломать их — как ни бились Зимние короли, Старки, как не силились, как ни хотели быть единственными королями. Всё равно были мы, Болтоны. В плащах из вражеской кожи.       В ветвях кровавых деревьев поет песнь ветер, поет тоненько и печально, почти что плачет. Он треплет листья, старается разорвать их в клочья, но ему не хватает сил. Его высокий голос протяжен и плавен, как перезвон струн, подрагивает, трясет за шиворот, тянет нервы, морочит разум. Ветер, менестрель, что пророчит зиму. Я слушаю его холодные песни, песни о близкой стуже и холоде, об ожерельях льда, что скует все реки — и нашу Рыдальницу тоже, слушаю и думаю о своем брате. До-ме-рик, поэзия да игра на арфе, что тут сказать, наследник — я ему, уж конечно, не чета, не ровня — «вымесок», «бастард», «незаконнорожденный». Да только брата теперь и в помине нету, теперь меня называют «наследник», теперь я стану лордом после, после многих лет и отца кончины. Домерик — мой личный мертвец, хотя убиты мной были, кажется, тысячи, сотни тысяч.       За ночь мелкие озерца в низинах зажимает в тиски лёд-хрусталь, не шевельнется вмороженный в тот лёд лист, холодный воздух вцепляется в горло, мешает дышать, добирается до лёгких, сердца, до самой души добирается, когтями сечёт гортань. Холодно. Я поправляю застёжку плаща, ёжусь и думаю об отце. Он холоден, как этот зимний хрусталь, от взгляда его цепенеешь, как лист во льду. Он опасен, как лютая стужа, сам не заметишь, как замёрзнешь насмерть. Мне-то, конечно, нечего опасаться… Но всё же разумнее поберечься.       Скоро, скоро придет зима, подруга буранов, засеребрятся ярко крестоцветья снежинок, голод, холод, почти как в Застенье. Месяц на небе скалится острием ножа.       У меня тоже есть нож, мой клинок и остер, и опасен. Я смотрю на него и думаю о грядущем, о том, что случится вскоре. О том, как сгорит, вспузырится проклятый замок, где живут погань-волки — в третий раз, да, в третий раз форт перекинется в пепелище, о том, как погибнет их старший на багряной на свадьбе, и как я завоюю себе имя Болтон. Скоро, ужасно скоро младших волчат объявят казенными Винтерфелльским принцем, и запахнет горелым мясом ни в чем не повинных, скоро дикая свора помчится за беглецами, скоро ключ от темницы окрасится красной кровью, скроется среди окровавленной клети рёбер, лоскутьев плоти, скоро принц Винтерфелла своё потеряет имя и семёрку в придачу пальцев, и зубы, и цвет волос, напоив меня криком, своим страданием, болью, скоро, да, скоро. Скоро, ужасно скоро на шестидесяти трёх колах развешаны будут тела без кожи, сочащиеся, кручёные смертной мукой, тела тех, что Железнорожденными кличут себя, но быстро мрут от железных лезвий. Их глаза выклюет воронье, это будет скоро, их плоть загниет, перестав быть красной, и будет смотреть весь Север, что Болтон делает со врагами. Скоро взрыдает фальшивка — моя невеста, украшенная синяками, а король с пылающим сердцем дохнуть будет от голода в трех шагах от намеченной цели.       Скоро чёрный бастард в Чёрном замке замыслит то украсть у меня, что моё по праву.       Скоро ворон помчится со смертоносным словом, скоро ублюдка-вора позову на битву — давай, приходи, нарушай все клятвы. Порву горло, шкуру располосую, вырву ещё живое, ещё-пока-алое сердце, вырву и съем, заберу вражью силу себе, восславлю Старых Богов — и набрякнет от крови молочный снег. Сошью себе плащ из шкуры бастарда, огненного короля и его ведьмы-шлюхи, плащ вроде тех, что были у предков, у Ройса и Бельтазара, телесно-розовый славный плащ.       Скоро, скоро пойдут войной из Застенья чудовища изо льда. Их глаза будут синей неба, холодные и пустые, куда холоднее, чем у меня. За ними идти и идти будет мертвая рать, литься, течь, как заболоченная река — гниль, топь, смерть и падаль, пойдут, пойдут бесконечным потоком, потоп, потоп, он зальёт весь Север. У них тоже был свой Король когда-то — а сколько их, королей, будет скоро? Будет пост предводителя мёртвых пуст, а когда-то, бают, их вел мой предок. Не займу ль его место?       Но только это будет потом.       А сейчас лето кончилось, зима всё крадется, ветер поет, лёд трещит, не ломается.       Я смотрю, как блещет чуть алым на солнце нож.