Все дороги ведут в Ляншаньбо

Джен
G
Завершён
310
автор
Размер:
8 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено только в виде ссылки
Награды от читателей:
310 Нравится 5 Отзывы 115 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
МАТЧАСТЬ! Ознакомьтесь, пожалуйста. Итак, поскольку "от автора" читают не все, выношу матчасть в комментарий перед фиком (то есть, в него всё не влезает, так что буквально перед фиком). Чтобы понимать текст, надо примерно знать бэкграунд повествования. Речь в фике идёт о Синьцзяне, он же СУАР, он же - Синьцзян-Уйгурский автономный район. СУАР является одной из административных единиц Китая, на самом юго-западе, граничит с Казахстаном, Киргизией и т.д. По площади огромен, одна шестая Китая. Населён фифти-фифти коренными уйгурами и переселёнными китайцами (ханьцами, так называется китайская нация) + другими некоторыми народами. Религия - ислам по большей части, буддизм. Горы, долины, реки, китайская армия, следящая за порядком. С политической точки зрения Синьцзян - это как китайская Каталония, только методы борьбы за независимость куда менее цивилизованные. Не является историческим Китаем, присоединён окончательно в середине 20 века. Всё, что написано в фике про имена, паспорта и сепаратистов - правда. Если вам интересно, можно очень осторожно погуглить - но это острый современный политический вопрос, имейте в виду. В Вики можно как минимум посмотреть карту, чтобы понимать географию: https://ru.wikipedia.org/wiki/Синьцзян-Уйгурский_автономный_район Про языки. Официальный китайский язык называется "путунхуа", на нём говорят на ТВ - а кроме него есть ещё тысячи диалектов, живые, и на них разговаривают везде, где не Пекин. Многие диалекты ощущаются как отдельные языки (как русский и немецкий, к примеру). Это правда проблема. Название фика "Все дороги ведут в Ляншаньбо" - это цитата из китайского романа "Речные заводи". Читать никому не советую. Роман этот про благородных разбойников: когда-то они были обычными людьми, но потом их обидели чиновники и им пришлось уйти в горы (гора Ляншаньбо) и организовать там разбойничий отряд "Робин Гудов". к СУАР отношения не имеет, цитата взята в название за идейность онли. Вайтань - красивая набережная реки в Шанхае, Восточная Жемчужина - аналог Останкинской телебашни там же. Простите за такое длинное вступление - я китаист, многие вещи так очевидны для меня и неочевидны для вас. Постаралась разъяснить по максимуму. ____________________________________________________________________ Раскалившийся под прямыми лучами капот джипа приятно прогрел бёдра, когда Тсуна облокотилась об него, запрокинув голову наверх и глубоко вдыхая чистый, прозрачный воздух. Такой, которого, конечно, нигде было не найти в Токио, Пекине или Шанхае. Даже в Намимори – и там дышалось едко, в атмосфере, отравленной транспортом и людьми. Когда Тсуна в последний раз приезжала в свой родной городок, местная молодёжь беспрестанно жаловалась на экологию и на то, что в тихом и спальном Намимори заняться нечем – ни работы достойной, ни развлечений. Сейчас, оглядываясь вокруг, Тсуна с усмешкой припоминала эти жалобы. Интересно, что бы они сказали, оказавшись здесь, в глубине Синьцзяна, где на мили вокруг только горы и равнины и ущелья. Впрочем, едва ли бы они здесь оказались: китайские власти весьма дальновидно частично закрыли СУАР для туристов. Тсуна не могла их в этом обвинить. Правда. Поселение, где она и её люди дислоцировались – аул? стоянка? убежище? лагерь? как это вообще называется? – постепенно наполнялось жизнью, а это значило, утренняя молитва закончена. Тсуну падать в религию никто не заставлял, хотя она, несомненно, являла собой стойкий образец «неверной». Люди тут, знаете ли, тоже не дураки были: делали вид, что ждут, когда она дойдёт до божественной истины, а Тсуна просто не поднимала вопрос первой, и всех всё устраивало. Бизнес же уживался с духовностью просто превосходно, так почему бы и не ужиться им? Женщины звенели посудой, молодой парень в сердцах кричал на лошадь, которая сунула любопытную морду в дверь жилища, двое мужчин постарше жарко спорили на уйгурском языке, Тсуна крутила в руках телефон с многоступенчатой системой защиты и ждала звонка от матери. О том, кто такая Нана на самом деле, Тсуна узнала достаточно рано: примерно в то время, когда к ним домой стали наведываться подозрительные и очень страшные люди. С некоторыми Нана пила чай в гостиной, некоторых жёстко выпроваживала. Лет в девять Тсуна, спустившись со второго этажа, обнаружила, что коридор и часть кухни густо уляпаны кровью – пол, стены и мебель. Нана, стоя на чистом на коленях, тёрла паркет тряпкой, споласкивала ту в пластиковом ведре и тёрла снова: обычное повседневное зрелище, если бы не антураж вокруг. – Помочь? – спросила Тсуна. Нана резко обернулась и фыркнула. – Ещё чего, – сказала она, – не хочу, чтобы ты привыкала с детства горбатить спину. Живи так, чтобы всю грязь убирали за тобой, ясно? Нана, образец идеальной японской жены, на деле не была ни первым, ни вторым, ни третьим. Она принадлежала шанхайской триаде и в Японию отправилась в длительную командировку по работе: втереться в доверие к Саваде, следить за делами Вонголы, докладывать – делать это в Италии было слишком опасно, а в далёкой Японии – самое оно. Тсуна в рабочий график не вписывалась, такая маленькая ошибка в расчётах, но избавляться от неё Нана не стала, ни до рождения, ни после. Емитсу не появлялся дома месяцами, Нану это чуть более чем устраивало. После того случая с кровью на кухне она твёрдо решила отправить дочь на свою историческую родину хотя бы временно. – В Триаду? – уточняла Тсуна, пока Нана собирала её чемодан. – Прямо в Триаду? – Нет, глупая, во-первых, триада – это общее название преступных группировок в Китае, – Нана налегала грудью на курточку, чтобы та сплющилась и заняла меньше места. – А во-вторых, ты поедешь в Шанхай к моему знакомому. Тебе надо учиться, ходить в школу, а у него уже есть опыт воспитания маленьких японских детей. Тебе понравится. В девять лет Тсуна стала ученицей Фона. Тсуна ещё раз посмотрела на дисплей телефона и перевела взгляд в сторону. Неподалёку, на большом плоском камне, сидел Хибари и чистил ружьё. Непреложная истина: людей поселения нельзя отвлекать во время молитвы, Хибари Кёю нельзя отвлекать, когда он чистит ружьё. Поэтому Тсуна стояла, облокотившись на капот, и просто смотрела, а посмотреть было на что. Хибари отсутствовал последние пару недель, он уезжал в Аксу по делам – оружие само собой не появлялось у них в руках, нужно было договариваться с другими группами сепаратистов, вливать финансы и получать контрабандные партии на границе с Казахстаном. Сейчас Хибари уже сменил обычную, цивильную одежду на то, что носили здесь, в горах – свободное, просторное и немаркое – и ему чертовски шло. Джип, на который опиралась Тсуна, вообще-то, был его: уже успел нагреться от солнца, что значило, приехал Хибари до рассвета. Но и не ночью – иначе бы Тсуну непременно разбудил лай собак и голос часовых; утром же, когда видели, кто едет, и половина людей уже и без того проснулась, такой шум, конечно, не поднимали. Замотанная шарфом так, что виднелись одни тёмные глаза, к Тсуне подошла Лейла и с поклоном протянула глиняную пиалу с жидкостью – чтобы не заскучать до завтрака. Сказала что-то на уйгурском, на котором Тсуна не понимала почти ни слова. – Спасибо, – махнула ей рукой Тсуна. – Рахмет. Укутанная в шарф фигура поклонилась ещё раз и удалилась. На самом деле, звали её по-другому, но Тсуна в первый же день в сердцах, разозлившись на что-то, окрестила Лейлой, и спорить с ней никто не решился. По документам же у Лейлы было одно из тех имён, которое китайская власть законодательно запретила в Синьцзяне: не то Мекка, не то Медина, Тсуна уже не помнила. Запрет, конечно, касался только младенцев, а не взрослых, но она всегда думала, каково жилось людям, у которых, фактически, отняли самое своё, самое родное – забрали имя. В интернетах белые европейцы, конечно, чья нога никогда не ступала на эти уйгурские земли, вовсю кричали о нарушении прав человека, журналисты строчили душераздирающие статьи, а фотографы выбивали у властей Китая разрешение на визу в Синьцзян. Уйгуры не кричали: они или молча жили, или молча делали. Отобрали у них, кстати, не только несколько имён по религиозным соображениям, но недавно ещё и паспорта – такая вот форма контроля за целым автономным районом, который по площади вместил бы в себя пять Японий со всеми её островами. Один из паспортов Тсуны был уйгурский: сделанный качественно, официально зарегистрированный в базе, и его пришлось сдавать в полицию, иначе бы у властей возникли вопросы. А вот у Хибари паспорт был на имя ханьца, причём настоящий, а не поддельный, и, хотя его тоже пришлось сдать, Кёя мог беспрепятственно, не привлекая лишнего внимания, в любой момент взять его обратно и отправиться путешествовать по стране и за её пределы. Тсуну же решили не светить, так что договариваться насчёт оружия и сотрудничества ездила теперь не она. Нана по первости спрашивала: милая, почему именно Синьцзян? Я понимаю, тебе хочется независимости, хочется собрать свою группу и управлять ею, но можно же было делать это в Шанхае, под крылышком у триады. Зачем такие сложности? Мама, отвечала Тсуна, это опыт, понимаешь? Мне надо тренироваться, СУАР – весьма удачный вариант. Не бойся, мы будем осторожны – никакого Ближнего Востока и боевиков, только Китай, честное слово. Я научусь управлять людьми на таком, простом, где не надо ворочать серьёзными финансами и где никто не держит пистолет у твоего затылка. Потом уже можно покорять Шанхай. Триада, кстати, в самом начале, с подачи Наны, видимо, немного помогла с организацией дела: Тсуна знала это и никогда не высказывалась против, считая такую форму помощи приемлемой. Едва ли бы её, не уйгурку и не мусульманку, просто так приняли в лидеры там, на самом краю огромной страны. Даже если учесть, что она обладала некоторыми силами, недоступными обычным людям – спасибо за них большое родному отцу, хоть что-то в этой жизни у него получилось правильно. Сперва Тсуна управляла своими людьми дистанционно, эра интернета позволяла это делать. Большую часть времени она проводила в Китае, но изредка всё же возвращалась домой, под ясные очи отца, поэтому уезжать в Синьцзян, сломя голову, смысла не было: слишком проблемно, чтобы через два месяца снова выбираться оттуда, да и школу никто не отменял. Потом Емитсу пропал в своей Италии надолго, и Тсуна решилась. Вот так в свои восемнадцать она возглавила группу сепаратистов в СУАР. Хибари, наконец, отставил ружьё в сторону и поднял глаза. Тсуна улыбнулась ему краешком губ, приглашающе кивнула – без Кёи было непривычно, скучно и тошно, особенно когда дел в поселении для неё не находилось. Руками работать ей не давала позиция лидера – мать, конечно, как всегда оказалась права, – готовкой занимались женщины, а её здесь за таковую не считали, так что Тсуна в меру своих сил тренировалась вместе с бывшими боевиками, устраивала менее опытным людям «испытание огнём», проворачивала диверсии через интернет и отчаянно скучала. – Привет, – сказала она. – Привет, – ответил Хибари. Он поднялся с камня и направился к джипу, оглядел Тсуну с головы до ног, как будто за эту неделю что-то могло в ней измениться до неузнаваемости. Потом открыл заднюю дверь автомобиля, вытащил пакет и бросил ей на колени. Внутри вперемешку лежали косметические баночки, пузырьки и тюбики. Тсуна запустила в них руку, как в гору золота, пошевелила пальцами, присмотрелась: лосьоны и крема для кожи по большей части и разные мелочи – очевидно, собирал это всё не Хибари, попросил консультанта в магазине. Здесь, в Синьцзяне, Тсуна обычно носила длинные штаны, серые мужские рубашки и цветастый платок с бахромой – повязывала на голову на местный манер, как делали все женщины. Лейла научила её убирать волосы в косы и прятать под ткань, чтобы не забивались песком и не выгорали. Но кожу так просто, как волосы, было не спрятать, и солнце выжигало Тсуне лицо, шею, руки и ноги до колен, когда она подворачивала штаны, а губы обветривались. Она мазалась кремами практически целиком и всегда вслух выказывала недовольство, но, оставаясь в одиночестве, улыбалась, рассматривая себя в зеркале: загоревшая дотемна, закалённая тренировками, пропитанная горным воздухом – наконец-то вытравила из себя всю европейскую кровь. Хибари, напротив, загар этот нравился, но он неизменно покупал ей сумки кремов. Настоящий джентльмен. – Настоящий джентльмен, – озвучила свою последнюю мысль вслух Тсуна, потянулась вперёд и запечатлела на щеке Кёи целомудренный поцелуй. Он отшатнулся назад и потёр кожу пальцами. – Это что за нежности? – спросил он подозрительно. – Какой подарок – такая и благодарность, – Тсуна потрясла пакетом, мол, смотри, это девичье, и я веду себя как девица, что не так? – За оружие буду благодарить по-другому. Оказавшись в Китае впервые, Тсуна чувствовала себя потерянной. По рассказам матери ей казалось, что Фон будет непременно жить в какой-нибудь хибаре на вершине горы, медитировать под водопадом, или что все эти монахи и мастера боевых искусств делают. На деле Фон жил в Шанхае, в элитной многоэтажке, с окнами, выходящими на Вайтань. По вечерам, высунувшись из окна по пояс с двадцатого этажа, можно было наблюдать, как сменяют друг друга цвета на Шанхайской Жемчужине, сияющей на фоне вечереющего неба. Хибари, лучший ученик Фона, был на два года старше Тсуны, серьёзный и молчаливый, жестокий и целеустремлённый, свободно говорил на японском и китайском и любил в этом мире только природу и животных. Тсуна твёрдо решила, что это ненадолго. В свободное время Фон учил их боевым искусствам, стрельбе и языку, литературе и истории, и многому другому. Тсуна интересовалась у матери: почему он это делает? Нана отвечала: он мне кое-что задолжал, милая. Иногда Фон пропадал неделями, и тогда Тсуна сама варила обед – на себя и Хибари. Кёя ходил в магазин и молча ставил ей под ноги сумки, полные продуктов, а по утрам провожал её в школу. Тсуна подозревала, что Фон специально для Хибари вёл индивидуальный курс «как обращаться с девочками», но тот был не самым прилежным учеником или интерпретировал слова учителя по-своему. В пятнадцать лет Тсуна сказала Хибари, что она – наследница самого влиятельного мафиозного клана в Италии, но свою империю собирается строить в Шанхае. В шестнадцать лет она поставила перед Хибари ноутбук и показала статью про Синьцзян в Википедии. В восемнадцать лет Тсуна навсегда увела его у Фона, который планировал сделать Хибари своим преемником в шанхайской триаде. – Я тебя убью, – сказал Фон по телефону Тсуне. Голос его был спокойный, вежливый, как и всегда, но имел в виду он именно то, что имел – никаких оборотов речи или метафор. Тсуна приподнялась на локтях. Она лежала на охапке сена в деревянной повозке. Под колёсами мелькала условная дорога, густо поросшая короткой жёсткой травой, справа возвышались серые нагорья, местами будто припорошенные зелёным и белым, слева дорога резко уходила в каменистый обрыв. Внизу лежала долина, и там паслись лошади гнедой масти, целый табун. Возница, седой как лунь старик, не разговаривал ни на одном из известных Тсуне и Хибари языков и диалектов; он напевал под нос незамысловатую народную песню, и его тюбитейка чётко выделялась на фоне чистого голубого неба. Хибари, лежавший в телеге рядом, тоже приподнялся и вопросительно посмотрел, поведя рукой, мол, что случилось? Тсуна ласково ему улыбнулась, повалилась обратно на душистое сено и погладила босой ногой коленку Хибари. – Сначала найди, – сказала она в трубку и сбросила. Хибари, дождавшись, пока Тсуна, одобрительно похмыкивая под нос, изучит содержимое пакета и отложит его в сторону, присел на корточки и бесцеремонно закатал её штанину. Нога чуть выше щиколотки была перевязана широким белым бинтом – эластичным, не марлевым. Под ним явно выделялся компресс. – Как ты себя чувствуешь? – спросил Хибари, глядя снизу вверх. Чуть ли не в тот же день, когда Хибари уехал в город, Тсуну укусила змея. Она обычно была достаточно осторожна, ориентировалась в горах не хуже местных и быстро приноровилась ездить на лошади или править повозкой, но случайности могли произойти с каждым. Нога распухла и покраснела, и местные, умело оказав первую помощь, встревоженно переговаривались, поглядывая на Тсуну, но та сказала: всё в порядке. И действительно, опухоль спала быстро, оставив после себя только яркое пятно. – Спасибо, что поинтересовался, это так мило с твоей стороны, – хмыкнула Тсуна. – Я рада, что ты за меня беспокоишься, но всё хорошо. Хибари вопросительно поднял бровь, указывая на повязку. – Переживают, – пояснила Тсуна, поведя плечами. – Пусть так, если им спокойнее. Лейла меняет на новую каждый день. Хибари погладил ногу поверх повязки, резко одёрнул штанину вниз и выпрямился. – Никогда не знал лично твою мать, – сказал он, – но, кажется, она действительно мудрая женщина. Интересно, если бы тебе не оказали первую помощь, ты бы выжила? – Иногда мне самой интересно, – тихо сказала Тсуна, – но проверять нарочно как-то не хочется. Нана готовила как боженька – японский, китайский, итальянский или любой другой – и неплохо разбиралась в ядах. Не настолько хорошо, чтобы зарабатывать этим на жизнь, став киллером узкой специализации, но достаточно, чтобы обеспечить дочери увлекательное детство. Я люблю тебя, говорила Нана, размешивая в каше порошок без вкуса и запаха, я правда люблю тебя, ты будешь благодарна мне потом, когда выпьешь бокал вина с ядом и улыбнёшься подавшему его прямо в лицо. И Тсуна была, честное слово, благодарна, пусть даже впервые в жизни ей пригодилось это здесь, в горах, с коварной змеёй под ногами. Отец, что самое удивительное, всегда получал нормальную еду. Когда была маленькой, Тсуна часто думала: это потому, что мама его не любит, или потому что, наоборот, любит слишком сильно? Сейчас, конечно, она знала больше – и про шанхайскую триаду, и про сицилийскую мафию. Со временем Тсуна пришла к выводу, что, скорее, Нана и Емитсу образовали прекрасный симбиоз. Они были женаты двадцать чёртовых лет – итальянцы не могли не знать про интерес со стороны Китая, и, возможно, даже были в курсе дел Наны. Но всех всё устраивало, и Тсуна не могла найти ни одной причины, почему, в таком случае, лично её должно не. – Ладно, – оборвала сама себя Тсуна, настраиваясь на серьёзный лад. – Обменялись любезностями, а теперь давай к новостям. Что у тебя там? Но Хибари, вопреки всему, только покачал головой. – Расскажу сразу всем, – решил он. – Давай лучше наоборот: что у вас с новостями? Кроме змеи. Или опухшая нога лидера затмила всё? Тсуна подавила смешок. – К нам вербовщики приходили, – сказала она. – Нашли же и добрались, а. Со своими учениями и предложениями сотрудничества, предлагали помощь в нашей правой борьбе. Чем больше политических игр затевает эта Европа, тем выгоднее людям становится воевать по всему миру, удивительная закономерность. – И? – спросил Хибари и огляделся так, как будто ожидал, что где-то рядом в подтверждение своих мыслей увидит лопаты, которыми этих вербовщиков прикопали прямо в долине. – Ну я же обещала маме, что никакого Ближнего Востока, – пожала плечами Тсуна. – Мне какая выгода, если мои люди уйдут туда воевать? Мы сказали им уходить. Брови Хибари поползли вверх – мол, вот просто так взяли и сказали, Савада, серьёзно? – А потом, – продолжила Тсуна, – старик Сибо отправил за ними духов. Мы следующим днём искали везде, специально лошадей взяли, – ничего, даже следов не осталось. Хибари усмехнулся – жёстко, уголком губ. Фон вырастил достойных учеников: он всегда говорил, что насилие – тупиковый путь, ведущий к разрушению, когда вопрос не затрагивает личные интересы. Тсуна и Хибари сделали свои выводы из этих слов – может, неправильные, конечно, но теперь уже точно не исправить. Старик Сибо был шаманом. Настоящим шаманом, то есть. Этнически он принадлежал к сибо, одному из малых народов Китая – эти люди всегда исповедовали шаманизм. К сепаратистам он прибился ещё задолго до Тсуны, и те его не гнали даже несмотря на заветы своей религии: старик Сибо производил впечатление блаженного, не помнил своего настоящего имени и действительно умел призывать духов, и они творили зло по его приказу. Тсуна заставила себя не удивляться этому: в конце концов, не она ли умела высекать огонь щелчком пальцев? Старик Сибо оказал большое влияние на судьбу Тсуны: когда всё только начиналось дистанционно, постоянно говорил своим, что придёт великая дева в зареве небесного пламени и разожжёт кровавый огонь восстания – или вроде того. Старик Сибо, по заверениям других, не понимал китайский, с трудом говорил на уйгурском, и ей впоследствии переводили только приблизительный смысл. Лично же ради Тсуны он открыл рот только однажды – причём на том самом китайском, который, якобы, совсем не понимал. – Почему ты говорил всем, что я избрана, что духи привели меня сюда? – спросила его Тсуна. – Не знаю всей правды, но тебе велели так делать люди из триады. Верно? – Духи мне не говорили, – согласился старик Сибо, произносил слова он с таким акцентом, мешая нормативные и диалектные слова, что Тсуна понимала его с пятое на десятое. – Но и не говорили тебя выгнать, а я их слушаюсь, так что будь там, где ты есть. Хуже ты нам не сделаешь. И после этого снова перестал реагировать на китайский язык. Ни Тсуна, ни Хибари духов не видели, как не видел никто из их поселения. Однако ж взять тех же вербовщиков – по одному шаманьему слову пропали без следа посреди гор и равнин. Тсуна не думала, что это совпадение, и ей приятно было сознавать, что старик Сибо на её стороне. Несколько мужчин приблизились к ним со стороны поселения. Отвесили полные достоинства поклоны Тсуне, но заговорили на уйгурском – значит, не с ней. Хибари подарил им всё своё внимание, качал в такт словам головой, соглашался с чем-то. Конечно, он всё переводил потом Тсуне до последнего слова, все знали, что никаких секретов от неё таить не следует – и именно поэтому разговаривали, как им было удобнее, зная, что лидеру всё равно потом выдадут краткий пересказ. Шайтан их раздери. Снова приблизилась Лейла. Предложила на выбор воду и курительную трубку. Тсуна, подумав, выбрала второе. Трубка уже тлела, оставалось только вдохнуть поглубже горьковатый пряный дух и после выпустить струйку дыма в воздух. Местные сушили какие-то корни и перемалывали их с цветами – получалось не так ядовито, как покупной табак, не так разрушительно, как любой наркотик, а просто приятно и успокаивающе. Здесь умели отдыхать без последствий для организма: алкоголя в силу религии в поселении не было никогда, это импонировало Тсуне – по рассказам других она знала, что такое пьяные солдаты, и не хотела иметь дело с подобным. Вдохнула поглубже и снова выдохнула: видела бы её сейчас Нана – влетело бы по первое число, это точно. То, что языковые способности обошли Тсуну стороной, стало ясно, когда даже терпение Фона дало трещину. Прежде, чем идти в китайскую школу, нужно было выучить разговорный китайский, и Тсуна честно старалась – но стрелять у неё выходило не в пример лучше. Фон бился над ней с упорством, достойным последователя Будды, и, в конце концов, общие усилия были вознаграждены. Позже выяснилось, что проклятый китайский ветвился на диалекты и поддиалекты, до последнего звука и слова разнящиеся с тем, что учила Тсуна, каждая из пятидесяти с лишним народностей, населяющих страну, говорила на своём языке, продвинутая молодёжь учила английский, бизнес вёлся на кантонском, и Тсуна кричала и проклинала мир, который не мог засунуть её при рождении куда-нибудь не в Японию и избавить от лингвистических мучений. Фон просил овладеть вдобавок к нормативному китайскому хотя бы английским и кантонским, Тсуна отвечала – да, да, овладею со временем, и откладывала в долгий ящик. Уйгурский она радостно переложила на Хибари и сразу обозначила свою позицию: с лидером говорить только на китайском. Люди слушались, конечно, куда им было деваться от человека, который уже вложил в них приличное количество финансов и наладил связь с торговцами оружием. На китайском говорили почти все – за исключением части женщин. Всего их в поселении было четверо, жёны или сёстры. Они к Тсуне особо не совались, кроме Лейлы, которую отрядили в личные помощники лидеру: женские дела есть женские дела. Тсуна общалась с ней жестами и простыми словами: як, йок, кэрде, рахмет. Лейла понимала. Телефон зазвонил внезапно – хотя Тсуна, собственно, и ждала звонка с самого утра. Она кивнула своим людям, Хибари, отложила курительную трубку и отошла в сторону, принимая вызов. – Мама, – сказала она. – Как ты, милая? – спросила Нана. Голос её из-за расстояния, помех, связи через зашифрованные каналы, казался совсем искажённым и чужим. – Я – славно, – ответила Тсуна. Не хватало ещё рассказывать матери про змею или трубку или вербовщиков; с той бы сталось найти и дотянуться такой неуместной сейчас материнской заботой даже из Намимори. – Ты там как? Много неприятностей? Отец пока не возвращается? – У меня всё хорошо, – отозвалась Нана; на заднем фоне у неё шумела вода – готовила, убиралась? – А вот с твоим папой будет посложнее. Слушаешь? – Да, – Тсуна подобралась вся, внутренне замирая: если окажется, что у матери из-за неё могут быть проблемы с итальянцами, то придётся, конечно, всё бросать и возвращаться. – Мафиозный дон решил, что пора бы посмотреть на наследницу, – сказала Нана чересчур беззаботно. – А то сидишь безвылазно в Намимори восемнадцать лет, ничему дельному не учишься. Вдруг придётся тебя на место следующего босса ставить – а ты мало того, что девочка, так ещё и не умеешь ничего. Тсуна фыркнула. В каком-то смысле ей повезло, что она родилась девочкой. Была бы мальчиком – насели бы на неё ещё несколько лет назад, а не тянули до совершеннолетия. А с бабы взятки гладки, пусть и пробудила в себе древнее наследуемое пламя. – В общем, – продолжила Нана, – к тебе в Намимори отправляют надсмотрщика. Его зовут Реборн, он считается лучшим киллером Италии и будет учить тебя уму-разуму. Тсуна закусила губу. – Возвращаться? – спросила она. Вещь, которую никогда не любила с детства. Может, её отношения с отцом и были немного получше, если бы на их редкие встречи Нана не выдёргивала её из Китая, от привычной и насыщенной жизни туда, в маленький тихий городишко. – Ни в коем случае, – категорически отрезала Нана. – Я скажу Реборну, где ты, пусть сам приезжает. Это было что-то новенькое. – Я его давно знаю, – продолжила Нана, когда не услышала никакой реакции на свои слова. – Старый друг Фона, кстати. Он не работает на Вонголу, если тебя это беспокоит, и вообще – человек он весьма широких взглядов. Пусть учитель из него не слишком хороший, но всё же кое-что полезное Реборн тебе рассказать и показать сможет. Поверь мне, милая, ты ему понравишься, он любит... такое. – Какое – такое? – подозрительно уточнила Тсуна. Она живо представила, как Нана помахивает кухонным ножом, пытаясь описать свои слова невербально. – Дикость, – загадочно ответила Нана. – Свободный дух. Платочек этот цветастый поверх волос – вообще чистый восторг. Твой мальчик ему тоже должен понравиться. – Фон искал нас три месяца, – уточнила Тсуна. С Фоном они, в конце концов, всё-таки помирились. Он был весьма злопамятным и мстительным, но вместе с тем – добрым и прощающим, к счастью. – Реборн найдёт быстрее, – засмеялась Нана. – Но даже если и нет, это уже не твои проблемы, верно? Ну, ладно, вроде всё, что хотела, я сказала? Про Италию тебе Реборн сам объяснит, когда приедет, не бери пока в голову. Не забывай про своё здоровье, переодевайся в сухое после тренировок. Передавай привет Кёе. – Передам, – пообещала Тсуна. – Люблю тебя, мам. – Люблю, – эхом отозвалась Нана и сбросила. Тсуна повернулась – Хибари уже стоял один, опираясь одной рукой о капот джипа – очевидно, ждал. Судя по его решительному взгляду, завтрак откладывался на неопределённое время – выслушать результаты его поездки было важнее. – Новости, – сказал он, кивая в сторону одной из хижин: люди уже стекались туда в преддверии общего собрания. – Новости, – улыбнулась Тсуна и потянулась, поднимаясь на мысочки и вытягивая руки наверх. У неё тоже было что рассказать Кёе, пусть и в индивидуальном порядке. Жизнь набирала обороты.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.