Recambio. Обратный счёт

К тому времени как пришла горничная (а появилась она через каких-то десять минут), от вина ничего не осталось, и пустая бутылка отправилась под стол. Оскар прикончил её в одиночку, отхлёбывая прямо из горла; он пил, глядя в одну точку и не говоря ни слова. Немолодая энергичная дама с улыбкой и без лишних слов вычистила пятно на ковре. Ярко-алые, быстро чернеющие кляксы нисколько не напоминали белое сухое вино — ни цветом, ни запахом, ни вязкостью. Однако ни одного комментария или вопроса из её уст не прозвучало, и, закончив работу, она удалилась так же безмолвно, как и возникла. Всё это время Джек затравленно глядел на повязку, избегая смотреть в лицо раненого. — Дай посмотреть руку, — виновато начал он; до него с запозданием дошёл весь ужас ситуации. — Вдруг там сухожилие? Нужно врача… Оскар облил его ледяным взглядом, и слова застряли у Джеки в горле. Вид он имел настолько несчастный и подавленный, что никто из знакомых не узнал бы в этом парне обычного Джека — отстранённого и холодного. Наконец старший сжалился и нарушил звенящую тишину. — Никаких врачей не нужно — там царапина, заживёт до свадьбы. Джеки криво и с усилием усмехнулся в ответ на незатейливый слоган, однако не успокоился и места себе не находил — так и метался по комнате, словно зверёк в клетке. Когда Оскар наконец снова заговорил — а времени прошло немало, не меньше четверти часа, он замер на месте, будто на невидимую стену налетел. Джек не сразу, но всё же сел в кресло и по мере того, как тот рассказывал, поминутно то бледнел, то краснел, то начинал выбивать дробь ногой по полу. — Я правда не знаю, с чего начать, — медленно проговорил Оскар, сжимая в левой руке горлышко уже второй по счёту бутылки. Правая, к тому моменту надежно спелёнутая чистым полотенцем, покоилась на его коленях.  — С начала? — неуверенно спросил бледный как мелованная бумага Джеки. — Когда я увидел её со шприцем в руке, откинувшуюся на спинку кресла, синюю… ты помнишь кресла в отцовском кабинете, да? Джек судорожно кивнул головой и едва слышно пробормотал: «Не надо, Кори…» Однако тот безжалостно продолжал: не расслышал или же не хотел прислушиваться. — …то это был конец. Я приехал на Рождество, я хотел… встретить его с родными… с ней и с тобой. И вместо этого… морг, вскрытие, похороны, толпа друзей и доброжелателей — она в то время была звездой первой величины. Моя жизнь рухнула. Я впервые заметил, как она красива — смешно сказать, — когда мне было всего одиннадцать. Как сейчас помню: был майский день, я вернулся из школы, открыл дверь своим ключом… она занималась в своей комнате — повторяла раз за разом несколько тактов, а они ей всё никак не давались… — …Ты замечал, малыш, как поёт виолончель? В точности, как поёт охрипшая после ночи любви женщина. Не писклявая пизда на ножках, которых в нашем мире как грязи, а настоящая женщина — зрелая, взрослая — та, что познала в своей жизни и страсть, и потери. Предательство и прощение. Штучный товар. Такие сияют, как бриллиант среди стекляшек, они настоящие в море подделок, и возраст здесь ни при чём. Ей было всего шестнадцать — откуда это знание в почти подростке? Однако же это было именно так. Полнота чувств — вот что она была. Воплощённая страсть. Я замер в дверях… я даже помню, во что она была одета — на ней было короткое, очень короткое домашнее платье, она сидела на своём стуле, раскинув в стороны ноги с этими своими острыми, нежными коленками, и ласкала виолончель… водила смычком по струнам, извлекая из её нутра рвущие душу звуки. И светлые волосы по плечам — они всё падали ей на лицо, а она с досадой их отбрасывала… — И? — хрипло спросил Джек спустя минуту, когда понял, что Оскар не собирается продолжать. Тот встрепенулся и кивнул на бар: — Джеки, принеси мне вон ту. Нет, не то. Давай виски, что ли… или нет. Коньяк. Какой там? Бисквит? Пусть будет Бисквит. Отхлебнув из широкого бокала с толстым дном довольно большую порцию и, похоже, не почувствовав вкуса вовсе, он всё же заговорил снова. — Я тогда, конечно, не понял, что происходит, но точно помню, что мне нужно было, чтобы она всегда была со мной. Моей. Дурак был, но что ты хочешь от ребёнка? Названия я этому тогда не мог подобрать, но чувства были вполне взрослые, веришь? У чувств вообще нет возраста. — Верю. Оскар кивнул и опять сделал глоток. — Одержимость. Сейчас я это понимаю. Все говорят — любовь, любовь. Любовь — херня. Одержимость — вот что страшно. Вот что настоящее. Любовь проходит, а одержимость — и не мечтай. Не пройдёт. Надеюсь, что она так никогда и не узнала. И не поняла, как я её… — Тебе хватит, Кори. — Джек мягко потянул на себя пузатую бутылку тёмного стёкла. — Мне? Я трезв как новорожденный огурец. — Я вижу. — Хорошо, — Оскар усмехнулся и протянул руку за сумкой. Порылся там недолго и извлёк на свет крохотную коробку, похожую на мини пудреницу, только мужской вариант — чёрную, с гравировкой. — Что… что ты делаешь? — оторопел Джеки, не в силах оторваться от здоровой руки, которой ловко орудовал Оскар. Белая дорожка на мраморной столешнице была идеально ровной и тоненькой. — Помоги, — тот протянул Джеку купюру в пять евро, — мне одной рукой неудобно. — Ты ёбнулся? — заорал Джеки, отпрянув от него как от огня. — Кори, ты что дуришь? Откуда у тебя кокс? Оскар хмыкнул, изучая лицо напротив нечитаемым взглядом. И после небольшой паузы изрёк: — Ну? И что ты истеришь? Чтобы ты знал, чистый кокс абсолютно безвреден и привыкания не вызывает. А кайф от него улётный, и ломки никакой. К твоему сведению, бо́льшая часть того, что тебя окружает — музыка, книги, стихи, да даже та же архитектура! Бо́льшая часть всего этого их создателям не во сне приснилась и не железной жопой заработано. А создано под коксом. Ну или ещё под каким, возможно, дешёвым говном. Но это не наша тема. Дешёвки долго не живут, сам знаешь. А снег — он для избранных. Так что засунь подальше свои вопли. Если хочешь — присоединяйся. Секс под снегом — это отдельная вселенная, простым смертным недоступная. Это просто разрыв мозга, малыш. С этими словами Оскар, всё же изловчившись, свернул купюру в трубку своими музыкальными пальцами и протянул её Джеки. — Держи, Жень. Тот кинул короткий взгляд на руку, словно там была не бумага, свёрнутая фунтиком, а змеиная голова с разинутой пастью и раздвоенным языком, с которого капает ядовитая слюна, и снова впился глазами в лицо Оскара. — Шутишь? — И не думал. Если ссышь, то я первый. Смотри и учись. С этими словами Оскар приставил конец скрутки, наклонился к столику и вдохнул порошок, держа купюру двумя пальцами. Потом откинул голову назад и зажал ноздри, цепко наблюдая за тем, как меняется лицо Джеки. Тот же встретил его взгляд глазами, полными ужаса, потом рванулся встать, сделал два шага к окну и стал заваливаться набок. Крик Оскара он уже слышал как сквозь вату — издалека и неясно. И то, что он не упал на землю, как должен был, его, конечно, удивило, но чувство это было каким-то вялым, смазанным. Очнулся он лишь в тот момент, когда Оскар сильно хлестнул его рукой по щеке. Он сидел в кресле, а тот нависал над ним и был бледен как смерть. — Господи, малыш, прости меня, я такой идиот. Я ж не знал, что ты так отреагируешь… — Кокс, — еле пошевелил губами Джеки, — мама с него начинала, я помню эти дорожки. — Боже, я дебил, я совсем не подумал, прости, — растерянно повторял Оскар, хотя тон его отличался от взгляда — тот был по-прежнему скорее изучающим, чем покаянным. — Это была маленькая провокация, эксперимент, прости. Воспитательный момент. — С… кокосом? — криво усмехнулся Джек, который уже мало-помалу почти пришёл в себя. — Это инозитол, В8, малыш. Витамин. Его в съёмках используют: и безвредно, и на порошок похож — не отличить. — Брешешь? — с надеждой спросил Джеки. — Проверь. Это инозитол. Да и как я через таможню порошок провезу, подумал? Ну, блядь, — в сердцах добавил он. — Ты ж видишь, что я полностью копенгаген. После дороги такими не бывают. — Я проверю. — Проверь. Полиция нравов. Джеки наклонился к столику и мазнул подушечкой пальца по белому. Затем понюхал палец и потёр им десну. — Не немеет, — сообщил он то ли самому себе, то ли Оскару, который к тому времени лёг на кровать и растянулся на спине, заложив руки за голову. — Вот видишь. — Ну ты и тварь. — Зато теперь я уверен, что ты в безопасности, малыш. — Ты и так это знал! Я тебе давно сказал, что никогда не притронусь! Я слишком часто видел, как с первого раза подсаживаются. А я такой — сразу с катушек слечу, с первой дозы, ты же знаешь. — Знаю, мой хороший, знаю. Потому и перестраховался. — Зачем… ну зачем… — Доверяй, но проверяй, малыш. — Но… не так же… — У каждого свои методы, Женьк. Зато действенно и убедительно. Лучше один раз увидеть твою реакцию, чем сто раз услышать. Джеки помолчал, рассматривая свои руки. — Отвези меня домой. — На ночь-то глядя? Нет. Я пил, за руль не сяду. А такси сейчас тоже не выход — там сплошь афро-индусы, а я им даже собачку отвезти к ветеринару не доверю. Поспим и завтра утром поедем. — Нет, Кори. Я домой хочу. В Москву, — пробормотал Джек убито, покачав головой. Он походил на безвольную куклу — из него словно все кости вынули, перед этим их переломав в нескольких местах. — Ещё чего выдумал. Не ной. Твой дом здесь пока. А потом — там, где я скажу. — Там, где ты… — эхом отозвался Джеки.