люди и вещи, не предназначенные тебе
Где-то в тринадцатый день рождения судьбоносные слова Юсаку появляются на груди, прямо поверх сердца. Каждая буква аккуратно выведена тёмно-синим: «Три. Подумай о трёх вещах». Большинство людей, получая слова, ещё слишком юны для встречи с соулмейтом — но так лучше, ведь тогда слова могут направить их ко второй половине. Зачастую друзья детства — возможные соулмейты — забывают, что говорили друг другу первым, и навсегда остаются неуверенными, выбрали они друг друга по воле судьбы или вопреки ей. Но Юсаку чётко помнит эти слова, хоть и слышал их годы назад. Он по-прежнему вспоминает их каждый день. Он разглядывает слова через отражение в зеркале, глубоко дыша, и голова его кружится. На несколько затянувшихся мгновений ему снова шесть, он наполовину сломан, полон отчаяния и ничего кроме. «Подумай о трёх вещах», — говорит ему голос, отдаваясь так глубоко в его голове, что Юсаку по-прежнему слышит его семь лет спустя. Раз. Я должен выявить причины случившегося семь лет назад. Два. Я должен найти того, кто сказал мне это. Три. Если у меня получится, то, может быть, я найду причину двигаться дальше. Стихает боль в затылке, угасает давление на рёбра со всех сторон. Юсаку кладёт руку на грудь и впивается ногтями в кожу, позволяя осязаемой толике боли уверить его, что он по-прежнему заземлён в объективную реальность. «Просто подожди ещё немного. Я тебя спасу», — говорит он зеркалу, и он не уверен, с кем разговаривает: с неизвестным пока соулмейтом или с собственным отражением. Рёкену исполняется тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, — судьбоносные слова не появляются. Иногда он забывает, что они вообще должны, настолько он изолирован в своём маленьком мирке и почти не покидает его. Но время от времени он видит слова на левом запястье Байры, когда она отвлекается и забывает их прикрывать, и вспоминает, что его чистая незапятнанная кожа — аномалия. Солнце его почти не касается, и, пожалуй, он не должен удивляться, что слова тоже им пренебрегают. Впрочем, он считает, что так лучше, потому что жизнь любого его соулмейта была бы трудной и одинокой. Вместо этого он делает татуировку на руке, вечное напоминание о доставшемся ему наследии греха. Она служит достаточной заменой судьбе.я дышу воздухом из твоих лёгких
Тебе снится красная нить, связывающая тебя с человеком, с которым ты делишь участь — когда один соулмейт умирает, второй следует за ним. Перед тобой — он, тот самый, кому судьба отдала тебя на откуп, но пристальный взгляд его зелёных глаз так холоден, что ты чувствуешь, будто он пронизывает тебя насквозь, пробивает всё твоё притворство, всю твою защиту. Перед ним ты должен обнажить всё. — Это судьба, — говоришь ты. Ты, быть может, счастлив. По крайней мере, тело сообщает, что ты взбудоражен: сердце бешено колотится, адреналин бежит по венам, как удар по нервам от холодного укола, и твои чувства обостряются. Ты хочешь бежать, но так тянет прикоснуться к нему; ты тяжело дышишь, ты боишься — нет, предвкушаешь. Он сжимает красную нить в ладонях и шагает ближе — шагает ближе — и ещё ближе. Он обхватывает твои плечи руками, будто хочет обнять, и твоё тело расслабляется в ожидании, но вместо этого он захлёстывает нитью твою шею и сильно натягивает, душа тебя тем, что вас связывает. В твоих лёгких всё меньше воздуха, и ты задыхаешься. Сквозь пелену перед глазами ты видишь, что он задыхается тоже, но хватку не ослабляет. Это участь, которую вы делите. Это только сон. Нет, это только сон. Это неправда, неправда… Это кошмар. Рёкен просыпается в холодном поту, рвано дыша. Он касается шеи, запрокидывает голову, пытаясь облегчить вдох. Рёкен верит в то, что может подтвердить собственными пятью чувствами и понять, рассуждая логически; в предчувствия он не верит. Но одна мысль бьётся в его голове, и от неё не удаётся избавиться, как бы он себя ни убеждал: «Наша судьба будет жестокой, не так ли?»что в прекрасном имени твоём?
На правой ладони написано имя того, кто принесёт тебе наивысшее счастье. На левой — того, кто сделает больнее всего. На обеих руках Юсаку — одно и то же имя.твоя мука — моя погибель
Спустя две недели эксперимента Киёши Когами понимает: то, что его сын испытывает особенные мучения с самого его начала, не может быть совпадением. До того Рёкен знал только обычные для детей остаточные боли от связи душ, жалуясь время от времени на чужие царапины и синяки. Соулмейт Рёкена, скорее всего, был ребёнком приблизительно его возраста, жившим нормальной жизнью, и Киёши испытывал облегчение. Рёкен всегда был на редкость хорошим сыном, послушным, добросовестно и в точности исполняющим правила. Он обходил их иногда в незначительных деталях, но никогда не преступал черту того, что, как его научили, правильно и хорошо. Из-за этой своей черты, уверен Киёши, Рёкен и делает всё, чтобы спрятать боль и судороги от ударов током, плачет там, где, кажется ему, никто не услышит. За столом он ненасытен, сметает всю порцию за считаные секунды; приходит в себя, лишь когда кто-то из взрослых спрашивает, не хочет ли он добавки, и, вежливо отказавшись, сбегает к себе. Как человек, передавший Рёкену свои ценности и моральные устои, Киёши знает, что Рёкен старается утаить, насколько ему больно, дабы не причинять отцу ещё больше душевных страданий, чем эксперимент уже принёс: некоторые вещи, начав однажды, не так просто закончить. Поэтому Рёкен делает вид, что он в порядке, а Киёши делает вид, что верит. Он не уверен, что это правильно; но он и не знает, что есть «правильно», уже довольно давно.взрывы и другие виды разрушения
Первый их разговор лицом к лицу начинается так: Фуджики Юсаку только что вторгся в дом Когами Рёкена с видом на Дорогу из звёздной пыли. Солнце почти зашло, падающий через окна свет обрастает оттенками серого, и разглядеть выражения лиц друг друга сквозь падающие на них тени становится трудновато. — Ты Револьвер, — говорит Юсаку, и неожиданно их миры, отринув серое, взрываются цветом. Заходящее солнце — островки насыщенного оранжевого и красного, тонущие за горизонтом, а небо обретает умиротворяющий сине-фиолетовый цвет, который выглядит почти мягким на ощупь. Океан мерцает насыщенной лазурью — и дорога из звёздной пыли начинает зажигаться, светится тем ярче, чем небо темнее. Глаза Фуджики Юсаку — яркий густой зелёный, а у Когами Рёкена — бледно-синие, почти как драгоценный камень. Оба отступают на шаг, точно ошарашены тем, как изменился для них мир. Кусанаги Шоичи, хоть и всего лишь зритель, понимает, что что-то не так, и начинает: — Вы двое… — Да, я, — перебивает Рёкен, уставившись вперёд и делая вид, что он не видит, насколько прекрасен всё это время был мир. Повисает пауза, а затем Юсаку подхватывает. — Тогда ты знаешь, зачем мы здесь, — говорит он. Они соулмейты — и, пожалуй, неудивительно, что оба хорошо притворяются.