Сестрица

Сколько Дъна помнила своего брата, он всегда отличался жадностью. /а может, это она слишком сильно хотела все, что ему принадлежало и к нему относилось/ Вот они, двое мелких сорванцов, ворующие яблоки с прилавков грубых торговцев: мужчина грозит им вслед кулаком и кричит что-то совершенно не детское, но не поднимается, чтобы догнать. А они все бегут вперёд и хохочут, как сумасшедшие, зажав в ладонях румяные яблоки. Забегают в какую-то подворотню, одышка сумасшедшая, смеются до рези в животе. — У тебя вся коса растрепалась, мадам наругает, — предупреждает ее Айт /он вообще очень внимательный, глазастый такой, его за это ценят на корабле, где он служит/. — Потом переплету, — отмахивается Дъна и переводит взгляд на яблоки. — А у тебя спелее, давай меняться! — Вот ещё, нашла дурака. — Айтварас быстрее откусывает большущий кусок, чтобы сестра не позарилась; фрукт сочный, и мальчик с наслаждением чавкает и брызжет мякотью. Показав ему язык, девочка вгрызается в собственную добычу. Яблоки она обожает, но соревноваться с братом — больше. Мадам Аннет сметливо прибирает до ужаса симпатичную девочку с улицы к своим рукам, но не спешит делать из сироты одну из работниц борделя; вместо этого она определяет юную Дъну себе в помощницы, обещая той спасение от голода. По глазам видно, как сильно ребёнку хочется согласиться, но она упирается в своё условие: «пусть брат мой тоже для вас работает, дайте и ему угол, прошу». И они остаются в шумном борделе-баре, выполняя всевозможные поручения и мышками лавируя между проститутками и моряками. Так проходит год, пока Айта не замечает один старый капитан, давний знакомый мадам, и забирает смышлёного пацанёнка к себе в качестве корабельной крысы и черт знает кого ещё. Тогда они с Дъной впервые со дня встречи надолго расстаются; она суёт ему в руки одну из своих новых лент и дрожащим голосом просит сберечь её и себя. С тех пор Айта штормит по морю, и каждый следующий раз, когда он приходит, ему все труднее удержаться на суше. Он сидит рядом с Дъной и с шалым восторгом в глазах рассказывает о битвах, о море, о ругающихся матросах, о мудром капитане и том, что без качки ему все трудней уснуть. А она говорит ему о происходящем в порту, о том, как недавно одного надравшегося клиента выгоняли сразу трое и о том, что мадам совсем не молодеет. И все равно они растут вместе, этот жаждущий свершений Айтварас и стремящаяся к стабильности Дъна. И пусть их раскидывает все дальше друг от друга, пусть он давно перерос ее на полголовы, они все ещё остаются на равных, все ещё заботятся друг о друге. — Что с твоим лицом? — Спрашивает Айт, чуть заметив сестру. Она вздыхает — не помогла ей косметика, глазастый всегда все увидит. Он поворачивает её лицо к своему и проводит пальцем по синяку на скуле, безуспешно замазанному пудрой. — Кто? — Сэмюэл. Я думала, что он в меня влюблён, а он думал, что я проститутка. Мы оба ошибались. — Ясно. — Айтварас поднимается и уходит, не проронив больше ни слова. К вечеру, правда, возвращается с фингалом и сбитыми в кровь костяшками, сплевывает кровь у входа в бордель и Дъне улыбается. Дурак. Не то чтобы она была неблагодарной, просто любила соревноваться. У брата ведь всегда было все лучшее. Лучшая одежда, лучшие друзья на борту, лучшие девушки на суше. Он привлекал и очаровывал самых избирательных красоток, не имея за собой денег или статуса, но располагая смазливой мордашкой, острым умом и бесконечным обаянием — убийственная смесь в своём апогее. Когда-то и Дъна была влюблена в него, как без этого. Однако ту одержимость она удушила в самом её зародыше, осознавая свою глупость, не желая разрушать невероятную дружбу. Вместо этого она уводила его девушек. Не всех, конечно, но очаровывать и она умела, а красотой и мозгами природа ее уж точно не обидела. Пока Айтварас уплывал в очередное приключение, Дъна привечала очередную его пассию, окружала вниманием и пониманием и даже сама в некоторых из них успевала влюбиться, что приводило потом к совершенно дурацким, до слез обидных ссорам с братом. В какой-то момент все стало проще: то ли Айт перестал уделять дамам какие-либо эмоции, то ли Дъна оставила его и его личную жизнь в покое. Так и было, пока не появилась Ирэн. Дъна не понимала Айта. Хуже того, она не узнавала Айта. Он, давно уже переросший подростковые влюбленности, от которых голову ведёт, цеплялся за свою новую пассию крепко, почти остервенело, никого к ней не подпускал. Айтварас жадничал, будто нашёл в ней какой-то редкий куш. А если брат вёл себя странно, то сестра всегда стремилась разобрать причину. Причина была, вне сомнений, весьма симпатичной. Не было в Ирэн идеала, конечно же, но стоило Дъне приглядеться к зелёным глазам, как её затянуло. Ирэн была притягательной. А ещё острой на язык, смелой и гордой — поначалу хозяйке борделя она показалась слишком уж похожей на самого Айта. Но были и различия, естественно. Ирэн была доброй. Это качество ей совсем не удавалось скрывать под напускной колючестью, как и не выросшую в ней жестокость. И Дъне стало любопытно прикоснуться к этой девушке-загадке, которой так заболел Айт. Дъна не знала, что они подружатся. Дъна не знала, что заболеет сама. Она все чаще общалась с ведьмой /этот секрет ей доверила лично Ирэн в обмен на рассказ об их с Айтом детстве/, пробивалась к ней шутливыми комплиментами, походя вгоняла в краску. То ли брат был занят, то ли слеп, но от его внимательных глаз ускользнула растущая привязанность между самими близкими ему девушками. Возможно, сам он счёл эту привязанность за начало крепкой дружбы, да только у Ирэн в этой ситуации интуиция работала куда как лучше. И когда хозяйка борделя увлекла ведьму за собой в свою комнату, последняя чувствовала, как что-то грядёт. — Дъна, — сказала она, когда Айтова сестрица обняла смуглое лицо своими ладонями, — что ты делаешь? — Братец говорил тебе, как мило ты смущаешься? — поцелуй на одной вспыхнувшей щеке, поцелуй на другой, касание губ. — Пожалуйста. В этом ничего преступного. Ирэн позволила себе расслабиться с той, с кем расслабляться нельзя. Может, у них это было семейное, но целовалась Дъна едва ли хуже своего брата. Ирэн была в смятении, а Дъна гладила её спину. Ирэн лишь немного поддалась её напору, а Дъна уже прижимала её к себе совсем не по-дружески. Бледные пальцы шустро развязали пояс, залезли под рубашку, гладили с такой нежностью, которую ведьма редко могла вспомнить в своём капитане. Однако когда руки Дъны коснулись груди под рубашкой, Ирэн остановила ее. — Я не могу. — Айт простит, не волнуйся, — с улыбкой прошептала хозяйка борделя. — Я себе не прощу. Мне жаль. — Да, есть о чем жалеть, — вздохнула Дъна, поправляя на подруге одежду, — я могла бы подарить тебе лучшую ночь в твоей жизни. С братом можешь о таком и не мечтать. — Что ж, буду довольствоваться малым, — усмехнулась Ирэн, и девушки рассмеялись. Ночь они всё-таки провели вместе, рассказывая друг другу истории и хрустя яблоками, которые нашлись у юной мадам на столе. А к утру, когда ведьме нужно было уходить на корабль /«Крыло» собиралось уже отчаливать/, пообещали, что сохранят эту ночь в тайне от всего мира. Айтварас посмотрел на своих девочек перед расставанием с сестрой — обе улыбались друг дружке так, будто знали общий секрет. Добродушие его вмиг слетело, когда Дъна нежно поцеловала Ирэн на прощание, а на негодующий вид брата весело отозвалась: — Ну чего ты? Не жадничай ею хоть сейчас, я буду очень скучать! Ну хочешь, я и тебя поцелую? — Нет уж, обойдусь, — Айт сменил гнев на милость и даже подарил сестре краткие, но крепкие объятия. И, пока ведьма их не могла услышать, прошептал прямо в ухо среди золотистых волос: — даже не думай. Она не тот случай, когда тебе все сойдёт с рук. — Иди уже, грозный покоритель морей, — они обменялись щелбанами /совсем как в далёком детстве/ и снова разошлись, не представляя, когда снова встретятся.