Вера в лучшее

За спиной Веры тусклой дымкой развеваются крылья ангела, но там, где должен быть нимб, Помощница видит рога. Цветы — белые-белые, будто подвенечное платье — шелестят бархатом лепестков, жадно ловят капли студёной утренней росы и щекочат щиколотки сквозь рваные дыры в штанах; где-то за толстыми стволами деревьев утробно воют уставшие, разморённые жарой лоси, а от блестящего дурмана слезятся глаза. Тара задумчиво поднимает голову вверх, к кругу ослепляющего солнца, и делает глубокий вдох, стараясь не обращать внимания на терпкий металлический запах. Персик, мурлыча, слизывает кровь с её ладоней по-кошачьи шершавым языком, и девушка не знает, содержимое чьих вен сейчас вязко поблёскивает на её пальцах вместе со слюной питомца. Во рту сухо, обветренные губы зудят и трескаются, стоит лишь попытаться улыбнуться — и запах этих чёртовых цветов горчит в носу. Мы рождены без греха, — шепчет сладкий, будто густая карамель, в которую на Хэллоуин макают яблоки, голос. — Следуй по пути и найди эту чистоту. И Вера, ступая босыми ногами по влажной траве, улыбается так приторно, что Помощница невольно скользит языком по кромке зубов, но вместо сладости чувствует ржавый металл. Она сплёвывает тёмно-красный ком слюны на красивое лицо Сид, и видение, поморщившись, исчезает. Тупая боль грызёт мышцы и суставы, тяжесть оружия давит на плечи; и из глаз с кляксами лопнувших капилляров течёт, как из взорванного бензобака. Персик урчит, мигает и щурится, стоит Таре рассеянно погладить её густую, кое-где слипшуюся от крови шерсть, и опасливо прижимает к голове уши, когда ту выворачивает наизнанку прямо на белые лепестки. Где-то над ними, грохоча, пролетает вертолёт и стайка кричащих птиц. Тара хватает висящий за спиной огнемёт и сжигает цветы ко всем чертям, и на мгновение на душе становится чуточку легче. *** Она больше не плачет (почти. Вера приходит к ней каждый день, и её губы противно-розовые, а взгляд — плюшево-участливый. Тара показывает ей средний палец или стреляет в лоб). Топливо в огнемёте меняется чаще, чем Помощница успевает дышать. *** Скажи «да», — твердят Сиды, будто заведённые, и это почти что смешно. Тара закатывает глаза, хотя всё лицо пульсирует чистой неразбавленной болью, и смеётся совершенно беззвучно в лицо Иоанну и его названной сестре. Каждый в сопротивлении давно уже знает, что Помощница онемела — стресс, возможно, или кто-то слишком сильно приложил битой по горлу — и когда младший из семьи, поняв, суёт в её дрожащие и едва шевелящиеся пальцы ручку и блокнот, она выводит лишь кривое и быстрое «Засунь своё искупление себе в задницу». От удара прикладом из окончательно лопнувшей губы течёт кровь. Вера, окутанная крыльями, будто покрывалом, не мигая смотрит на Тару из-под изогнутых, не тронутых тушью ресниц. Помощница хочет её придушить. *** В созданном блажью мире Тара не ловит ни кайфа, ни спокойствия. В детстве у неё был старый и облезлый медведь, затисканный ею настолько, что в некоторых местах из округлых дырок вываливался синтепон. Он был серым и пах пылью и тканью, этот мишка, но всё равно занимал своё почётное место на полке деревянного шкафа, ломящегося от маминых книг. Вдыхая наркотический дым из приоткрытых Вериных губ, Тара вспоминает плюшевого медведя и думает о том, что, будь у него чувства, сейчас она осознала бы их сполна. Потому что в руки, сжимающие пистолет, каждым свои словом Сид будто запихивает вату, и так же, как ту забытую игрушку, заставляет лишь наблюдать, не имея возможности двинуться с места. Ведь если попытаться слезть с самой высокой полки, то запросто можно упасть. Вера злится — ох, так злится, что воздух вокруг трещит напряжением, несмотря на перезвон искусственной росы и шелест таких же неестественных листьев. Мимо, поблёскивая пустыми глазами-бусинами, проскакивает белый кролик, а тонкие сухие пальцы сжимают запястья Тары так сильно, что слышится хруст. И в её громком звенящем голосе больше нет приторности — лишь клокочущая, неразбавленная ярость. Тара смотрит на неё — на тонкий изгиб губ, на идеально уложенные волосы и горящие глаза — и неожиданно чувствует нечто, похожее на жалость. Эту девушку — брошенную, забытую в дымке наркотиков и боли — Иосиф подобрал, словно потерянную псину — и теперь та с поистине собачьей преданностью лижет ему ботинки. — Я думала, мы наконец-то поняли друг друга, но ты, ты!.. — Вера почти кричит, и её аккуратно подстриженные ногти больно впиваются в чужую кожу, оставляя глубокие следы-полумесяцы. Тара устало вздыхает, совсем не чувствуя страха или вины. Война между ними с самого начала напоминала скользкий вонючий бензин — одна искра, и всё вокруг вспыхнет ярко-оранжевым. — Ты запуталась... — неожиданно мягко произносит Сид, в одно мгновение сменяя гнев на милость. — И хочешь ты того или нет, я помогу тебе увидеть истину. И губы — горькие от блажи и горячие-горячие, словно воск — сминают рот Помощницы в грубом поцелуе, и белые зубы кусают и лопают трещинки, и Тара чувствует привкус крови. Она не понимает, почему вмиг ослабшие руки не отталкивают стройное тело, а притягивают его ближе — и не знает, чего ей хочется больше — всадить в трепещущее под белым платьем сердце нож или обнять Веру ещё крепче. Мир вокруг рассыпается на куски зеленоватой пылью. Сид смотрит на Тару несколько долгих секунд, и Помощница понимает, что их затягивает куда-то глубоко — туда, откуда, возможно, кто-то из них не сможет выбраться. И в груди отчего-то болит. *** Они стоят на несуществующем обрыве, чьё дно не видно из-за клубящегося сизого дыма, и у каждой есть своё собственное оружие — несколько стволов у Тары и веер иллюзий — у Веры. Помощница, чей голос медленно, но верно восстанавливался, шепчет хриплое и тихое: — Не нужно этого делать. Ты можешь пойти со мной. Сид печально кривит тонкие губы и невесело усмехается. — Как и ты со мной. Но мы обе знаем, что никто из нас не отступится. Ветер колышет спутанные волосы, водит невидимыми руками по взмокшим лицам. Они борются, будто два хищника, запертых в одной клетке, и каждая норовит вцепиться зубами в чужую глотку, пуская на землю кровавый сок. По виску Тары стекает красная дорожка, Вера хватается за дыру в боку; и дыхание обеих такое громкое, что перекрывает стук клокочущих сердец. Нет патронов, нет иллюзий; девушки словно заканчиваются, едва стоят на дрожащих ногах, и всё вокруг кренится и бурлит, норовя разбиться. Вера смеётся — отчаянно и совсем не весело — и смотрит вниз, в гостеприимно распахнутую скалистую пасть пропасти; и в её глазах Помощница видит смирение. Она замирает, чувствуя, как позвоночник лижет замогильный холод. Тара знает, что будет дальше. Они обе это знают. Сид улыбается и неожиданно протягивает Помощнице окровавленную ладонь, и её губы на вкус всё такие же горькие. Тара закрывает глаза, считая до десяти. И Вера делает шаг.