Стороны

      — Все в порядке?       — В полном.       Джон морщится и рвано выдыхает, едва ли не не срываясь на полукрик; рука замирает у шеи. Он чувствует, как острый конец семечки оцарапывает кожу, как трясется рука, и как сильно стучит внутри сердце, почти проламливая тугие, не желающие повиноваться и прогнуться ребра.       — Джон!       Тот молчит. Мама смотрит напуганно, отец прямо-взволнованно, и он знает, что дай волю своему страху, дай волю чувствам и мотни головой — все! — у него заберут и нож с кожаным мешочком, в который он положил отобранные семена, и возможность использовать его способность. Укутают в одеяла, и он навсегда останется любимым и маленьким сыном в их голодной и бедной семье. У него заберут шанс. У него заберут возможность помочь, найти выход из их положения и согнать нависшую хмурую тучу над их домом.       Джон улыбается и кивает слишком резко для иллюзии полного спокойствия. Мама выдыхает, хватая руку отца, и почти плачет от обуреваемых ее чувств, пока сам Джон, стараясь не поддаваться своим, медленно вставляет семя в рану, проталкивая острый конец.       Кожа стягивается, появляется какая-то тяжесть, и он сам весь натягивается как струна, боясь дернуться и даже вздохнуть. Миг, секунда, может, чуть дольше — все пускается в дикий пляс, и лозы просачиваются наружу, разрывая кожу. Просачиваются и внутрь, оплетают кости, мышцы, подпитываются его силами и ластятся у самого сердца, играясь в свои опасные игры и тыча заостренными концами в легочные мешки.       Джон орет во все горло и едва ли не сравнивает это с Адом.

***

      Со временем почти не больно. Джон совсем привычно замирает и задерживает дыхание, зажимает семечко пальцами, боясь выронить, и аккуратно вставляет его в открытую кровоточащую рану. Кровь течет теплой струйкой по коже, хотя внутри все так же привычно — обыденно леденеет от ощущения страха.       Лозы вырастают моментально, проскальзывают внутрь, в тело, оплетают его, словно тонкие руки матери, цепляющие мертвой хваткой и обнимающие нежнее всего на свете. Лозы — ничем не хуже. Грубость прошла, ей на смену пришло аккуратное скольжение. Лозы — слепые котята, и иногда они тычутся в мышцы, прежде чем остановиться и скользнуть меж мышц, связок и костей, заставляя те «расступиться» под натиском. Джон уже не кричит — горло сковывает спазм, толстый стебель замирает у челюсти, оглаживает глазной нерв, отчего сам глаз начинает слезиться, и стебель медленно отползает обратно, царапая горло, но открывая путь воздуху, и Джон дышит им так, словно в последний раз.       Лозы рвут его изнутри и совсем не желают брать другую плату за их покорение.

***

      После операции, когда из его тела вытаскивали загнивающую листву, он чувствует себя полностью обессиленным. Глаза и слезятся, горло саднит, зашитые раны щиплят, а в голове все еще крутится мысль о том, что в нем гнили листья, что они прилипли к легким и остались «прослойкой» меж мышц после использования лоз. Что он легко мог умереть. Но, несмотря на это, Джон не плачет, хотя очень хочется.       Он правда очень устал. Устал бояться, устал использовать «Гроздья гнева» и бояться самого себя. Устал. Но это ничего не меняет. Совершенно. Его способность и впрямь помогает его семье пробиться сквозь нищету и голод, и Джон не мог просто так остановиться на полпути, сдаться и отступить назад.       И потому, когда его спрашивают:       — Все в порядке?       Джон привычно улыбается.       — В полном.       И сдержать слезы уже не получается.