turn on the light that will shine on tomorrow

У Элиота сияющая улыбка. Гилберт не уверен, видел ли когда-нибудь столь же сильного сияния, которое исходило от Оза, и не уверен, увидит ли когда-нибудь вообще что-то хоть немного приближенное к нему, однако Элиот был к этому близок. У Найтреев было мрачно. Все смотрели на него с таким презрением, и даже искренняя радость Винсента не помогала – Гилберт его боялся. Винсент был жутким, от его «доброты» хотелось забиться в угол и избегать этого столько времени, сколько вообще возможно. Гилберт даже немного ненавидел себя – рядом родной брат, а он относится к нему как к чему-то, что можно использовать ради достижения цели. Всё ради того же привычного света – настолько ему нужен был Оз. Элиот почти заменил его. Он так сильно отличался от других Найтреев, что у Гилберта возникали вопросы о том, точно ли он часть их семьи, а не приёмный, как он. Но вовремя себя останавливал от таких вопросов – у Элиота были Найтревские глаза, что сильно отличало их от других людей. Тем не менее, он полностью от них отличался. Элиот был совсем маленьким, чертовски наивным, даже можно было его назвать плаксой, каким прежде был Гилберт – он плакал из-за каждой мелочи. Разница была лишь в том, что Гилберт позволял своим эмоциям взять верх, а Элиот упорно говорил: «не испугался!», «не расстроился!», и это было настолько мило, что Гилберт не мог сдержать улыбки при виде невероятно серьёзного приёмного брата со слезами на глазах. Винсент был привязан к нему, к Гилберту, даже несмотря на то, что тот не помнил его, а Гилберт к нему – нет. Винсент его лишь пугал. А вот Элиот был лучом солнца. Мог быть и самим солнцем, но, в конце концов, солнце – это Оз, и он гораздо важнее семьи Найтрей, насколько бы Гилберт ни был привязан к Элиоту. Но всё же – Элиот луч солнца. Гилберт любил проводить с ним время, дело далеко было не в том, что он любил детей. Скорее, он любил Элиота, нежели детей. Даже несмотря на то, что он такой прилипчивый и глупый, как и соответствует ребёнку, Гилберт его полюбил, потому что он единственный, кто в этой семье отнёсся к нему по-человечески. Даже как к брату, наверное. Элиот был искренним в своих чувствах. Он любил приносить любимые книги, чтобы читать с братьями, и размахивать игрушечным мечом, притворяясь рыцарем из романов, а Гилберт подыгрывал ему, играя злодея, который легко умирал после пары взмахов меча. Элиот радовался настолько очаровательно, настолько искренне, что Гилберт готов был проигрывать ему столько, сколько он сам того захочет, чтобы вновь и вновь видеть эту радость. Чтобы видеть, как он торжественно поднимал меч вверх, провозглашая себя победителем, а потом обнимать его – так, будто он действительно его настоящий младший брат. Несмотря на то что кровь их не объединяла – Гилберт любил его как младшего брата, настолько сильно, насколько он вообще мог кем-либо так дорожить, кто не Оз Безариус. Гилберту было страшно, что он испытывает эти чувства к Элиоту лишь потому, что он ищет замену Озу. Это было бы нечестно: по отношению к Элиоту, по отношению к Озу, даже по отношению к Винсенту, и, что не менее важно, по отношению к самому себе. В конце концов, Элиот – не Оз, и это важно понимать. Страх отпал в тот момент, когда Гилберт заметил в глазах Винсента нежность. Он, прежде не заинтересованный в каком-либо члене семьи, кроме самого Гилберта, смотрел на Элиота с такой искренней нежностью, что Гилберт не мог поверить своим глазам. Винсент не врал ни ему, ни Элиоту, ни кому-либо ещё, и хотя бы в его взгляде это было видно. Он относился по-прежнему грубо к любому Найтрею, даже если ему за это грозил удар по лицу или вырывание волос – он был искренним в своём отношении к ним. И, тем не менее, он полюбил Элиота. Винсент мог врать кому угодно, даже самому себе, но Гилберт точно знал, что это чувство в его взгляде, с которым он стал со временем смотреть на Элиота. Привязанность. Как бы он не пытался это скрыть. В конце концов, он переживал за него. — Вчера ночью Элиоту снился кошмар. - Сказал он, задумчиво наматывая на палец едва отросшую прядь волос. Винсент твёрдо решил отрастить себе волосы длинней, чем они сейчас. – Я думаю, тебе стоит спросить у него, что ему снилось. — Откуда ты знаешь? И почему не тебе спросить? — Тебе он доверяет больше. – Винсент усмехнулся и пожал плечами. – Я заходил к нему вечером. Ничего особенного, просто хотел вернуть… книгу. Винсент никогда не одалживал у Элиота книг. В конце концов, и вкусы у них различаются, хотя бы из-за разницы в возрасте. В тот день Элиот задумчиво разглядывал Винсента, и сказал ему, что у него красивый глаз. Тот, что красный. И Винсент, наверное, впервые на памяти Гилберта смутился. Никто не хотел обсуждать красный глаз Винсента, Гилберт тоже, но он даже не знает, почему. Он слышал, что около ста лет назад красные глаза были неким символом несчастий, или что-то вроде того, но это не было особо актуально в эти дни. Винсента не гнобили за его красный глаз, но и не хвалили этот самый глаз тоже. Элиот был первым. — Чего смотришь? – грубо ответил ему тогда Винсент, когда Элиот, сидя на коленях Гилберта, бесстыдно разглядывал его. — Твой глаз. – сказал он. – Не такой, как у Найтреев. Он красивый. И Гилберт, и Винсент, сразу поняли, о каком глазе он говорит, а иначе бы он обратил внимание сначала на Гилберта, у которого таких глаз целых два. У Винсента на щеках появился едва заметный румянец, он сказал что-то грубое, настолько тихо, что вряд ли даже Элиот услышал и заправил волосы так, чтобы они прикрыли глаз. Тем не менее, вечером он вёл его к своей спальне держа за руку, не так сильно сжимая, как раньше, с злостью, стискивая зубы. Он держал его ладонь куда более нежно, осторожно, а перед дверью потрепал по волосам. — Спи спокойно, маленький рыцарь. И тогда у Винсента была до того добрая улыбка, что Гилберт не поверил своим глазам. Привыкший видеть в его взгляде либо болезненную одержимость, либо грубость, он не мог связать в голове два понятия: «Винсент» и «доброжелательность». И Гилберт понял. Он не искал замены Озу в Элиоте. Элиот действительно сиял, как луч солнца, возможно, для кого-то он будет самим солнцем, но его сияния было достаточно, что Гилберт хотел защитить этот свет, почти так же, как хочет вернуть и защитить Оза. И, он уверен, Винсент хочет защищать его настолько же сильно. Гилберт прислушался к словам Винсента и зашёл к Элиоту через полчаса, когда он уже был в постели, пытаясь уснуть, но всё же смыкал глаз. Лёг к нему под одеяло и спросил: — Что тебе снилось прошлой ночью? Элиот рассказал ему всё. Рассказал такую странную историю, без какой-либо связью с реальностью, и Гилберт вздохнул спокойно: обычный кошмар. В конце концов, могло быть что-то похуже. Элиот плакал, вспоминая события сна, и цеплялся за одежду брата – тогда Гилберт гладил его по голове и спине. Он целовал его в лоб, если нужно было, и Элиот успокаивался. Утирал рукавом слёзы с щёк, вновь улыбался, и рассказывал дальше. И снова срывался на плачь. «Ребёнок», думал Гилберт, прижимая к себе ближе приёмного младшего брата. Нет, всё-таки, просто брата. Элиот заснул совсем скоро, в объятьях Гилберта, и дышал спокойно, не подавая признаков плохих снов, и Гилберт этому был искренне рад. Он готов защищать Элиота – сейчас и потом, настолько, насколько может, потому что, пока нет в этом мире Оза Безариуса, Элиот – его единственный свет. Перед сном Гилберт ещё раз поцеловал Элиота в лоб, напоминая себе утром сообщить Винсенту, что кошмары ни ему, ни их младшему брату, не снились. Гилберт был уверен, что Винсент будет рад услышать, что Элиот спал спокойно.