Безобидные черти

Для одних она кошмар, для других — спасение, а для некоторых и вовсе ничего не значащее в жизни событие. В жизни? Смерть — это лишь одно мгновение, при котором душа покидает физическую оболочку — тело -, далее душу преследуют вспоминания, которые вскоре превращаются в одни лишь сожаления за время, которое было прожито не по назначению. Чем не адские мучения? Настоящий Ад — это и есть жизнь. Всё, что остаётся с душой после смерти — куча времени в сожалениях, терзаниях совести и депрессии, депрессии, депрессии. Те, кто смирился быстрее всех — беспристрастные к жизни, её заботам, её прелестям. Вещий дух — не жнец, он не забирает души. Он приходит к живым и вещает о их дальнейшей судьбе, говорит о скорой смерти, а в ином случае рассмотрит в личности того, кому можно доверить переправление душ умерших на тот свет. По его мнению, этот человек должен быть справедливым, непоколебимым, тем, кто привык судить по поступкам, а также тем, кто будет лишён своих воспоминаний для того, чтобы забыть о жалости. Те, кого Вещий Дух выбрал потому, что они не заслужили загробного покоя — шестерняшки. Они — те, за кем интересно наблюдать: за их решениями и мотивами, за тем, как они будут учиться принимать сложные решения, формировать мотивы и пользоваться своей участью, какие итоги сделают, как долго смогут так быть. Да и в потусторонний мир им нельзя, ведь они бы его точно разгромили. Духи хотели зрелища, поэтому слегка изменили условия набора. Забрать у этих шестерых все воспоминания, значит действительно лишить их личностей: они сделали друг друга, значит разделять их нельзя, поэтому убыла убрана лишь большая половина, а маленькая крупинка воспоминаний о кровной связи из прошлой жизни осталась где-то там в умирающем подсознании, уступающем место машинальным действиям, справедливым, обдуманным, решающим чужие судьбы после смерти. Умершие, которых ОНИ ведут на тот свет, машинально чувствуют умиротворение. Они понимают, где находятся с первых же секунд: перед входом в вечность; не стараются перечить, могут рыдать, но при этом прекрасно понимать, что перед ними стоит не какое-то там бездушное создание, зацикленное на своей работе и молчаливо осуждающее за все грехи, а настоящий человек, умеющий мыслить, умеющий понимать, умеющий вести диалог, такой же грешный, способный делать ошибки. — «Грехи? О них не все люди сожалеют, поэтому эта тема будет бесполезной. Сожаления — действительно жестокое наказание. Они должны сами понимать, что это вполне справедливо по отношению к ним.» — «Ясно.» *** Первый брат находил общий язык с теми, кто мог кидать смерти вызов. — Твоя смерть — убийство, — сказал мне некто, пронзая своим светящимся взглядом мою кожу, плоть и нутро, буквально насквозь, — Тебя убили те, кому это было выгодно, — добавило оно, скривив свой рот в ничего не значащей — так, по крайней мере, показалось мне — усмешке, — Ты был тем, кто ее ненавидел. — наконец озвучило оно своё краткое заключение, отчего меня пробило в холодную мелкую дрожь. Мужчина. Он ли — та самая смерть? Сказать я ничего не смог, мысли поглощали меня, я в них тонул и не смог пошевелить даже пальцем: создалось впечатление, что моё тело стало не моим. Было страшно даже при том, что я всё прекрасно понимал. Чёрный балахон с красными тусклыми оттенками — казалось, этот цвет еле держал свой тон и чуть не превращался в сплошной чёрный, меркнув на его фоне — закрывал его макушку, создавал тёмную-тёмную тень, падающую на половину и без того устрашающего лица. Устрашающего? Он не хотел напугать. Кажется, он лишь усмехался: точно сказать было сложно, так как любая эмоция на его лице либо отсутствовала, либо была лживой. Я не видел, но почему-то так думал. — Что это за цирк? — не знаю, хотел ли я это говорить. А собственный голос то ли раздался вокруг эхом, то ли и вовсе был приглушен. — Где я нахожусь? — было глупо это спрашивать, потому что я точно помню оглушающий звук выстрела и пронзающий удар горячей свинцовой пулей в грудь. Я знаю, почему так позабавил его и точно знаю, что мне нужно вернуться обратно. — Не вернёшься, — опередил меня он. — Это конец. Помнишь, что я сказал в начале? Прекрасно помню, но не могу смириться.  — Смерть. Но я мог дышать, видеть и думать. Это не смерть, я себе её не так представлял. Я не могу не отрицать. — Хочешь сказать, что ранение не было смертельным? — хочу. — Что тебя могут спасти? — могут. — Так скажи. — Я жив, — и в уши ударил громкий хохот. — Людям свойственно отрицание, но все факты на лицо — ты стоишь перед жнецом. — Ты разве никогда не отрицал? — почему-то спросил я. — Скорее всего, при жизни, — он пожал плечами. Было странно видеть этот жест при таких обстоятельствах, но странное было услышать ответ. Он всё время выглядел скучающе, хоть и говорил серьёзные вещи. Может, это только для меня что-то значит? — Ты любил её? Жизнь. — По некоторым причинам. — Что же это за причины? — Не помню, но уверен, что я не ушёл сюда без них. И я замолчал: были ли у меня причины жить теперь? Желание мести — всё, что меня там держало. Теперь это всё кажется таким глупым и бессмысленным. — Ты не сильно старался меня переубедить, — подметил он. — Это ведь бесполезно? — Да. Он вздохнул, поднял свою косу и непринуждённо улыбнулся, без определённых эмоций, даже не заставив меня испугаться. Стало холодно. Ужасно холодно, но спокойно. Он вселил в меня панику, но тем же временем мне было, скажем, уютно. Вместо человеческого лица — клыкастый череп, большей своей половиной скрывающийся в тени тёмного балахона, вместо паники, ранее терзающей тело — умиротворение, сливающееся с тёмным то ли дымом, то ли паром, обволокшим и его, и мои ноги, а так же, кажется, нас куда-то уносящим. Вместо бесполезного отрицания — долгожданный покой. При жизни я оставил за собой незаконченное дело, поэтому свою вечность проведу потерянным. Я не чувствовал боли. *** Второму брату были родными мысли тех, кто мог со своей участью запросто смириться. — Твоя смерть — болезнь, — голос незнакомый, но создалось впечатление, что я должен был его когда-либо услышать, приятный, запоминающийся и негромкий. Я сидел на полу и не помню, что делал до того, как его услышал. Кажется, ничего, ведь он меня и пробудил. Ото сна? Почему я сижу? Вокруг было темно, но боковым зрением улавливались зеленоватые блики со стороны источника того самого голоса. Не могу перестать думать о его звучании: такое грустное, но одновременно уверенное. Так спокойно. Я знал, что умру. -…Выедающая тебя изнутри зараза, с которой ты старательно боролся, пока не пришло время задуматься: «а что дальше?», — я молчал. — Ты думал, что мешал им. Говорил он всё тише, будто что-то вспомнал. — Поэтому желание жить ушло. Ты только хотел счастья им. И говорил он чистую правду. Я поднял голову, увидев перед собой мужчину. Холодный синий цвет, тусклая рваная одежда, тёмная ткань, закрывающая макушку и чёрная распираторная маска на половине лица — зачем? А взгляд такой глубокий… Успокаивающий, ровный, уверенный и совсем слегка улыбающийся. — Не слушаешь меня? — усмехнулся он. — Слушаю. — Ты умер. — Я знаю. — Потому что болезнь убивала долго, отчего ты успел с ней сблизиться. Успел смириться и перестать бояться, — он присел напротив меня, потому что я так и не смог подняться. — Ночью, когда все спали. Ушёл так, чтобы никто не видел. Я не думал, что уйду так быстро. Признаю, в последние дни даже начал боятся, чувствуя что-то подобное тому, что чувствую сейчас. Я начинал понимать, но мой эгоизм пересилил все остальные чувства. — Думаешь, это выглядит жалко? - спрашиваю. — Им просто будет вдвойне больно, - отвечает. — Больно? — Не принижай их. Они любили тебя. — Любили? — Так же сильно, как и ты их, но не могли проявить это должным образом. — Ненавидели. — Только на словах. — Лучше бы я умер. — Она сказала это, только когда ты сам так сказал. Она была в ужасе и громко рыдала. — Я сделал ей больно. — Тем, что отказался от лечения. — Это было дорогим удовольствием. — Но они справлялись. — А я сделал их старания напрасными, — я подитожил это уже сам, стирая с глаз нахлынувшие слёзы. Люди даже после смерти плачут? Было бы жестоко, если бы не могли. Он поднялся, почти подал мне руку, что было похоже на наточенную привычку, хотя потом быстро передумал, видимо, пытаясь воздержаться от физического контакта; покрепче сжал в руке в какой-то момент появившийся там инструмент. Инструмент, которым жнец скосит мою душу с нивы живых, а душа будет страдать в муках совести и сожалений. — «А что было бы, не будь я таким слепым?» — лёгкая улыбка появилась на моём лице и я поднялся. — Этот же вопрос я задаю себе, — сказал и замахнулся он. В памяти остался зеленоватый блик больших грустных глаз. Я не ощутил в нём того, кто справляется со своей работой. Мне казалось, он не должен здесь быть, как и я, как и те, о ком он думал во время нашего разговора. Мне тоже казалось, что я многое упустил из-за того, что слишком неправильно думал о своих родных. Теперь у меня будет время подумать ещё. *** Третий брат вёл диалоги с теми, кто о смерти и не думал с роду. — Твоя смерть — переутомление, — это будто провучало лишь в голове. Странные слова, я их не понимаю. — Извините? — спрашиваю. — Ты был осторожен со своей жизнью до момента, пока не пришёл час ею принебречь, — он продолжал говорить непонятные вещи. Я не знал, стоит ли мне в них вникать. — Что вы такое говорите? -…Ты подумал, что это будет лучшим выходом. — А… — и вдруг у меня возник вопрос: куда делись все те взволнованные разговоры и звуки сирен, слышимые словно сквозь несколько слоев ваты? — Где я? — На грани между жизнью и смертью, — как-то устало ответил он. У меня то ли не было сил перечить, то ли я неосознанно хотел с ним попросту согласиться. Куда делась та рваная боль в груди? Почему я чувствую себя так непривычно-легко? — Смерть? — вдруг повторил я его слова, сказанные ранее и замер. Эти глаза смотрели на меня без лишних эмоций, он просто ждал, — Мне нельзя, у меня дети, — я даже успел усмехнуться. — Работа, большая семья. Разве мне можно умирать? — Твоё сердце разорвалось, — я вздрогнул. Меня взбудоражило вспоминание о последних минутах: там было слишком спокойно, мне даже не пришлось пытаться дышать. — Это было самое время, — закончил он. В любом другом случае я мог бы перечить, если бы не этот взгляд: такой уверенный, ровный, убеждающий. Страшный. Страх подталкивает на самые неожиданные решения. Один лишь его взгляд помог мне понять: это необратимо, я нахожусь там, откуда не уходят домой, откуда попадают только в потусторонний мир с самими лишь воспоминаниями, с самим лишь собой. Он не говорил ничего, только смотрел и терпеливо ждал, пока я выйду из ступора и решусь вновь глянуть в его глаза: надёжные, уверенные, смелые. Когда я поднялся, он снова заговорил: — Всю свою вечность ты проведёшь в сожалениях о тех счастливых моментах, которые пришлось пропустить. Их много. Но, тем не менее, ты не делал это зря. Я снова в них глянул, встал напротив и оглянулся вокруг: то ли темно, то ли светло, то ли сыро, то ли сухо, то ли комната, то ли обычная непримечательная пустота — какая разница, если мне известно, куда я отсюда попаду? — Мне не вернуться? Я даже не прощался. — Ты можешь присутствовать на своих похоронах. — А это больно? — Чертовски больно. Потому что теперь я лишён возможности вытереть их слёзы. *** Четвёртый брат больше всех понимал чувства тех, кто по тем или иным причинам к смерти тянулся. — Твоя смерть — самоубийство, — первое, что бросилось в глаза — довольная клыкастая улыбка. Он чувствовал себя здесь, как в своей тарелке. ...А почему не должен? — Я знаю, что жалок, - и я улыбнулся в ответ. Со слезами на глазах мы быстро нашли взаимопонимание. *** Пятый брат ругал тех, кто и не думал о том, насколько он хрупкое создание. — Неосторожность! Твоей смертью стала твоя неосторожность! — я видел широкую улыбку даже сквозь воротник его одежды. Яркий цвет совсем не вязался с обстановкой, но моим глазом был принят, как неотъемлемый элемент всего, что здесь было - жёлтый на бесцветье. Да, вернее, чего здесь не было. — Что поделать, - с сожалением выдохнул я. Не воспринимал смерть, никогда о ней не думал. А теперь даже близко не догадываюсь, что будет дальше. Кажется, он должен рассказать. И, кажется, звучать это будет похоже на правила какой-то игры. *** Шестой брат осуждал тех, кто и вовсе позабыл о том, что может умереть. — Твоя смерть — случайность, — большие светлые глаза смотрели ли на меня заслуженно-свысока. Ангельская красота с дьявольской искринкой. — Передозировка. Свою жизнь ты сравнивал с раем, но и не догадывался, что закончится она именно так постыдно. Жестоко. Заслуженно. *** Решение оставить им воспоминания было удачным. Мацуно не приходили к решениям самостоятельно, получалось у них это вместе с самими умершими. Они приходили к согласию и мотивы создавались определенные. С ними умершие были не прочь покинуть свой мир. Шестерняшки были далеко не идеальными, но при этом они всё равно имели некую способность притягивать. Они были настоящими. Настоящими они видели проявления разных характеров и под все умели подстраиваться.