Мгла.

      Юльхен сидит на краю крыши, свесив ноги. Над головой раскинулось безбожно огромное небо, как на зло, без единого облака на нем. Оно висело цветастым полотнищем над домами, глазея холодными искрами звезд, почти что насмехаясь. Юльхен уже пару раз посылала его. Металась по крыше, ощущая, как из-под тонкой подошвы разлетаются в разные стороны мелкие, острые камни, кричала в небеса, обозначая все имеющиеся у нее маршруты, не стесняя себя в выражениях, больше интересуясь, зачем все это было сделано, чем действительно злясь. Она устала злиться. Сначала было больно из-за оставшейся там, внизу сестры, не успевшей выбраться. Потом из-за того, что та все же выбралась, но добраться до нее не успела: туман поднялся выше, накрывая крышу пятиэтажки, на которой та отдыхала. А дальше ничего. Почти что пустота, гложущая изнутри, требующая заполнить ее хоть чем-то, хоть этой отравленной мглой, хоть бессмысленными криками. Юльхен предпочла второе, потому что первое ей сделать не дали бы.       Анна молча наблюдала за ее криками, сидя в углу крыши и кутаясь в грязно-бежевое пальто, иногда фыркая собственным мыслям. Вытягивать ноги опасно – могут оттоптать в порыве экспрессии, когда Юльхен не могла усидеть на одном месте, подрывалась, наворачивая круг или два по крыше, а потом опять усаживалась на прежнее место – поэтому она поджимает их под себя, пряча под складками тяжелой ткани.       Юльхен это занятие быстро надоедает: все, что могла сказать, она уже выдала, а повторяться не хотелось. Она глубоко вдыхает не слишком чистый воздух, опираясь ладонями о голые колени, которые раньше были прикрыты чулками, от которых сейчас остались едва ли посеревшие гольфы. В короткой юбке прохладно, и Юльхен частью души завидует Анне, выбежавшей из дома в штанах, плотной кофте и с чертовым пальто в руках. В его карманах обнаружились сигареты, но они, сопровождаемые презрительным взглядом Брагинской и сожалеющим – Бальшмидт, летят вниз, быстро исчезая во мгле.       В редкую минуту вечернего молчания они слышат, как скрипят внизу столбы, разъедаемые отравой, как шумят чудом выжившие деревья, повизгивают высотные антенны. Юльхен вскидывает голову к небу последний раз, желая плюнуть в него, но боясь, что прилет в ответку, и опускает взгляд. Она часто сидит вот так, спустив ноги вниз, будто самоубийца, которая все никак не решится спрыгнуть. Один раз попыталась, и до сих пор не сходят с запястья жирные, словно мазки чернил, следы от крепкой хватки Анны. Они едва прикрыты длинными, ободранными рукавами рубашки.       С тяжелым вздохом Юльхен переводит взгляд вниз. Под ногами, буквально в полуметре клубится зеленовато-желтый туман. По крайней мере, днем он выглядит так, а сейчас он отливает кровавой рвотой и покрасневшими из-за порванных капилляров белками. Он, покорный дуновению ветра, отходит в сторону рваными витками, волнами наплывает на стены, будто бы стараясь сожрать их и добраться до немногих выживших. Стопы начинает немного покалывать из-за близости к ядовитой мгле, Юльхен знает, что часом позже они будут чесаться и ныть, а она сама - проклинать свалившуюся на нее меланхолию, но сейчас не может пошевелиться, завороженная изгибами дыма. Схватившись пальцами за край крыши, она немного наклоняется вперед, стараясь рассмотреть то, что спрятано внизу, спиной чувствует недовольный взгляд Брагинской, почти что видит, как та так же наклоняется вперед, готовая броситься вперед и вытащить за шкирку одну придурочную. Но Юльхен смерти себе не желает. Она совсем немного откидывается вперед, замирая, а потом протягивает руку назад, немного вбок. Анна молча встает и садится рядом, хватая ее тонкие пальцы. Иллюзия защищенности, опоры в их небольшом мирке, ограниченном крышами многоэтажек.       Внизу – смерть, которая с каждым днем поднимается все выше и выше, оставляя им все меньше места для жизни и ожидания спасения. Из пяти крыш им остались лишь две, обе холодные, обшарпанные, зато одна с небольшим садиком. Юльхен сжимает чужую руку, ощущая прохладу, от которой волоски встают дыбом. Или они делают это из-за близости опасности, из-за крошек, сыплющихся вниз из-под ее ладони. Она оборачивается к Анне, не улыбаясь, но готовясь выдать очередную пошловатую шутку, но вместо лица видит макушку, а потом ощущает толчок, от которого мгновенно похолодело тело, а кончики пальцев занемели. Все внутри сжалось до размеров белого карлика, готовое втянуть в себя все, что окружает. Юльхен не успевает даже вскрикнуть, только нелепо взмахивает рукой, видя треплемые ветром пряди светлых, пахнущих медом волос, не таких бесцветных, как ее собственные.       Она вспоминает, что ее держат за руку, только когда ощущает рывок, а потом острые камни под спиной, тыкающиеся прямо в прикрытую только лишь тонкой рубашкой кожу. Видит рядом такие же спокойные глаза, будто не эта девица только что чуть не скинула ее с крыши восьмого этажа вниз, в смертоносный туман, который убьет ее еще до удара о землю. Юльхен тяжело дышит, каждый вздох разрывает ослабевшее горло, кажется, вытаскивая с собой кусочек внутренностей, а ресницы влажные у основания. Анна улыбается ей, открыто, ласково, и Бальшмидт прорывает. Она с криком тянется к волосам, к глазам Брагинской, рыча, словно дикий зверь, выпуская все, что копилось в ней долгие дни, пожирая изнутри. Она ниже, тоньше, слабее, но бьется яростно, царапаясь и кусаясь, куда дотянется, понимая, что не в силах остановиться. Лишь когда ее прижимают к крыше, скручивая руки за спиной, щекой утыкая в остатки штукатурки, тут же прилипшей к коже, она затихает, всхлипывая и дрожа, словно вытащенный из воды котенок. Ей хочется сжаться в комок, и чтобы всего этого не было, чтобы исчез проклятый туман, чтобы сестра была жива, чтобы чертова Брагинская сама сбросилась с крыши или хотя бы не мешала сделать этой ей. Но та лишь прижимается сильнее, обнимая стальным захватом теплых рук, ее пальто хватает на двоих, чтобы Юльхен спряталась, беззвучно рыдая, наконец-то находя покой в этих слезах.       Пальцы Анны перебирают выгоревшие пряди, гладят по голове и спине, глотая чужую дрожь. Она смотрит вверх, в небо, сейчас по цвету не отличимое от тумана. Она слышит тихое, истеричное бормотание «Я устала, ненавижу тебя, я так устала от всего» и в ответ предлагает закрыть глаза и подремать минут десять. Юльхен тыкает больно ей несколько раз под ребра, а потом затихает, сопя куда-то под ключицу. А Анна провожает взглядом закат, каждым монотонным движением убаюкивая Юльхен, которая так и не обратила внимание, что вторая крыша уже полностью погрузилась в туман, продолжавший подниматься. Они никогда не знали, когда это начнется и на сколько тот поднимется. Анна прикрыла глаза, кутаясь в пальто сильнее, жмуря глаза и стараясь тоже уснуть, потому что во сне умирать не так страшно. Не так больно. А может, они выживут. Может, встретят еще один рассвет вместе, начиная утро с перебранки. Может быть.       А сейчас Анна страшно устала и хочет уснуть. Пусть даже навсегда. Лишние часы покоя не помешают. Особенно в такой предвкушающе-красный закат.