Вера и доверие

Первое время София кажется себе блеклой молью: она вынуждена носить строгие однотонные костюмы, классические локоны, убранные невидимками с закрепленные тремя слоями лака, туфли на крохотном каблуке, католический крест на тонкой цепочке, не скрытый воротом блузки — словом, все то, что никак не напомнит этим ряженым церковникам, что она очень красивая женщина, а святыми их называют только по нелепой традиции. С другой стороны — она определенно знала, куда шла, когда ринулась покорять Ватикан, подхватив всю свою решимость, обаяние и гарвардский диплом с отличием, пусть даже через год-другой ей и придется надеть темные очки, чтобы защитить глаза от всего этого сияющего золотого великолепия, которого слишком, слишком много для простой грешницы. Ей нравится думать, что Папы осуждают ее, когда она курит в своем кабинете, заработавшись до ночи, а святые отцы зорко наблюдают за ней с брелоков, магнитов, тарелок и еще бог-весть какой сувенирной ерунды; маркетолог сидит в офисе до половины второго, вдохновенно сочиняя речь для Пия XIII, которая точно — «совершенно точно, поверьте моему опыту, ваше святейшество, я знаю, что говорю!» — убедит того играть по их правилам, а в пронзительной тишине раздается только негромкое постукивание пальцев по клавиатуре. При всей ее обходительности, умении держать лицо и теплой, располагающей улыбке, с цифрами Софии заметно проще, чем с живыми людьми. Государственный секретарь говорит ей, скептически поджав губы, что «Папа со странностями», «Папа не из тех, с кем легко» и «он своеобразный человек, вы поймете, о чем я», а после аудиенции у Пия XIII София едва сдерживается, чтобы не высказать Войелло в лицо все, что она о нем думает. Она вообще едва сдерживается весь этот утомляюще длинный день и, видит бог, «вы очень красивый мужчина» — самое меньшее, безобидное и честное, что вообще она могла сказать новому Папе. Тот благосклонно улыбается ей в ответ одними губами — и все в этой комнате знают, что большего и не требуется; София, не глядя, беспокойно теребит кольца на своих пальцах — все также блеклые, как и она сама — и стыдливо молчит. Это позже она снова будет распрямлять плечи, держаться непринужденно и целовать руку Папе, оставляя на его белой коже росчерк темной помады; позже — через пару-тройку месяцев (или даже жизней). В тот день она уходит из Ватиканского дворца решительно и быстро, звонко стуча каблуками по мостовой, будто надеясь, что кто-то — возможно, сам Пий — вдруг бросится догонять; откуда бы ей знать, что Ленни, стоя у окна, цепким заинтересованным взглядом провожает ее маленькую фигурку, пока та не скрывается за поворотом. София верит в слово, финансовые инструменты и рычаги давления, милосердно оставляя веру в бога ватиканцам; с доверием у нее многим сложнее, и потому она не подпускает никого к себе ближе, чем сама того ни захочет, что еще в юности было ей только на руку. Сам Папа, как думает почему-то она, вообще не доверяет никому, и маркетолог поставила бы что-то из своих любимых украшений на то, что кто-то в Ватиканском дворце собирает для Пия XIII последние сплетни, растекающиеся по всем этим залам и коридорам безобразными серыми лужами — метафорически, разумеется. Или, что даже более правильно — ей бы очень хотелось, чтобы это правда было так; «дружеские отношения опасны», — говорит ей однажды Ленни, хоть и размышляя при этом о чем-то своем, и женщина не может с ним не согласиться. Деловые связи, в отличие от дружеских, в той или иной степени проще и прозрачней, но вряд ли кто-то из них смог бы ответить на повисший в воздухе вопрос, по чьим правилам сейчас играет Пий («по своим собственным», — сказал бы Войелло, и, возможно, оказался бы прав). Где-то далеко в глубине души — той самой, что спрятана под всеми этими строгими пиджаками и блузками — ей не легко с людьми, но иногда страх доверять кому-то уступает простым человеческим желаниям, и Софии хотелось бы знать, чувствует ли новый Папа что-то схожее хотя бы иногда. Затащить в постель набожного парнишку-католика, с которым спонтанно познакомилась поздно вечером в баре — определенно, не самая лучшая ее идея, но, слегка выпив, придумаешь еще не то; ладно, не совсем «в постель», а всего лишь в рабочий кабинет, потому что тот находится ближе, чем дом, но так уж велика разница? Ему на вид чуть за двадцать и имя его женщина не помнит уже сейчас, но им сейчас определенно не до таких мелочей; все идет хорошо ровно до того момента, как мальчишка ловко усаживает ее на письменный стол и случайно бросает взгляд на «папский алтарь», как шутливо София называет всю сувенирную продукцию, собранную в ее офисе. «Нет, я не могу так, здесь повсюду они, это грех», — невнятно бормочет он и скомкано прощается, не застегнув и рубашки; «Ленни Белардо бы это не остановило», — так не вовремя противно-приторно без всякой на то причины шепчет женщине на ухо внутренний голос, когда она приводит себя в порядок, все еще сидя на столе. Маркетолог в эту ночь курит больше обычного, поджигая сигареты «огнивом» с изображением какого-то очередного Папы, и совсем не видит смысла возвращаться домой, бесцельно перекладывая финансовые отчеты; когда ее взгляд натыкается на простую белую тарелку в «папском алтаре», врученную ей в первую встречу Пием, так не сочетающуюся со всем этим вычурным золоченым великолепием, женщине становится почти смешно. Правда заключается в том, что София любит Ленни Белардо, Пий XIII любит бога, а сам Ленни, в свою очередь, — не любит ровным счетом никого. София оставляет веру в бога ватиканцам, не являясь таким уж религиозным человеком, делая это скорее частью работы; Пию XIII ей так необъяснимо хочется доверять, и она правда не может найти ни одной причины для этого. Возможно, это какой-то прогресс для нее, какое-то движение вперед, к чему-то более правильному — кто бы мог точно сказать? Новый Папа мягко улыбается ей и не стирает с тыльной стороны ладони истерично-красный росчерк ее помады, который бросается в глаза; София думает — это своего рода победа, и какую-то стадию доверия они все-таки прошли.