absolute dependence theorem

Дэн сидел на балконе и силился разглядеть звёзды на тёмном, местами затянутом тучами, небе. Получалось, на самом деле, преотвратно. Как это делали люди, живущие в больших неоновых (ну, может, немного загнул, ладно), вечно сияющих мегаполисах, в огромных городах, где с наступлением ночи не приходит никакого затишья, жизнь не останавливается ни на минуту, нет ни одной достаточно тёмной подворотни, чтобы разглядеть эти мелкие точки в ясном небе, не отвлекаясь на фонари и кричащие вывески? Дэн всегда знал, что книжки, романтизирующие мелочи жизни, вроде звёзд на небе или встреченного рассвета у воды, полная брехня. В реальности даже в небольшом городке сложно рассмотреть небо, потому что для такого нужна кромешная тьма, отсутствие чёртовых туч и ещё какая-то дурацкая магия, потому что ничерта их не видно, сидеть у воды всю ночь напролёт чревато воспалением лёгких, зудом от нашествия армии комаров и ещё кучей проблем, от банальной невозможности вырваться из дома на ночь до промоченных кроссовок, севшего телефона и слишком тонкой для ночной прохлады ветровки. Книжки говорили красивыми — и приторными до зубного скрежета — словами о том, что вся жизнь — момент, что надо бежать, наслаждаться, брать всё, пока есть возможность, но правда в том, что реальность такова, что это «всё» не сдалось тебе нафиг. Правда в том, что иногда, как бы тебе не повезло родиться на этим свете: здоровым, красивым, богатым, спортивным — или даже самому добиться чего-то из перечисленного — ты просто не можешь встать с кровати, потому что тебе плохо. И никакие аргументы о том, что жизнь проходит мимо, что ты везунчик, что ты можешь купить всё, что угодно, что есть люди, которым в миллион раз хуже, не могут изменить того факта, что тебе хреново. Совсем необязательно, чтобы в жизни случилась трагедия. Иногда просто приходит — и с этим ничего не поделать. И никакие книжки с умными советами от этого не спасут. Дэн потряс почти опустевшую бутылку. В такие моменты он начал жалеть, что не курит. Говорят, что вместе с дымом из тела выходит тяжесть и пружины туго скрученных нервов отпускают. Говорят, что лучше умереть от рака лёгких, чем позволить обстоятельствам взять над собой контроль и угробить свою нервную систему (но альтернатива всё же так себе). Вообще, теоретически, сигареты были. Достаточно было зайти обратно в квартиру и нашарить их на дне забитой под завязку Дининой сумки. Достаточно было сделать пару затяжек, чтобы немного отпустило — она сама признавалась, лучше любых успокоительных. Это было бы слишком просто. Это было бы слишком подло. Странное дело. Дэн всегда радел за то, что нет ничего важнее себя самого, твоего комфорта, физического и психического здоровья, хватал её за плечи, предплечья, запястья, ладони, пальцы, просил никогда не молчать, просил быть честнее (не то чтобы она когда-нибудь ему врала). Не то чтобы она обманывала его когда-то, Боже упаси, нет, но сколько же раз она недоговаривала всей правды, сколько раз подставлялась, сколько раз делала всё, чёрт побери, наоборот. Дэн всегда хотел как лучше, но почему-то это пресловутое «лучше» для них всегда было разным. Почему-то спасти всех и сломаться всегда было важнее всего на свете. Дэн всё понимал, правда. Будь он на её месте, как ни прискорбно было это признавать, он поступил бы точно также. В восьми случаях из десяти. Но проблема была не в том, как бы поступил он сам, а в том, чтобы она не пострадала. Так уж выходило, что таких ситуаций было чертовски мало. Таких ситуаций практически не было. Её ломало, ломало во всех смыслах, и чаще всего — пальцы сомкнулись на ледяных перилах — Дэн не мог ничего поделать. Лучший, блядь, друг. Надежда, сука, и опора. Всё, что ему оставалось, стискивать зубы и подставлять плечо. Всё, что он мог, сидеть рядом, держать за руку, ерошить волосы и невозмутимо шутить. Чувствовать горячие слёзы, которые она прятала, утыкаясь ему в спину, слышать тихие редкие стоны боли, когда она теряла контроль над собственными эмоциями, забываясь, раскрывать объятия, видя её слабость и беспомощность, таскать её любимую еду и быть всем. Всем, чем только можно. Всем, чем даже нельзя. Потому что время, когда они поровну делили любые невзгоды, неприятности, проблемы, прошло. Потому что выбирая между упасть вместе или упасть одной, Дина всегда выбирает второе. Потому что пропасть между ними — лучшими друзьями, родственными (три хаха) душами — величиной с Марианскую впадину. Ты можешь забирать тяжести из её рук, класть подбородок ей на плечо, знать все пароли от страниц в соцсетях, одалживать любые суммы без возврата, меняться с ней шмотками — благослови её стиль и практически один размер одежды — понимать без единого звука — и быть бесконечно далеко. Ты можешь быть единственным человеком, с которым она позволяет себе слабости: уронить голову на плечо, шутливо треснуть по тетрадкой по голове, упасть, зная, что тебя точно поймают, меняться телефонами при необходимости, разрыдаться от бессилия или отчаяния, позволять прикрывать себе спину всегда и несмотря ни на что — но никогда не быть втянутым в её неприятности. Плевать, что она задыхается от боли и теряет много крови. Плевать, что её снова будут собирать по кусочкам, кропотливо и скрупулезно. Не имеет значения, что думает он, Дэн, сам. Она не даст ему пострадать. Нет, не откажется от его помощи: конечно, это Дэн, вот держись за него; Дэн, ты должен увести их отсюда; Дэн, мне нужна будет информация о том-то. Пожалуйста, Дэн. Конечно, Дина. Всё, что угодно и даже больше. Всё, что попросишь и не попросишь. Дэн ненавидел все эти книжки. Дурацкие, в сущности своей, истории, в которых выход из своей зоны комфорта ради кого-то уже считается великим подвигом, человеческое отношение — любовью до гроба, а данное в далёком детстве обещание, десятки раз нарушенное, на самом деле — нерушимой клятвой. Дэн терпеть не мог этих пафосных цитат: каждая вторая его девушка ждала от него чего-то подобного. Дина не ждала ничего. Она вообще разучилась: надеяться, ждать, верить. Она протягивала руку, мол, поднимайся, она хватала за воротник, когда он, забывшись, опять чуть не прыгал под несущийся автомобиль, и, лукаво улыбнувшись, переходила дорогу первой, она каждый раз приезжала, когда он в доску пьяный валялся под столом на очередной вписке-пьянке и довозила до дома, возясь как с маленьким, она танцевала с ним, стоило ему попросить об этом для участия в какой-нибудь постановке/конкурсе/мероприятии, она всегда оставалась на его стороне.  — Какой же ты мудак, Дэн, — протягивала почти восхищённо, но никогда не оставляла одного, какого дерьма он бы не совершил. Их называли парочкой, влюблёнными голубками, изображали рвотные позывы от «ванильности» их отношений — только люди, знающие их чертовски долго, имели представление о том, что и как их связывало. Почему-то общество никак не могло понять, как можно любить человека без романтического подтекста. Как можно подставлять плечо, несмотря ни на что, верить без оглядки, быть готовым ради кого-то на всё. Заклеймить, навесить ярлыки, сделать всезнающие лица — вот это всегда пожалуйста. Легко и просто. Выбирая между девушкой и лучшим другом, Дэн (не)осознанно выбирал второе. Только это второе пихало в плечо, улыбалось чуть насмешливо и отправляло на очередное свидание с девушкой. Мне не пять лет. Справлюсь как-нибудь без тебя. Иди уже, не мозоль глаза.  — Не хочу, чтобы из-за меня у тебя не было своей жизни, — в порыве откровенности высказалась Дина как-то. Не надо под меня всё время подстраиваться. Нам уже не по тринадцать. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Какое совпадение, Дэн тоже этого хочет. Хочет видеть улыбку, не вымученную, не натянутую, не ехидную, а самую настоящую, искреннюю, хочет знать, что за маской невозмутимости и ледяного спокойствия нет раздирающей грудную клетку боли и удушающего отчаяния. Хочет иметь уверенность в том, что исчезая за поворотом с очередным «знакомым», она не ломает чужие кости и не ввязывается в чужую войну — просто чтобы защитить людей в месте, в котором она учится, в котором живет, мимо которого, черт побери, просто случайно проходила. Он, чёрт возьми, хочет того же. Есть способы в сотни раз проще, если так сложно и невыносимо, можно всё закончить. Дина никогда не станет держать, не скажет «не уходи», прошепчет своё «будь счастлив» и просто сломается. Будет улыбаться вслед и выворачиваться наизнанку от боли где-нибудь потом, потому что какая бы пропасть их не разделяла — они всё ещё лучшие друзья. Потому что она знает наизусть всю его медицинскую карту, а он все её страхи и фобии, она его милые слабости вроде любви к клубничным йогуртам, а он любую её эмоцию, любой чёртов жест лучше, чем свои собственные. Потому что они всё ещё остаются константами существования друг для друга. Потому что если тебя не собьет проезжающая машина, скорее всего, ты прыгнешь под нее сам, ведь это лучшее, нет, единственно верное, что ты можешь сделать в этой ситуации. Не бежать, не прятаться, не страдать в одиночестве. Прыгать вперёд. Потому что если чужая рука не ухватит за воротник в последнее мгновение, спасая от неминуемой гибели, значит, проезжающая машина — сама Дина. А прыгнуть под её колёса Дэн не просто рад, он просто не представляет, что может быть как-то по-другому. Потому что по-другому быть просто не может.