Анимагия

— Что это? — Не трогай! — резко ответил Идзаки, и Серидзава, будто обжегшись, отдернул руку. — Извини. — Обычно он никогда не брал чужого, да и книга, судя по реакции, действительно что-то значила. Идзаки выглядел недовольным, но потом подостыл. — Просто фантастика. — Н... — протянул Серидзава. Он чувствовал неловкость и хотел ее разрядить: — Любишь фантастику? На языке у Идзаки вертелось, что это не его ума дело, но Серидзава на ответе не настаивал, выглядел как обычно — простым и понятным. Воду у него снова отключили, готовил он неплохо, да и в целом это был неплохой обмен. Сейчас он сидел в однокомнатной квартире Идзаки, которую тот оплачивал тем, что умудрялся выручить от подработок, и ждал, пока нагреются кастрюли на кухне. — Эту книгу мне мать подарила, — коротко пояснил Идзаки. Что-то во взгляде Серидзавы изменилось — он понимал ценность таких вещей. Мать Шуна погибла несколько лет назад под колесами грузовика. Там было что-то странное, целая кавалькада автомобилей могла бы упасть с моста, но единственный трос каким-то чудом удерживал на себе шатающуюся каменную платформу, пока не эвакуировались люди. Потом все это железное барахло разом упало в Токийский залив, неделю вылавливали и затаскивали сетями на танкер. Мать Идзаки нашли на четвертый день в семейной «Хонде». Отец уже третью неделю мотался по командировкам — ему машина была без надобности. Идзаки тогда почти не мог разговаривать, его трясло — какими бы напряженными не были семейные отношения, мать он любил. Они с Серидзавой тогда трахнулись прямо в том чертовом подвале, их тайном убежище, куда маленький Идзаки в детстве притаскивал Серидзаве шоколадное печенье. Это помогло — в руках Серидзавы Идзаки чувствовал себя нужным. А еще в нем он видел причину жить. Не то, чтобы он и так не хотел, но это был дополнительный стимул. Сейчас Идзаки стоял у входа в свою единственную конуру в большой прямоугольной почти картонной коробке-высотке и протирал яблоко белеющим в полумраке полотенцем. От Серидзавы исходило желание потрогать старые листы, провести пальцами, его сущность кинестетика всегда выпирала наружу, но он предпочел спрятать руки в карманах. Для верности. Кажется, чувствовал себя неловко, подумал Идзаки. — Можешь посмотреть, если хочешь. — Он не произнес это небрежно или безразлично, наоборот, добавил в голос личного, собственнического. Ему не нравилось, когда вещи трогали без спроса. Но Серидзава был таким же, он не опасен, наверное, ему можно. Ничего же не будет? За считанные секунды Идзаки принял одно из главных решений в своей жизни. Он допустил другого человека до своей маленькой, бьющейся пульсом внутри, зоны личного комфорта. Серидзава посмотрел неуверенно, но благодарно, потом перевел взгляд на потертую обложку и поблекшие буквы. — Анимагия? Идзаки вздохнул, внутри него что-то перещелкнуло. Он подошел к Серидзаве и протянул ему яблоко. Как тогда, много лет назад. — Веришь в магию? — спросил он. На языке вертелась сотня шуток на эту тему, но ни одна из них не потребовалась. — Конечно, — Серидзава благодарно оттяпал от красного яблочного бока приличный кусок и весело захрустел. Еда всегда приводила его в благодушное состояние равновесия с окружающим пространством. — Сама природа имеет магию. Та же сакура каждую весну цветет. Чудо же, ну. Серидзава чувствовал потребность сказать что-то еще, — затаившееся ожидание летало между ними, — поэтому он склонился к Издаки и тихо прошептал: — У меня дома живет тануки¹. Идзаки не выдержал и, запрокинув голову, банально заржал. Кажется, из них двоих Серидзава был не в себе даже больше. — Что ты ржешь? У тебя я видел кицуне. Он обидчиво легонько пихнул Идзаки в плечо, и тот перестал смеяться. — И где ты ее видел? — На кухонном подоконнике. Между ними снова возникло молчание, какое-то странное, неловкое. Кругом ощущалось болото с редкими торчащими островками с острой осокой, которые при любом удобном случае могли уйти обратно на торфяное дно. — И как она выглядела? — Как лиса с хвостами. Только трех не было. Какая-то... инвалидная лиса. Что с ней случилось? А еще в кустах у самого болотного берега прятался камышовый кот. Бедный, но довольный жизнью. Он смотрел янтарными глазами в самое нутро, умел выжидать и задавать ненужные вопросы в самый неподходящий момент. Идзаки захотелось резко свернуть разговор, ответить, что Серидзаву это не касается, и отправить мыться к реке. Но разговор тянулся по накатанной, слова цеплялись друг за друга, и здесь только сам Идзаки выглядел бы глупо. Этого он тоже не любил. — Пострадала. От жизни. Идзаки достал из кармана батончик, — привычка с детства таскать с собой всякую снедь в фантиках, потому что Серидзава опять же вечно был голодным. Он прислонился к стене рядом с окном и заглянул в темный прямоугольник, открывающий внешний мир. Звуки живой магистрали с сотней мчащихся по своим делам разноцветных автомобилей: у кого-то из них была аэрография на капоте, кто-то мог похвалиться качественной антенной, на чью-то крышу взвалили целый велосипед, а кто-то тянул слишком тяжелый для этой жизни прицеп с кучей ненужного металлолома и домашнего хлама. — Если бы тебе дали право стать животным, как думаешь — кем бы сделали тебя боги? — Не знаю. Со стороны виднее. Вот ты — большая кошка. Выражение лица Серидзавы выдавало непонимание причин реакции Идзаки, — вот и сейчас тот резко повернулся, прищурился, будто искал подвох, непонятно только, в чем. — И какая? — Ну, я всех больших кошек-то не знаю. Светлая какая-нибудь, — протянул Серидзава и добавил: — Но не лев. — А чего не лев? — Не дорос. Серидзава заржал, Идзаки хватил книгу со стола и стукнул его по лохматой глупой голове. Серидзава завалился на кровать и потянул Идзаки за собой вместе с книгой, странными вопросами и вечной подозрительностью. Вода на кухне все еще грелась, постоянные перебои с электричеством не были редкостью. Местные ученые прогнозировали пробуждение Фуджи в скором времени и очередное девятибалльное землетрясение. Возможно, и трещины в земле, куда провалится пол-Японии. Все они жили на спящем вулкане — Серидзава, Идзаки, тануки, кицуне, эта кирпичная высотка, да и весь Токийский район. Время замерло, Идзаки смотрел в карие глаза, внимательно смотрел, выискивая что-то свое. В следующую секунду что-то произошло с его кистью, и пальцы Серидзавы вместо привычной кожи сжали что-то мягкое. Мех. Землетрясение уже началось. Вон, подземная пульсация пошла. Прямо по всему телу Серидзавы. Тот молчал в ступоре, потом разлепил пересохшие губы и выдавил: — Блядь, охуеть. Нет, показалось. Даже это не смогло вывести его из чертова равновесия. А Идзаки так надеялся.. На что? Что, наконец, сможет хоть чем-то испугать, оттолкнуть и докажет, что Серидзава такой же человек, как и все, и тоже боится этих вещей? — Это как ты так? Чертов тануки глазами Серидзавы с детским любопытством и живым интересом смотрел сейчас на изогнутые когти на лапе-руке, — еще бы, чудо во плоти, — потом перехватил поудобнее и поднес рассмотреть поближе. Идзаки сдерживал себя, чтобы не вывернуться из захвата. Черт возьми, из них двоих он сам скоро начнет бояться. Серидзава мягко сжимал лапу, собирая когти в букет. С тех пор, как Идзаки впервые его увидел, он нашел того, к кому тянулась его красная нить. Весь Серидзава был соткан из одной большой красной нити. Она пролегала по всем его венам, артериям, пульсировала внутри, и эта пульсация эхом отдавалась в сердце Идзаки. Где-то там, в самом тайном его отделении. — Какая? Идзаки неохотно ответил: — Пума. Серидзава перехватил его за пояс, зажал бедра между ногами и провел языком по губам, не давая отстраниться. Он не убегал в панике, с легкостью принимал меняющуюся реальность вокруг, в глазах читался не научный интерес, но простое детское любопытство. Потому что сам он был деревом, способным устоять в любую непогоду. Которое мог уничтожить только очень сильный разряд молнии. — Научи меня. Серидзава попросил его. Наверное, впервые в жизни со всей серьезностью, на которую был способен. Даже еду всегда в шутку канючил. Идзаки знал, что сейчас может потребовать что угодно в ответ. Но одной тайны на двоих было достаточно. — Хорошо, — ответил Идзаки, чувствуя, как завибрировала невидимая алая нить. Серидзава обладал памятью времени. Он не оставит Идзаки, когда тому нужна будет помощь. Никогда не оставит. Потому что Идзаки никогда не сможет его отпустить. Он хотел Серидзаву себе, всего полностью. Захотел в тот момент, когда проходил с матерью мимо аптеки и увидел мальчика, похожего на солнце. —————————————————————— ¹ Кицуне — девятихвостая лисица, символ хитрости. Тануки — пиздато-хитрый енот в Японии, похлеще лисы, символ обмана. Всех может наебать.