- 2 -
14 мая 2018 г. в 14:49
На самом деле Макишима Сего всегда был безнадежно влюблен в жестокость.
Когами не понял этого тогда своим разумом, но безошибочно угадал на уровне инстинктов. Некоторые всю жизнь ищут руки, которая их сломает, потому что иначе жизнь кажется им слишком пресной. Стремление к чему-то единственно опасному в их правильном, рафинированном мире, отрицающем темную звериную сущность человечества.
К Макишиме это не относилось. Когда он произносил слово «смерть», приблизив свое лицо к лицу Когами, от бледных губ потянуло чем-то холодным и сладким. Словно он что-то нанес на собственную кожу, но там ничего не было.
Просто говоря о смерти, он именно ее и имел ввиду.
- Что это тут у тебя? Дон Жуан? Странствия Чайлда Гарольда? Все-таки Дон Жуан, - книга была отнята у Шиньи, который уже мысленно покорился судьбе и временно оставил сопротивление, слушая Макишиму.
- Вот здесь, - Макишима покачал в воздухе Бодлером, и готическая вязь золотых цветов на его черной обложке бросила несколько бликов, поймав и отразив солнечные лучи, падающие из близкого окна с сине-бело-фиолетовым витражом в самой середине, - написано о том, как Дон Жуан умер и оказался в аду. Харон везет его в своей лодке и к нему обращаются все, кто когда-то любил его, но Дон Жуан остается недвижим и обращает на их речь не больше внимания, как если бы они были назойливой мухой, кружащейся вокруг. Ты знаешь, почему так происходит, Когами?
- Ты у нас знаток поэзии, а не я, - быстрый взгляд искоса показал, что Макишима покачивает обутой в легкий ботинок ногой, а его и без того короткие штаны, скорее даже бриджи, задрались, как у мальчишки. Которым он и был, разве нет?
- Но мне правда интересно, что ты думаешь по этому поводу.
- Я предпочитаю прозу. Например, кое-кто писал о детях-демонах, - Шинья усмехнулся. – Детях, в которых несмотря на их юный возраст, таится отрава, которую невозможно разглядеть, потому что она прячется, и поднимает свою маску лишь украдкой, в это мгновение с неотвратимой верностью губя тех, кто изначально порочен и смотрит на них. Правда, он писал это о девочках, но кто сказал…
Но Макишима уже хохотал, закинув назад голову и уперев локти в спинку своего стула.
- Серьезно, Когами? Никому еще не пришло на ум сравнивать меня с Лолитой, - отсмеявшись и поймав еще несколько стрел недовольных взглядов спиной, Сего повернулся к Шинье. Тот вдруг почувствовал, как в библиотеке повышается температура воздуха.
- Я говорил не о тебе. Для Лолиты ты слишком старый… - заткнись, Ко, просто помолчи, пока он опять не начал смеяться. Но было поздно: Макишима хихикал, видимо, уже не в силах остановиться и даже немного задыхаясь.
- Мне целых семнадцать. Я уже вполне взрослый демон, а не дитя, - закончил он, розовый от сдержанного наконец смеха, перекладывая ногу на ногу. – Пойдем, выпьем чего-нибудь. Ты вспотел. Хватит на сегодня литературы. А то мозг расплавится.
Ну вот. Еще и старше его.
- У них что-то с кондиционерами, - сдавленно произнес Шинья, в последнюю минуту вспомнив, что галстука на нем нет и это ощущение вызывает некий предмет, которого не существует в природе, и который тем не менее плотно и горячо охватывает ему голую шею в вороте рубашки. Может быть, этот таинственный предмет имеет какое-то отношение к Бодлеру, физике, написанной на чужих бедрах и к золотым глазам Макишимы.
«Взрослый демон» заказал себе стакан колы со льдом, Когами последовал его примеру, и теперь они стояли у края огороженной площадки кафе, подставляя лица пахнущему карамелью ветерку из ближайшего кинотеатра и потягивая напиток.
- Ты из какой школы? Никогда тебя раньше не видел.
Макишима выпустил соломинку, поболтал ею в стакане.
Когами вышвырнул свою сразу же, как только получил колу.
- Я не из этого города, - протянул он, - нет-нет, я не путешествую с отчимом-извращенцем, - Сего, казалось, был вновь готов разразиться смехом – этот смех уже сверкал в его глазах и трепетал на кончиках ресниц, в уголках рта, но потом он видно сжалился над Шиньей, заметив его горящие щеки. И просто отпил колы. Тихо стукнули друг о друга кубики льда.
- Моя мать занимается благотворительностью. Половина новых книг в этой библиотеке – ее рук дело. Я просто решил заглянуть и проверить, не сдала ли она в этот чертов фонд что-нибудь мое. Так уже случалось. Тогда ей взбрело в голову, что история римских завоеваний может испортить цвет моего психопаспорта и она избавилась от целого шкафа. А теперь ей не нравится, какую я выбрал для себя будущую специальность. Она хочет, чтобы я стал художником, представляешь?
- Это ужасно, наверное. Рисовать какую-нибудь абстрактную мазню, вывешивать ее в галерее и с апломбом утверждать, что это – современное искусство. И чтобы хорошенькие девушки называли тебя гением не потому, что им нравится твоя мазня, а потому, что ты умеешь красиво повязывать шарф, - хмыкнул Когами.
- На чьих выставках ты в последнее время был? У тебя такое пренебрежительное отношение ко всему, или только к тому, что имеет отношение к искусству? – прищурился Макишима.
- Я не люблю выставки.
- Когда-нибудь найдется такая, которая сможет тебя заинтересовать, - улыбка, стук льдинок и небрежная хватка пальцев на полупустом стакане. От них оставались влажные отпечатки на конденсате, покрывающем бумажные стенки с выписанными поверх белизны абстрактными линиями.
- Это уж вряд ли.
- Хочешь пари?
- Я ни за что не пойду с тобой на выставку, - Когами наморщил нос. Этот Макишима когда-нибудь устает нарываться?
- Если я завтра побью тебя, ты пойдешь со мной на выставку, - отчеканил Сего. Кажется, он никогда не уставал.
- Нет, - с наслаждением произнес Когами, - я скорее умру. И у меня все еще экзамен через семь дней. Если исключить сегодняшний, то через шесть. Никаких дурацких вещей вроде выставок и пари. Это ведь твоя семья занимается благотворительностью. Наверное, тебе часто приходится бывать в подобных местах, и большую часть времени ты ужасно скучаешь, потому что искусство, одобренное системой Сивилла, кажется тебе безвкусным.
- Ты хотел сказать, безвкусицей?
- Я сказал то, что сказал.
- Вот как. Интересно, - промурлыкал барханный кот, не-дитя-но-демон.
- Ты нашел в библиотеке что-нибудь? Или на этот раз у тебя ничего не забрали? – Когами вскинул взгляд на собеседника. До этого он делал вид, что любуется панорамой и видом на башню Нона.
- Только одну книгу, - улыбнулся Макишима. – Я уже ее вернул.
В другой руке у него был черный томик Бодлера с золоченой вязью по корешку.
- Значит, завтра в два. Подумай насчет выставки!
Макишима махнул рукой, как будто они были старыми друзьями, отвернулся и направился к выходу. Солнечные лучи искупали его силуэт в золоте и это пошло ему на пользу. Злая звезда Сего на время затмилась, прячась за улыбку, которой он одарил Когами перед тем, как исчезнуть, унося с собой отвоеванную у чужого гуманизма книгу, явно попадающую под порицание Сивиллы и чудом до сих пор не изъятую; утаскивая, как мантию, неповторимую, присущую одному только ему фатальную ауру и нечто, скрытое за ярким светом.
Остался только пустой стакан с подтаявшим колотым льдом – Сего забыл его с беспечностью человека, который привык, что другие обязательно уберут.
Когами так и не спросил его, куда он хотел поступить и кем собирается стать, если не художником. Но, кажется, он начал понимать немножко больше о том, на что похожа поэзия.
Это ноет и чешется под ребрами, но нельзя вытащить так, чтобы не пошла кровь. Донельзя глупая вещь, если вдуматься. Наиглупейшая, подумал Когами, медленно опираясь локтями на металл ограждения. Завтра он побьет этого Макишиму и он отвяжется – в конце концов, когда тебя добивают цитатами из Бодлера это совсем не то же самое, когда кулаками.
- Поэзия это нечто, царапающее твое тело изнутри… - негромко и неуверенно, как если бы он репетировал свой экзамен. Фу, вслух это звучало еще более отвратительно и нелепо, чем в голове. Хорошо, что тут никого нет и никто не слышал шепота.
Когами с тихим вздохом уронил черноволосую голову в прохладные пальцы набегающего ветерка. В сотый раз за последние дни он подумал, что ни за что не сдаст и даже десяток таких, как Макишима Сего здесь бессильны.