Не переживай

Ваня. Это всё Ваня. У них с Едешко с самого начала все было как-то слишком. До того, как Гаранжин переформировал сборную, они пересекались ровно настолько часто, чтобы успеть обменяться заинтересованными взглядами и побыстрее разойтись в разные концы площадки. А потом Гомельского сместили, и все будто схлопнулось. Сошлось клином на этой самой баскетбольной площадке. Естественно, они с Едешко стали одной из опорных связок в команде. Саша почти ненавидит то, насколько тонко Гаранжин чувствует людей. С Ваней в связке Саша все чаще ловит себя на сравнении игры с танцем. Между ними всегда горячо, друг с другом они вспоминают о том, что баскетбол — контактный спорт. Если манера игры Сергея или Модестаса подпитывается животной силой, злостью на весь мир и — больше всего — на себя, то движения Едешко — проекция его оголенного сердца. Праведная сублимация любви. На поле Ваня забывает обо всем. На поле Ваня любит себя и всех вокруг. Только Сашу, наверное, чуть сильнее остальных. Забивает Едешко не так много, но, когда забивает, всегда безошибочно быстро находит глазами Белова — посвящает. Тренировка или матч — каждый мяч, попадающий в корзину с рук Едешко, — для него. На матчах особенно тяжело: адреналин срывает крышу окончательно, и взгляд Вани наливается какой-то особенной тяжестью, от которой у Саши колени подгибаются. Очень плохая привычка для баскетболиста. Если за Сережей и Модей в действии не наблюдать просто невозможно, то наблюдать за Ваней — хочется и любится. А Саша и хочет, и любит, и, возможно, сходит с ума. Самая невыносимая часть всегда послематчевая. Раздевалка гудит шутками, потом и кипятком. Ваня подставляет под воду лицо и краснеет шеей и плечами, и Саша надеется, что это от кипятка. Ваня бросает на него взгляды поверх душевых перегородок, и Саша надеется, что это от любопытства. (Саша очень часто ошибается.) Белов до сих пор плохо понимает: то ли любой другой так бы смотреть боялся, то ли на любого другого так бы смотреть боялся Едешко. Потому что Ваня не боится. Ваня будто видит его насквозь, будто знает, как на Сашу действуют эти взгляды украдкой, знает, что когда-нибудь Саша обязательно вскипит, сгорит, взорвется, достаточно только продолжать так на него смотреть. Больше всего на свете Саше хочется перестать ловить на себе эти взгляды. Больше всего на свете Саша боится перестать ловить на себе эти взгляды. Точка кипения наступает раньше, чем к этому готов Белов. Игра совсем не клеится: мяч по полю двигается тяжело, связки распадаются, точностью подач даже не пахнет. А Гаранжину же подавайте командный дух и пасы на доверие. Устраивает им разбор полетов и приговаривает к сеансу тимбилдинга. — У вас пять минут, чтобы решить, как и где это произойдет, иначе побежите мне марафон, — отрезает он, сурово оглядывая дюжину стыдливо опущенных голов. — Мне нужна команда, а не то, что вы мне тут пытаетесь изобразить. — И вы правда верите, что это поможет? — скептически спрашивает Мишико. — Ну, если вам это не поможет, то ничто не поможет! — взрывается Гаранжин. Мишико притихает. Тогда происходит то, чего не ожидает никто. — Я живу в десяти минутах, — неохотно и глухо вызывается Сергей. — Приглашаю. В зале повисает тишина. Кажется, даже Гаранжин с трудом находится со словами. Он растерянно оглядывает команду, неуверенно потирает ладони и говорит: — Вот и отлично. И только отошедшая от шока команда оживает и собирается расходиться, Белов добавляет: — С одним условием, — внимание мгновенно возвращается к нему. — Модестас должен быть там. Сам я за ними следить не собираюсь. Коротко и почти холодно. Полутора месяцев оказалось достаточно, чтобы всем стало известно, как Паулаускас не любит подобные сборища. Ему не составит труда просто не появиться, а удаление из сборной для него угроза довольно сомнительная. А с Сережей даже не поспоришь. Они с Модей — прирожденные лидеры, и держать команду в узде по силам разве что им двоим. Модя почему-то улыбается. Сережа зачем-то улыбается (больше глазами, чем губами) ему в ответ. — Завтра в семь. Как только заходит солнце, квартира пропитывается табаком, марихуаной и честностью. На всю квартиру горят только голубые светодиоды в гостиной и уличные лампы далеко внизу. Кто-то устраивается на диване, кто-то на полу, они пьют, передают косяк по очереди, и Саша, пока еще может, успевает подумать, что это и правда может сработать. У Сережи дома оказывается достаточно места, чтобы кто-то постоянно оставался наедине с кем-то еще, и Саша ждет, когда наступит их с Едешко очередь. В нем слишком много водки с соком и слишком много пива — к сожалению, именно в таком порядке. И ему похуй, похуй, похуй. Он пробирается на балкон за Ваней через разговоры крест-накрест в гостиной и какие-то биты из динамиков. За окном стучит горячий майский дождь. Саша чувствует, как его ведет от травы, веки тяжелеют и анализировать становится трудно. Его организм реагирует на комбинацию алкоголя, травы и сигарет, даже, пожалуй, слишком хорошо. Саша пытается запомнить, как Болошев влетает на балкон и спрашивает, где Ал. Алжан отзывается из-за Сашиной спины, и Болошев протискивается через них с Едешко, хватает Алжана за руку и уводит за собой. Саша думает, что совсем забыл, что Ал вообще был там. Саша думает, что забудет это через пять минут. Саша забывает. Они с Ваней остаются на балконе вдвоем, и Саша хочет завыть. Болошев практически столкнул их вместе, но они делают вид, что так и надо. Саша чувствует, как отказывает слух и обостряется концентрация. Он на автомате выбрасывает окурок вслед за Ваней. — Не переживай, — еле слышно мурлычет Едешко. — Все будет так легко. Саша хмурится, потому что разве он ему что-то сказал? Ваня успевает уловить непонимание Белова и коротко кивает за спину, на дверь, ведущую в гостиную, где приглушенно угадываются те же самые слова песни. Саша с трудом, будто через толщу воды, осознает, что смотрит только на Ваню уже сколько? пять минут? двадцать? Его прибивает к полу, и мучительно хочется лечь. Он качается немного вперед, и его руку обжигает прикосновением к чужим пальцам. Дыхание Едешко заикается, и Саша не выдерживает. Они переплетают пальцы, гладят руки друг друга, а Саша хочет умолять Ваню о чем-то, но не знает о чем. Из гостиной их не видно, зато от кухни отделяет только большое окно во всю стену. — Не переживай, — повторяет Ваня и имеет это в виду. Белов чувствует, как Ванины пальцы перемещаются на его бедро, на талию, на спину, тянут еще ближе к себе, и поддается, едва не сталкиваясь с Ваней лбами. — Саш- Саша его целует. Именно так, не наоборот. Обвивает руками за талию, прижимает к себе и отчаянно целует. Сдается. Голова такая тяжелая, что анализировать уже не то что трудно, а просто нет сил. Ваня отвечает мягко, поднимается руками к Сашиной груди, гладит шею, затылок и вжимается бедрами. Внутри что-то взрывается, прямо как по книжке (наверное, по бульварному роману). Белов чувствует, что Ваня слегка возбужден, и прижимается теснее. Ваня тихо стонет ему в рот как раз в тот момент, когда на кухне включается свет. Белов не помнит, кто кого отталкивает первый, но, как только успевает понять, что произошло, вылетает с балкона. Саша думает, что забудет это через пять минут. Саша не забывает. На следующий день Белов пишет Саше Свешниковой и предлагает сходить в кино. Она соглашается, и это помогает. За первые несколько дней Белову даже удается себя убедить, что вот она, такая красивая, такая подходящая, такая его. Словно так и надо. Они гуляют по вечерам, и Свешникова рассказывает ему про то, почему какие-то сериалы не менее важны, чем книги. Она целует его в уголок губ на прощание, и это помогает. А потом тренировка. Конечно, Едешко знает о Свешниковой — такие вещи в их кругах разлетаются мгновенно. Саша готовит себя к этому моменту весь день: предчувствует разлад, злой взгляд, даже агрессивный контакт в игре. Учит свое тело достойно на это отвечать. Он опаздывает и входит в зал, опустив глаза в пол, и занимает свою позицию. Семь минут разминки и десять минут пробежки Саше просто везет — Ваня всегда где-то за ним, на глаза не попадается. После пробежки все делятся по парам на пресс. Саша ложится, обреченно выдыхая, и чувствует, как на его ноги опускается Едешко. Первые шесть жимов он делает с закрытыми глазами и вслушивается в тихо отсчитывающий голос Едешко. На седьмом Ваня немного ерзает на его ногах, и Белов рефлекторно открывает глаза, выходя в верхнюю позицию. Ваня оказывается даже ближе обычного, Саша практически дышит в его губы. И глаза у него такие добрые, что в груди утягивает. Саша не находит в них ни злобы, ни обиды, только насмешку и провокацию. Он задерживается дольше нужного в верхней позиции и выдыхает до упора. Саша чувствует, как по телу Вани проходится едва заметная дрожь, и уходит в нижнюю позицию. Упираясь лопатками в мат, он втягивает носом воздух, поправляет влажные волосы, пока не накручивает себя достаточно для следующего жима. Больше глаза он не закрывает. Движения Белова будто замедляются, и вся его концентрация замыкается на Ванином дыхании и счете. Ваня перемещает руки с его колен на бедра и сжимает. Снова ерзает. Его голос надламывается на «двадцать восемь». Между ними горит, все его тело горит там, где его касается Едешко. А сам Ваня уже как будто и не жимы считает. У Саши в ушах отдается биение сердца, мышцы живота сокращаются ниже нужных, и на последнем жиме он подрывается в раздевалку, игнорируя Гаранжина. Тогда Саша понимает, что ничего не меняется. Ваня продолжает ему улыбаться, стрелять ему сигареты и ждать чего-то. (Его.) А Свешникова невозможная. Она смешная, красивая и безумно счастливая не от него, а от самой себя, от любви к жизни. Она целует его в щеки чаще, чем в губы, и смеется по-детски звонко. Она остается на ночь и всю ночь рассказывает ему про нейронные сети, а утром оставляет на плите овсянку. И это приятно. Приятно знать, что кто-то вот такой будет ждать тебя дома и рассказывать про нейронные сети. Все их со Свешниковой отношения — огромная иллюзия большой любви. Саша думает, что было бы красиво когда-нибудь сделать ей предложение, сыграть свадьбу, завести детей. Ходит к Свешниковой, как на работу, сильнее закрепляясь в ее жизни, но, как это всегда бывает с работой, вверх двигаешься, пока хватает компетентности. Вся компетентность Белова распадается на глазах уже ко третьему месяцу. А Сашка будто играет с ним, давит сильнее, не имея этого в виду, но попадая по всем точкам. Саше страшно. Страшно уходить от этого, страшно быть первым, кто это скажет, страшно оттого, что Свешникова уже давно что-то поняла — по глазам видно. Смотреть ей в глаза страшно тоже. В них теплится ожидание, схожее с тем, что Саша постоянно высматривает в Ваниных. Есть какая-то красивая в своей ироничности закономерность в том, что отношения, заведенные из страха, на страхе и заканчиваются. Он устает, и игнорирует, и морозится, и желает спокойной ночи на автомате. Свешникова оказывается сильнее него: — Это все, конечно, было забавно, но не нужно. Белов думает, что она имела в виду «не надо», но решает лишний раз не провоцировать. Она все такая же счастливая. Он кивает и зачем-то ей улыбается. И за этим уже даже (почти) не страшно. До вечерней тренировки Саша не доходит всего квартал. Гаранжин устроит ему разнос завтра. Зураб с Мишико устроят ему грузинские похороны большой любви завтра. Всё завтра. Не то чтобы Саша действительно что-то по этому поводу чувствует, но это всё, что у него осталось от шаблона. Бросили — напиться. Он долгие пять минут гипнотизирует полку с виски для очистки совести, но берет в результате что-то среднее между пивом и сидром, решая не оставлять себе возможности сыграть на понижение. Саша садится на скамейку возле ближайшей пустой детской площадки, и выпивает чуть ли не треть сразу. В голову тут же отдает. Он забивает в поиск те слова, которым тогда подпевал Едешко, находит песню и выкручивает громкость в наушниках на полную. Майский закат мерзко отдает оранжевой тоской, и он закрывает глаза, позволяя солнцу облизывать веки. Он думает о Сашкиных словах и вдруг понимает, что она имела в виду именно то, что сказала. «Не нужно кому?», — запоздало думается, но задавать вопрос уже некому, да и незачем. Он думает о Ване. Солнце заходит, и город вздыхает с облегчением вместе с Сашей. Он допивает вторую бутылку, когда на носок его кроссовок падает капля. А потом за шиворот, на висок, в миллиметре от динамика телефона. Саша улыбается майскому дождю и сидит так еще какое-то время. Когда одежда начинает сильно намокать, он поднимается со скамейки и выходит из двора на дорогу. Это почти выглядит так, словно Саше просто особо некуда идти, и ноги по привычке несут на баскетбольное поле. Тренировка должна вот-вот кончиться. Он останавливается на светофоре через дорогу от их спорт-клуба, насильно фокусируясь на его дверях, и чувствует, как внутри все начинает жужжать от страха. Загорается зеленый, и только Саша собирается сделать шаг на дорогу, как в его спину мощно влетает что-то (кто-то?). Он оборачивается, чтобы увидеть ужасно пьяную девушку в костюме, которая успевает трижды извиниться, прежде чем Саша понимает, за что. Она быстро его обходит и открывает обзор на вывеску бара, из которого, видимо, и выпала. Белов думает, что все еще боится. Белов думает, что это знак. — Шот камикадзе, — Саша решительно хлопает ладонью по стойке, даже не опускаясь на барный стул. Он следит за отточенными движениями рук, думает, что, должно быть, ужасно сейчас выглядит, и приглаживает волосы. Бармен опускает перед Сашей стопку, ненавязчиво вглядывается в его лицо и спрашивает: — Скорбим или празднуем? Белов не дает себе подумать ни секунды, хотя, наверное, стоило бы. Он вглядывается в голубую жидкость и неожиданно глупо признается: — Празднуем. Он опрокидывает в себя шот, морщится от лайма, поспешно платит и выходит из бара. Дождь превращается в ливень. Он подходит как раз вовремя, чтобы заметить спины стремительно удаляющихся в направлении метро Болошева с Алжаном. Он подходит очень вовремя. Белов с Паулаускасом, должно быть, все еще на поле, поэтому Саша максимально аккуратно — насколько это возможно в его состоянии — расправляется с тяжелой дверью в зал. Саша не ошибается. От рядов скамеек и высоких потолков отскакивают эхом удары мяча об пол и скольжение двух пар кроссовок. Белов ведет, не позволяя Паулаускасу отобрать мяч. Сашу он замечает, но внимание Моди к нему не привлекает, только провожает взглядом и тут же теряет мяч. Саша почти уверенно окрестил бы этот взгляд понимающим, но, возможно, у него просто паранойя. Он быстро, но не очень устойчиво проскальзывает в раздевалку. Ваня, конечно же, там. С влажными от пота кудряшками и закрывающимися от усталости глазами заходит в душевую кабинку. Белов смотрит, как Едешко выкручивает вентили и его плечи расслабленно опускаются от контакта воды с кожей. Он проходится пятерней по волосам, и Сашу разве что не ломает от нежности. Пробирает так резко, что он горячо выдыхает. Шум кипятка выдоха не заглушает. Ваня поворачивает голову и замирает. У Саши все внутри ходуном ходит от предвкушения, а в глазах Едешко желание загорается так быстро, словно он ждал, дорвался. Саша такой очевидный, и все это такое ужасно очевидное. Он подходит осторожно, как к дикому животному, но Ваня даже не дергается. Саша отмечает движение кадыка и чувствует отвратительную тягу прикоснуться к Ваниной шее. Он на ходу, не отрывая от Вани взгляда, будто тот вот-вот исчезнет, цепляет края свитера и тянет наверх. Едешко окидывает его тело голодным взглядом. Белов оставляет свитер на соседней перегородке и подходит почти вплотную. Бьющиеся о кафель капли воды начинают попадать ему на ступни, и он медленно опускает руки на спортивки и под пристальным взглядом стягивает их вместе с бельем, отправляя к свитеру. Саша заходит под воду, и Ваня поворачивается к нему. Саше кажется, что нужно что-то сказать, но он не знает что. Вместо этого он осторожно берет Ванину руку и делает еще шаг ближе. Рука ложится выше тазобедренных косточек. Дыхание Едешко сбивается. Он позволяет вести свою руку, только следит жадно, а потом вдруг понимает. Саша чувствует, как напрягаются дрожащие о его кожу пальцы, как Ваня перенимает контроль, сам ведет рукой по его телу прямо как тогда на балконе. Ваня дрожит не от страха. Ваня не боится и даже не злится. Ему и не надо было. Ему надо было только смотреть и ждать, пока Саша не устанет бегать от себя самого. Саша думает, что влюблен в эти руки, и целует Ваню. Прямо как тогда на балконе. Ваня стонет ему в рот сразу же, а Саша прижимает к себе сильнее, жадно ведет руками по его спине, талии, осмеливается спуститься до ягодиц. Ваня цепляется за его плечи, позволяет себя трогать, трется о Сашино бедро и слизывает послевкусие алкоголя с его губ. Вода попадает только на плечи Белова. Саше дурно оттого, как все резко меняется: он полностью голый в душе с Едешко, а этим утром его целовала Свешникова. В щеку, думает Саша, и это помогает, потому что нет, ничего на самом деле не меняется, все так и было с самого начала. Саше дурно от этой близости. Ему страшно от того, как сильно он доверяет себя Ване. Ваню хочется трогать, и любить, и целовать, и брать, и знать досконально. Ваня принимает его без лишних вопросов, словно никогда не сомневался в этом моменте. Саша концентрируется на опьянении, чтобы набраться смелости, и ведет рукой вниз. — Там, — пытается сказать Ваня, упираясь ладонями в горячую грудь. — Там же Модя, — Саша коротко целует его в губы, — с Сережей. — Знаю, — выдыхает Саша, прислоняясь лбом к Ваниному. — Они понимают. — Понимают? Саша неохотно отстраняется и заглядывает ему в глаза. Губы отчего-то невольно расползаются в улыбке — то ли от мысли о Паулаускасе с Беловым, то ли от утренней наивности в глазах Едешко. — Думаешь, чего они вечно вот так остаются свои пасы на доверие отрабатывать? Вопрос, скорее, риторический, но Ваня все равно полувопросительно хмурится. Сам же знает, думает Саша, но не хочет быть первым, кто это скажет. А сказать, наверное, и правда нужно. — Флиртуют. На реакцию он даже не смотрит, снова целует и сжимает Ваню. Ваня шумно выдыхает и кусается. Саша пьяно думает, что мужское тело понимает, наверное, даже лучше женского. Он гладит его так, как гладил бы себя, а Ваня обнимает его плечи, утыкается в шею, целует и прикусывает кожу там. Саша не выдерживает: — Блять, — он сходит с ума, сходит с ума, сходит с ума, — блять, я вообще играть не могу, когда ты играешь. Смотрю, как ты двигаешься, и просто хочу быть с тобой, — Ваня глухо скулит ему в шею от того, сколько значения Саша вкладывает в короткое «быть», — под тобой. — Саш- — В тебе. Саша как будто снова пьянеет от собственной смелости. Он быстро осматривает кабинку, что-то для себя решает и возвращается к губам Едешко. Тот сильнее в него вжимается, требуя вернуть ласку, а Саша только прикусывает его губу и притесняет к стене. Под растерянным взглядом он опускается на колени, оставляя короткий любовный поцелуй на Ванином животе. Вода щекочет пятки, а Ваня обреченно запрокидывает голову. Саша видит, как Ваня слабо дрожит, как сокращаются мышцы его живота, как размеренно колышется диафрагма. Он двигает рукой еще пару раз и касается головки языком. Ваня невольно подается навстречу, и Саша медленно берет его. По телу разливается что-то тягучее, похожее на стыд, но приятно покалывающее кожу изнутри, и Саша закатывает глаза от этого ощущения, пытаясь набрать темп. Руками он оглаживает бедра, ягодицы, оттягивает яички, кладет руку Ване на живот, чтобы чувствовать, как его утягивают спазмы. Ваня тонко стонет, и за этим Саша уже даже не думает о собственном кофморте. Он просто хочет, хочет, хочет, чтобы Ване было хорошо, чтобы Ваня был его, такой же его, как на поле, и это желание растекается по его венам. Саша чувствует, как на языке глухо пульсирует. Челюсть уже сводит, но он только усиливает напор: давит языком, берет глубже, насаживается ртом чуть ли не до горла. Под пальцами Белова живот особенно туго сокращается, и он чувствует первые капли спермы на языке. Он задерживается губами на головке, помогая рукой ближе к основанию. Ваня скулит в его руках, обмякает и хватается за перегородку. Саша глотает, дышит ровнее и осмеливается наконец-то коснуться себя. Он уже так близко, что шум воды звенит в ушах. Ваня тянется почувствовать, дотронуться, помочь, но Саша перехватывает его руку, вместо этого тянет ее себе на затылок и ложится головой в его ладонь. Саша думает о том, как стыдно, покорно сейчас выглядит — дрочит, стоя перед Ваней на коленях, смотрит ему в глаза и ластится к его руке. От этой мысли становится особенно плохо. Мышцы сладко сводит, и Саша стонет, закрывая глаза и утыкаясь в Ванино бедро. Когда отпускает, Белов только дышит, а Ваня перебирает его волосы. Саша поднимается с колен, подставляя руку под воду. Ваня ее выключает, и оба невольно вслушиваются в шумы внешнего мира, разбавляемые их собственным дыханием. — Почему ты не злишься? — почему-то шепчет Саша, заглядывая Едешко в глаза. — Не получается, — он пожимает плечами. — Это того стоило. Едешко не выдерживает и тянется к Саше за поцелуем. Белов понимает, что начинает трезветь, и сильнее прижимает его к себе. Они так и стоят, пока в раздевалке не раздаются шаги. Саша последней нежностью мажет губами по Ваниным и с трудом его отпускает, отходя в соседнюю кабинку. В следующую секунду входит Модестас. Сережи с ним нет. Он на них не смотрит и молча и быстро проходит в душ. Саша кивает Ване в сторону выхода из душевой. Наверное, было бы логично собраться и уйти как можно быстрее, но они почему-то, не сговариваясь, не торопятся. Ваня по-прежнему бросает на него свои привычные взгляды, и Саша словно нежится под ними, почти рисуется, натягивая майку в последнюю очередь. А вот Модестас, кажется, торопится. Он разве что не вылетает из душевой, переодевается быстрыми движениями, так что когда Ваня с Сашей собираются выходить, Паулаускас тоже почти собран. — Эй, — окликает их Модестас. Он подходит к своему шкафчику, роется в сумке и вытаскивает что-то. Саша узнает в его руках портсигар. Паулаускас вопросительно постукивает по нему пальцами. Белов с Едешко переглядываются. — Игра через три дня, — медленно говорит Саша. Паулаускас предпочитает избегать употребления чего угодно менее чем за неделю до игры, и об этом знает каждый в команде. — Сделаем исключение, — Модестас звучит неуверенно. — Чего это вдруг? — осторожно спрашивает Ваня. Модя пожимает плечами: — Сережина идея. Больше они не говорят. Модестас берет свою и Сережину сумки и выходит первым. Самого Сережу они находят на выходе. Он весь мокрый, встрепанный, напряженный, все еще в форме и говорит по телефону. Модя на ходу достает сигарету, зажимая одну в зубах, а вторую отдавая Саше. Сергей их замечает, быстро говорит что-то в трубку и сбрасывает. Саша даже гадать не хочет, о чем и с кем этот разговор был, потому что впервые видит, как Сережа ломается. Он тяжело выдыхает, находит усталым взглядом Модю и подается навстречу. Модестас прикуривает, делает затяжку и протягивает сигарету Сереже. Модя вкладывает в Сашины пальцы зажигалку, пока Сережа глубоко затягивается, закрывает глаза и утыкается ему в плечо. Саша будто смотрит на что-то запретное и чувствует, что стоящий под боком Ваня испытывает то же самое, но ни один из них отвести взгляд не в состоянии. Знать, что Сергей (наверное) тоже человек, и видеть это — разные вещи. Ваня аккуратно цепляет сигарету и зажигалку из Сашиных пальцев и закуривает сам. Модя тихо напевает какую-то литовскую песню, будто убаюкивая Сережу. Тембр его голоса успокаивает. Саша отрывается от наблюдения за Модей с Сережей и тянется за сигаретой. Ваня прикладывает ее к губам Белова сам, а Саша только смотрит в ответ и задевает губами подушечки пальцев Едешко. Он чувствует, как табак слегка отдает марихуаной. Дозировка высчитана идеально, чтобы расслабиться, но не уйти от реальности. Саша только сейчас понимает, как на самом деле устал. Они докуривают, и приходит время расходиться. Саша не уверен, зачем их с Едешко присутствие нужно было Моде с Сережей, но Модя смотрит благодарно. Саша чувствует, как на него поглядывает Едешко, будто ждет чего-то. — Ну, мы пойдем. Он говорит это не для Моди с Сережей, а для Вани, и понимает, что угадал, когда тот сдерживает улыбку. Они вчетвером выходят под ослабевший дождь и расходятся по двое. Голова тяжелеет совсем чуть-чуть от небольшой дозы марихуаны, и от этого парадоксально кажется, что легчает. По пути домой Ваня берет его за руку. Он рассказывает Саше про митинг на Дворцовой, про жизнь Ван Гога и из-за чего именно ломается голос. После этого они шутят про концовку последних Мстителей, и у Саши, кажется, болит сердце. В лифте Ваня лениво притирается к нему, целует в шею и говорит: — Хочу по-настоящему. — Сегодня? — Сегодня. — Не слишком рано? — на всякий случай спрашивает Саша. — Это произойдет рано или поздно, — Ваня вздыхает ему в шею. — Не думаю, что это будет неправильно. Больше они не говорят. Когда они заходят в квартиру, Саша дает Ване время осмотреться. Ваня уходит в ванную, и Саша использует момент, чтобы подумать о том, что это пиздец. Саша падает на кровать, смакуя усталость во всем теле, и слышит, как открывается дверь ванной. Движения Вани в темноте комнаты угадываются по теням. Сашу приятно придавливает весом чужого тела. Ваня начинает с ненавязчивых бережных прикосновений, позволяет забраться руками себе под майку, гладить спину, бедра, грудь. Он дразнит, наклоняясь так близко, что его кудряшки задевают Сашин нос, но не целует. После третьего такого раза Белов не выдерживает, тянет его на себя и сам подается вверх. Они целуются, и целуются, и целуются, пока на них не остается одежды, и Саша их переворачивает, оказываясь сверху. Ваня горячо дышит и ищет контакта, поскуливая. Ваня разводит ноги и гнется в пояснице, откидывая голову. Словно под удар подставляется, и господи, думает Саша, господи, блять. Это жест такой открытости, что ему приходится остановиться и уткнуться лбом в его живот. Ваня тут же настораживается, пока Саша пытается успокоить собственное сердце, щекоча прядями волос чувствительные места. Ваня не торопит. Ваня понимает. Он дышит вместе с Сашей, тянется, вплетает пальцы во все еще слегка влажные волосы. Саша делает едва заметное движение навстречу его руке, ласково целует ниже пупка и спускается ниже. — Можно? — Тебе все можно, — и это полушутка, но явно зеленый свет. Он берет Ваню глубоко, получая какое-то непонятное удовольствие от саднящего горла, гладит его между ног и вводит в него пальцы. Видеть его таким, готовить под себя, дрожать от предвкушения — от этого так старался отказаться Белов. Ваня внутри горячий, и пальцы принимает горячо, туго. — Я так тебя хочу, — измученно выдыхает Саша, любовно оглаживая талию, бока, бедра. Ваня смотрит тяжело, притирается к бедрам и просит: — Возьми. И он берет. Осторожно и сильно трахает Ваню, запоминает пальцами изгибы его тела, боится признаться раньше времени, а остаточный дождь за окном звенит в ушах стуком кипятка в душевых. Ваня сжимается вокруг него и стонет так же тонко, как и час назад, и от его голоса, от Сашиного имени, разбавляющего эти мягкие стоны, Белову невозможно. Руки, обнимающие его плечи, гладящие его спину, покорно разведенные ноги, открытая искусанная шея — Белов любит это тело, присваивает его себе и больше не думает дважды. Саша думает, что это не высшее проявление любви, но высшее проявление страсти. Саша думает, что их танец нашел логический выход, фактическую кульминацию. — Хочу тебя внутри, — хрипит Ваня. Саша хочет отпустить какой-то комментарий про то, что он вроде и так уже, а потом запинается о Ванин взгляд и понимает. Саша чувствует, как внутри подбирается волна, движения сбиваются, низ живота сводит, и он кончает в Ваню, особенно сильно вбиваясь несколько раз в горячее тело. Он замедляется и выходит из Вани, дотягиваясь до его губ для поцелуя и опуская руку на его член. Ваня выглядит совсем сломанно и отзывается на каждое прикосновение, каждое движение руки так, что Белову хочется продолжать держать его на грани. — Я так много чувствую, — чуть ли не стонет Саша, утыкаясь Ване в шею, — это пиздец. — Блять, Саш, я- Ваня стонет, дышит рвано, кончает в его ладонь и зовет его. Саша чистит Ваню, целует его в губы, и они оба отрубаются от усталости быстрее, чем успевают сказать что-то про любовь. В конце концов, у них с Ваней с самого начала все было как-то слишком. Гаранжин устроит ему разнос завтра. Сережа зачем-то улыбнется им завтра. Всё завтра. А пока что можно вот так.