Без вариантов безысходно в безысходности, Еще пытаешься бороться с остатками гордости.
Минуты текли медленно: то тихо шуршали где-то на границе слышимости, то совсем замирали, будто кто-то забыл перевернуть песочные часы. Резоль метался от одной правды к другой, но суть все равно оставалась одна, недвижимая и неизменяемая, отчего только более страшная. Рома, его Рома только что бросил его. Тот самый Рома, с которым они лежали целыми вечерами в обнимку, смотрели глупые фильмы и смеялись, с которым сбегали по вечерам ото всех и носились по городу, куда на этот раз их занесла судьба. Их общая судьба, как думал сам Резолюшн, как думал, наверное, даже сам Рамзес. Рома, чью улыбку Фоминок каждый раз ловил так бережно, как ничью другую. Тот самый Рома, с которым Резоль был в любую минуту его жизни: в моменты побед и в моменты поражений, и даже тогда, когда весь мир для паренька превратился в сплошной беспросветный черный тоннель. Резолюшн сам никогда бы не стал говорить, даже думать, что именно благодаря лишь ему Кушнарев выкарабкался. Еще более, пожалуй, сильным и готовым побеждать. Готовым жить дальше. Он бы не стал, но от этого факт оставался фактом. Если бы не Рома, Рамзеса просто могло сейчас и не быть. Справится в одиночку парень бы просто не смог. Но, как только жизнь Ромы наладилась, даже чувства благодарности парня не хватило надолго. По какой-то причине безграничная, почти собачья преданность обернулась против Резолюшна. Фоминок дал себе слово, что никогда не пожалеет о том, что сделал для человека, которого любит. Любит даже сейчас, пытаясь собрать воедино то, что невыносимо кололо в груди, хоть как-то заглушить боль. Пообещал, а мысли, путаясь, строили картинки, что, может быть, все дело в этом, может быть, в его помощи на самом деле и не нуждались, может быть, все было бы иначе, может быть, может быть, может быть… Лишь одно сослагательное наклонение, но жизнь его в корне не приемлет. И здесь Роману вновь остается лишь глухая ненависть.Я не смогу спасти, я не хочу. Ты столько ко мне приходил, лучше бы пошел к врачу.
Роман сделал Кушнарева центром своей маленькой локальной вселенной. Не было для него человека более близкого, вернее, ставшего таким близким за прошлые полтора года. Это только усугубляло его почти искреннее неверие в произошедшее, в то, что все закончилось именно так. И что у их безупречной нежной и светлой любви был такой конец, неромантичный и жесткий, резко рваный и слишком вызывающий, до сих пор глухо отдающийся не только в голове — в комнате: «Прости, я ухожу. К Соло.» Кривая ухмылка на губах, почти что садистская. Кушнареву будто бы искренне нравилось то, что он делал. Сознание раскладывает каждую мелочь: улыбки, взгляды, тон, позы — по полочкам. И, чем больше времени проходит, тем яснее Рома понимает, насколько же он был обманут собственными чувствами, не позволившими ему здраво взглянуть, во что он позволил превратиться Роме. Чувство вины захлестывает его шумной ледяной волной. Перед глазами мутно. Безумно кружится голова. Резолюшн опускает голову, но видит даже не свои трясущиеся руки, а лишь удаляющуюся узкую спину в черной мешковатой толстовке. Три секунды до хлопнувшей перед носом двери. Три секунды, зацикленные в вечность.Ты мне дал стимул, но ты проиграл сам, И я его воспринял, как отличный повод сойти с ума.
Когда они встретились, Рамзес был совсем-совсем подростком. Иногда въедливым, слишком саркастичным, ревнивым и капризным, но от этого, на самом деле, не менее добрым, благодарным и искренним. Фоминок любил в нем каждую мелочь, каждый недостаток, даже короткий шрам на щеке и глупую привычку странно сидеть в позе, от которой у самого Резоля за десять минут затекали ноги. Абсолютно все в нем казалось родным и правильным. Мог ли Роман понять тогда, что его такого слишком просто избаловать? Чувства Резолюшна стали для Кушнарева чем-то абсолютно само собой разумеющимся, чем-то вроде обязательного дополнения к нему. Как и сам Фоминок. И в итоге абсолютно потеряли ценность. Сейчас, сидя в вакууме собственных воспоминаний, обрывочных, плавающих, Рома не может вспомнить, когда последний раз Рамзес говорил, что любит его. Не может вспомнить, все сильнее погружаясь в пучину почти что истеричного безумия. Неужели этот парень — человек, за которого он жизнь был готов отдать? Неужели он проглядел, когда нужно было его осадить, дать понять важность всего, что происходило между ними? Да, Резоль, все именно так. Ты проглядел. Тобой воспользовались. Вероломно и жестоко, но и это тоже твоя вина. Роман уже практически не дышит, только изредка будто глотает воздух короткими порциями. Ему уже ничего не нужно, даже кислород. С очередным бесполезным ударом сердца приходит новое осознание. Он всегда был так уверен в сакральности их чувств друг к другу, но не было ли это очередным самообманом? Не он ли один чувствовал что-либо? Имеет ли в таком случае Фоминок право ненавидеть Рому за его выбор? Парень вцепляется в футболку негнущимися пальцами, словно это спасательный круг, а он тонет. Эта мысль абсолютно разбивает его, настолько, что он больше и думать-то не может. На этот раз Резолю остается лишь боль, без источника и без видимого конца.Вся твоя правда — это сломанные лопасти, И ты срываешься с обрыва на бешеной скорости.
Уйдет к Соло? Образ капитана был немного смазанным, словно не существующим в реальности. Фоминок сглатывает, меняясь в лице, как будто у него безумно болит горло. Наверное, это было закономерно. Слишком уж в последнее время они с Ромой были близки. Резоль качает головой, почти что сочувственно. Почти. Потому что сейчас он на сочувствие вряд ли способен, только не к Кушнареву. Он не мог сказать, что знал Алексея хорошо, но точно помнил, что у того была жена. Глупый Рома повелся на то, обо что рано или поздно обожжется. Резолюшн был практически точно уверен в этом. Соло не был плохим человеком, но парень не хотел, может быть из-за уверенности в том, что чувства — это слишком важная часть души, понимать его образ жизни. «Это — то, чего он заслуживает.» — безапелляционно и безумно правдиво звучит где-то на границе сознания. Роман отрицательно мотает головой, стараясь самому себе доказать, что это не его мысли, что вся эта злость не относится к Рамзесу. Ведь он его так безумно любит. Именно что безумно, до сумасшествия, до расслоения собственной личности, так, что сводит грудную клетку. Его бросает в дрожь. Фоминок знает, что это ненормально. Он должен отпустить. И он сам бы был не против, но уже просто не в состоянии сделать это. Его распяли на этих чувствах. Вернее, Резоль сделал это сам. Теперь остается только с силой выдирать гвозди.Иди к тому, кто не пошлет тебя из вежливости. Или к тому, кто польстит, но простит.
Резолюшн пытается глубоко вздохнуть, освободиться от всего этого разом, но что-то мешает ему расправить диафрагму. Он кашляет, и кашель его переходит в хриплый смех. Рома — другой. Рома — не его. Он шепчет это себе, стараясь не сорваться на крик, до тех пор, пока такое родное раньше имя не перестает иметь всякий смысл.Я уже не понимаю какая, но это не моя, это не моя зая.
Вся ненависть, злоба, вина, любовь разом пропадают. Фоминок чувствует себя абсолютно пустым, бестелесным. Он закрывает глаза, с головой погружаясь во тьму, что дарит спокойствие. Дверь перед ним захлопывается. Дверь для Кушнарева. Узкоплечий мальчишка в темной толстовке оказывается по другую сторону. И после этого не остается ничего.Ухожу, и за собой закрываю. Пусть горит огнем! Это — не моя…
Резоль все еще любит. И будет любить. Болезненно, потому что иначе не сможет, и бесконечно, потому что иначе не умеет. Ему остается лишь склеить разбитую душу расплавленным золотом, а затем снова и снова безальтернативно разбивать ее. Роман Фоминок сегодня, пожалуй, впервые по-настоящему понял, каково это — остаться одному.Это не моя!