Брат Донни, сын Донни

Сложности закаляют. Сложности делают нас сильнее. Без сложностей не построишь железобетонной выдержки. Это так часто звучало в их семье, что Донни никогда не осмеливался открыть рта и хотя бы прошептать себе под нос, что, возможно, без сложностей все было бы куда проще. Конечно, нет. Отец, солидный человек из Японии, родившийся в небогатой семье, начинавший свой бизнес с продажи фонариков из бумаги для сада, через десять лет преодолений сложностей уже был владельцем компании по продаже японских авто европейскому рынку. Донни понимал, как сложно было отцу перейти с фонариков до солидных автомобилей. Это была целая книга сложностей, история их отца, которую Хамато старший всегда рассказывал за завтраком, обедом и ужином, рассказывал и другим людям с микрофонами и блокнотами в руках, что брали у него хотя бы раз в месяц интервью. Донни всегда гордился своим отцом. Даже тогда, когда сам оставался в тени от его света успешной репутации и карьеры. Но мать… прекрасная и семейная женщина с янтарными глазами, что всегда одинаково мило улыбалась и на камеру, и когда рассказывала сказки, была фитильком для Донни. Донни любил обнимать свою маму. Он чувствовал ее нежные прикосновения, которые, как цепи, но не тяжелые и холодные, а ярко-золотые, приятно сковывали все движения. Тонкие женственные руки гладили его, будто он был алмазом, и грели его, словно его мама — была ядром Земли. Таким же горячим и важным, как ядром Земли. От мамы всегда приятно пахло. Это были нежно-цитрусовые духи из Франции, это был запах свежей выпечки по утрам, это был и соленый запах, как у моря (на которое они часто летали отдыхать) по вечерам, когда Донни тихонько выбирался из комнаты и шел на свет из кухни, незаметно выглядывал из-за угла и смотрел на слезы матери, которая та аккуратно вытирала кухонным полотенцем. Донни так никогда и не спросил свою маму, почему она плакала по ночам, почему она всегда добавляла изюм в булочки (ведь папа не любил изюм), и почему мама всегда целовала его при встрече, на прощание и перед сном в лоб. Донни многое хотел бы спросить, будь у него сейчас такой шанс. Но у него больше нет такой возможности. Сложности. Наверное, это все надо воспринимать, как просто сложности, которые он должен пережить. Наверное, тогда он станет лучше и сильнее, и сам все поймет. ****** — Ты уверен? — невысокая девушка с темными волосами, что обрамляли ее лицо, восседала, как королева, в недорогом кресле и постукивала длинными ногтями по бежевой папке с белой завязочкой. — Я не могу поступить по-другому, — высокий парень в клетчатой рубашке и в очках на переносице, с бардаком на голове, кое-как завязанным в непримудрый хвостик, скрестил руки на груди. — Он мой брат. Я не могу оставить его здесь. Девушка кивнула. — Я понимаю, но и ты должен понимать, Донни. Брать опеку над своим же братом еще и в восемнадцать, не имея ни стабильного заработка, ни жилья. Я не говорю уже о том, какие слухи могут пойти, если кто-то узнает о твоей ситуации и решит издать ее огласки в не лучшем свете. Ты точно все решил? — Да, — Донни выпрямился и взял ручку со стола, — просто покажи, где мне нужно расписаться и приведи Майки. Я хотел бы успеть домой к обеду. Вздохнув, леди в кресле открыла папку, на которой черной ручкой было написано «Дело Майкла Хамато» и развернула, показывая, где нужно поставить свой автограф. Уже задев кончиком ручки бумаги, девушка положила свою руку на руку друга, смотря более теплым взглядом на Донни. От теплого взгляда с сочувствием и заботой, которым смотрели на него, Донни стало не по себе. Он вспомнил свою мать, которая также когда-то смотрела на него (или на Майки), когда он приходил из школы грустный или падал с велосипеда, разбивая коленку. — Лин, убери, пожалуйста, руку. Я понимаю твою точку зрения, но я же уже сказал. Майки мой брат, я не могу оставить его в детдоме, пока сам живу в Японии и управляю компанией отца. — Компания отца — это единственный твой гарант на успешную и благополучную жизнь. Ее отдадут другому, если ты не станешь руководителем в течение трех месяцев. Думаешь твоему брату будет лучше жить с тобой, но в коробке, чем здесь, но зато в богатом особняке, когда он вырастет? — Если я оставлю Майки здесь, то, в восемнадцать, когда он больше не будет пленником этого места, он не захочет меня знать… И потом будет без разницы, найдет он себе такую же коробку, какая у меня сейчас, или чуть лучше. Убери руку. Девушка с вздохом отстранилась и встала, чтобы сказать местным нянькам привести младшего брата этого упертого недотепы. ****** Донни знал, что когда-нибудь Майки спросит. Но он так и не придумал, что будет отвечать, ведь сказка про «твои родители космонавты» слишком изъезженна в фильмах и книжках. А Майк умный ребенок, он бы не поверил. И вот он, двадцатипятилетний Донии, не знающий, что ответить своему одиннадцатилетнему брату на обычный вопрос. — Ну та-ак? Пап? — рыжая бестия, сложившие ручки за столом, смотрела соколиным взглядом на высокого парня в фартуке. Что-то зашипело, и из кастрюли побежала вода, Донни завертелся и открыл пару ящиков, пытаясь найти прихватку, чтобы убрать кастрюлю на другую часть плиты. Майки без спешки спрыгнул со стула и, открыв верхний ящик, встав на носочки, кашлянул и указал на висящую на петельке внутри дверцы прихватку. — Спасибо, — Донни прошелся рукой по рыжим волосам и после надел прихватку и сдвинул кастрюлю, выключив плиту. Со вздохом, Донни упал на стул и закрыл лицо рукой, потирая глаза. Еда не его стихия. Как, впрочем, и все другое. Денег нет. Работы нет, только компьютеры чинить — вот все, на что он способен. Из института выперли из-за плохой посещаемости, а какая тут посещаемость, если Майки достался плохой иммунитет и перечень сопутствующих болезней от матери, и вообще все детство он провел либо дома с таблетками, либо в больницах? — Голова болит? — Майк навис сверху, и Донни почувствовал дыхание брата у себя на лице. — Майк, иди делать уроки. Завтра школа. — Потом сделаю. Ты не ответил на мой вопрос. Донни вздохнул. — Твоя мама, я не знаю, где она. Мы… она ушла. Донни убрал руку от лица, и встал, медленно начиная убирать за собой беспорядок под названием «я хотел сварить макароны». — А теперь иди за уроки. — Что значит, она ушла? — Майки пошел следом за Донни. «Доставучий» было слишком ужасным преуменьшением, которое можно было бы сказать для описания Майки. Этот ребенок буквально готов был пытать тебя до тех пор, пока не получит то, что хотел от тебя. А еще его интересы и хобби менялись со скоростью света, Донни просто не успевал за своим братом. Хотя доктор из центра детской психологической диагностики сказала, что это все потому, что у Майки СДВГ и ему нужно пить таблетки, которые будут подавлять неприятные симптомы рассеянности и гиперактивности. Были бы у них еще деньги на эти таблетки. — Это не твое дело, — Донни устало положил чуть пригоревшую кастрюлю в раковину. Этот разговор нервировал его, а мигрень, что не проходила уже третий день, еще больше давала о себе знать. — Мы говорим о моей матери, это мое дело! — Майк попытался заглянуть Донни в глаза, но тот был слишком высокий и стоял впритык к раковине. — Ну и прекрасно, мне от тебя ничего не нужно. С этими словами рассерженный Майки направился в комнату, которую Донни выделил ему, чтобы у «ребенка было личное пространство», в то время, как сам он жил на неудобном диване в гостиной. Когда Майки почти вышел из кухни, Донни случайно услышал от брата: — Даже макароны сварить не может. За что мне в отцы такой неудачник достался… Ауч. Донни улыбнулся, включая воду. Глаза стали влажными от слез, но он не переставал улыбаться. Он ведь и правда неудачник. Отвратительный, ничего не умеющий, на ничто не способный — неудачник. Наверное, Майки все же было бы лучше без него. Наверное, Майки было лучше со сложностями, как и его настоящему отцу и настоящей матери, которых он даже не помнит. Не помнит и не знает, прекрасных минут ожиданий долгожданного второго ребенка. Не помнит радости и улыбки на лице отца, когда им разрешили войти в палату после его рождения. Донни плакал Из-за всех сложностей, которые он больше не способен переживать. И лучше бы тогда в детстве он осмелился сказать вслух, что: Без сложностей намного лучше.