Пленники Режима

В комнате Айно:       Эргард сидел за большим дубовым столом и медленно втягивал в себя серые клубы дыма, отдающие обжигающей терпкостью где-то на уровне лёгких. Его сознание все ещё было затуманено тяжёлым рассказом жены, но всё же, он не был удивлен такому повороту событий. Шатен никогда не верил в чистоту намерений Айно, да и то, что она оказалась рядом столько лет назад вызывало у него вполне логичные подозрения…       Хотел ли он услышать ее историю дальше? Наверное, нет, но вплетать в их и без того непростые отношения очередные домыслы, основанные на неприкрытой лжи, ему тоже не представлялось возможным, поэтому, устремив свой тёмно-синий взгляд на ее бледное лицо, он произнёс: — Я хочу знать всё.       Минако молча подчинилась и спустя несколько мгновений из ее пухлых губ вновь посыпались мрачные откровения… … — Он мертв, Мина! Мёртв! — взревела Карла, прижимая бездыханное тело супруга к своей груди. — Нет, Маркус, неееет…       Хрупкая девчушка, напоминающая своим миловидным личиком белокурого ангела, медленно подошла к матери и положила дрожащую ладонь на ее плечо. — Он сделал свой выбор, он оставил нас, — горячие слезы заструились по детскому личику, разбиваясь крупными каплями о холодный дощатый пол. — Пойдем, мамочка… Пожалуйста, пойдем…       Казалось, что снежная буря достигла своего апогея, когда обессиленная женщина вышла из покосившейся пристройки и неуверенным шагом направилась в дом. Неловко обогнув выбитую дверь, она рухнула на колени, протянув дрожащие пальцы к камину. Разгоревшееся пламя нещадно жгло ее кожу, но женщине было все равно, в тот момент она не чувствовала физической боли, утопая лишь в нечеловеческой скорби и страхе перед надвигающимся настоящим. — Мама! Хватит! — тонкий голосок дочери вывел ее из небытия и в следующую секунду она с грохотом упала на пол. Когда Карла открыла глаза, опухшие от бесконечных слез, перед ней возвышалась Минако. Ее огромные голубые глаза горели огнем, а золотые пряди развевались на ледяном ветру, ворвавшемся в комнату с улицы. — Он не стоит твоих слёз! Он тиран! Мучитель! — рыдала малышка, вытирая бледными кулачками прозрачные ручейки, застывшие на хорошеньком личике. — Замолчи! — неизвестно откуда взявшаяся ярость буквально заставила женщину подскочить с места и одним резким движением руки она больно ударила дочь в живот. — Это ты! Ты во всём виновата! Ты исчадие ада! Ты разрушила нашу семью! — Мама, нет! — Хватит! Я ненавижу тебя… Ты посланник самого дьявола, Минако… — Перестань, мамочка, нет! — Я всегда видела в тебе зло, я видела как оно обволакивает тебя и захватывает твою душу своими черными лапами, унося в саму преисподнюю…       Синие как ночь глаза женщины все сильнее темнели с каждой секундой, заставляя девочку испуганно вжиматься в угол. — Ты недостойна этой жизни… Это ты должна была умереть, а не он! Ты, Минако! Ты!       Не успев закончить фразу, Карла бросилась на дочь, подминая ту под себя своим телом и больно припечатывая ее к полу. — Я убью тебя… — Нет! Нет! Помогите! — взревела малышка, пытаясь отбросить мать в сторону, но та была слишком сильна. Ее тонкие пальцы с силой смыкались на тонкой шее ребенка, оставляя на нежной коже уродливые бурые полосы. — Нет, пожалуйста…       Голос Минако с каждой секундой становился все тише пока, наконец, бедняга не потеряла сознание. Учащенный стук детского сердца превращался в лёгкие, почти невесомые удары о ребра, а хрупкая грудь, все реже вздымалась под телом обезумевшей матери… — Когда я пришла в себя, вокруг стояли только люди в белых халатах, увлеченно пронзающие меня десятками глаз. Я стала для них забавной игрушкой, за которую некому было вступиться. Спятившая мать, наложивший на себя руки отец и высокопоставленные родственники, которым с самого дня зачатия было плевать на мою судьбу…       В том жутком интернате при военном госпитале я прожила пять лет. Карла несколько раз приходила навестить меня, но в ее глазах я не видела раскаяния, в них горело лишь отчаяние и ненависть за смерть Маркуса. А когда мне исполнилось пятнадцать, эта чокнутая пробралась ко мне в комнату и повесилась на металлической трубе, служившей хоть какой-то опорой для разрушающегося здания. В ее кармане была записка: Я ненавижу тебя, Минако! Будь ты проклята...       Хрупкие плечи надзирательницы затряслись в немых рыданиях и она бессильно осела на деревянную поверхность стола, впервые за все время позволяя вырваться своим эмоциям наружу. Эргард молча обнял ее и оставил лёгкий поцелуй на копне золотистых волос. — Скоро тебе станет легче, поплачь. — сильные руки генерала обвили тонкую талию девушки и аккуратно перенесли ее на кровать. — Не станет, я ненавижу их, Неф, ненавижу так же как и они меня, понимаешь? Столько лет я все держала в себе и теперь, когда я здесь… Ярость наполняет мою душу, заставляя зверски издеваться над пленными. Гнев застилает мне глаза, я хочу, я жажду чтобы они страдали, чтобы мучались так же как и я… Только когда они страдают, я чувствую себя по-настоящему счастливой, только тогда боль, внутри меня, отступает на задний план… — Это иллюзия, — холодно ответил генерал, осознавая всю тщетность происходящего. — Сначала, я тоже думал, что убив всех, кто находился в той деревне, моя душа успокоится и я смогу пережить ее смерть… — Но ты не смог… — Не смог, — красивые губы генерала исказились в презрительной усмешке. — Сколько раз я пытался найти ее черты в бесконечных девушках, сколько раз, закрывая глаза представлял на их месте её… — Ты любил ее. — Больше жизни.       Синие глаза шатена потускнели и он неожиданно перенёсся в столь болезненные для себя воспоминания… … Темная комната была насквозь пропитана запахом табака и крепкого алкоголя, тяжелые шторы перекрывали собой малейшие лучи солнца, а над мертвецки пьяным мужчиной, печально возвышался Айземанн. Его бирюзовые глаза излучали тревогу, а тонкие, напряжённо сомкнутые губы, лишь усугубляли положение, подтверждая мимолётные догадки. — Нефрит, ты доведешь себя до истощения, уже прошло два месяца с момента начала войны, ты должен взять себя в руки. — Уйди, я не хочу никого видеть. — Так не может продолжаться вечно, уже ничего не вернуть назад . До Верховного стали доходить слухи о твоей «болезни». — Идите к черту со своим Верховным! Я ненавижу вас! — Не говори то, о чем потом можешь пожалеть. — Пожалеть?! Мне есть о чем жалеть?! — Если он узнает правду, тебя ожидает расстрел… — Да? Прекрасно! Расскажи ему, Джед! Или хочешь, я сам пойду и признаюсь во всем! — Что ты несёшь?! — сильные руки Айземанна сильно встряхнули еле держащегося на ногах Эргарда и тот с глухим стуком рухнул на пол. — А что? Может быть я хочу чтобы меня расстреляли! Теперь мне плевать на все, что творится вокруг! Ее нет! Она мертва! Я, застрелил ее, Джед, Я!!! — Это было ее желание… — Желание… — обречённо прошептал мужчина и широкие ладони накрыли красивое лицо шатена, искаженное болью. — Уходи…       Айземанн резко развернулся и скрылся в коридоре, прилегающем к спальне генерала…       Эргард молча уставился в окно и в его безжизненных глазах застыли горькие слезы от навалившейся безысходности. Он держал Айно в своих стальных объятиях и два разбитых сердца, наконец-то, забились в унисон. В этот момент они стали самыми близкими людьми: генерал и надзирательница, жестокий убийца и безжалостная садистка, муж и жена, он и она, Нефрит и Минако Эргард…