Любовь и ненависть

— Прости. — «Прости, останься» или «прости, но нам не о чем больше разговаривать»? — Останься. Пожалуйста. — Прости и ты меня. — Он повернулся обратно. — Я виноват перед тобой… хотел использовать тебя втёмную. Думал поступить так, как и говорил на станции: мы бы сделали хорошее дело, расстались, и больше ты меня не увидела бы. — Можно спросить… — Спрашивай. Я устал… устал два года подбирать каждое слово, чтобы не соврать, но и не проболтаться. С тобой было проще, ты знаешь больше других, а теперь совсем просто. — Ты поэтому и открылся? — Не только. — Что же ещё? — Этот наш поход… я разговорился и расслабился. Подумал, что ты сможешь меня понять, мы с тобой похожи. Может быть, когда-нибудь я и пожалею об этом… — Почему?! — Я не могу позволить себе семью, дружбу, приятельство. Знаешь, каково это, — жить и всё время видеть, как вокруг тебя старятся и умирают? Всё время, поколение за поколением! Слышать, что «ты совсем не изменился за эти годы» и понимать — эта часть жизни кончена, надо исчезать и начинать всё сначала в другом месте? Открываться кому-то и на следующий день видеть, что на тебя смотрят… в самом лучшем случае как на пустое место? — Даже так? — Даже так. Мне не впервой уходить. — Здесь был твой дом. Если кому отсюда и уходить, то мне. — Останься. Спрашивай. — Они не простили Селестию. Это я могу понять… может быть, она и впрямь заслужила. Но такая ненависть… как можно с ней жить?! И ведь не обычный срок жизни, а десять веков! — Детская ненависть — страшная вещь. Тем страшнее, чем больше под ней оснований. Она ведь рассказывала тебе, с чего началась та встреча? — Твайлайт кивнула. — Все вместе они вполне могли бы угробить её… а знаешь, почему не сделали этого? У них не было другого выхода. Они прожили больше тысячи лет и даже не постарели! Только две силы способны на такое чудо: любовь и ненависть. Им было кого любить… а кого, по-твоему, им было ненавидеть? — Ты тоже её ненавидишь? — Ты знаешь, нет. Она для меня никто. Так, придаток к Солнечному трону. — А меня? Кажется, ей впервые удалось по-настоящему удивить Виндчейзера. Он вскинул брови: — Тебя-то за что?! — Ну… Я её ученица. Я, похоже, вытащила на свет кучу древних проблем. И, судя по всему, я заодно порушила то, ради чего жили твои родители. — Это далеко не факт, и тебя сыграли втёмную. Мы с тобой слишком похожи, и если уж у меня нет ненависти к главному игруну… — Но ты, судя по всему, на подобную ненависть всё-таки способен? Раз живёшь и не стареешь. — Честно говоря, не знаю. Я не такой, как родители. И хорошо, что не знаю. — На что это вообще похоже, вот так жить? Виндчейзер немного помолчал, потом нараспев заговорил:         Обращая наши очи         На бледнеющий восток,         Дети скорби, Дети Ночи,         Ждём, придёт ли наш пророк.         Дерзновенны наши речи,         Но на смерть обречены         Слишком ранние предтечи         Слишком медленной весны.         Мы — над бездною ступени,         Дети Ночи, света ждём.         Свет увидим — и как тени,         Мы в лучах его умрём… — Чьи это стихи? — тихо спросила Твайлайт. — Гэри. Видела сгоревшие в очаге книги? Это были её записи и рисунки. Написано, я так понимаю, как раз после того высочайшего визита: «дерзновенны наши речи, но на смерть обречены…», заметила? — Я запишу для себя? — Для себя. — Но это стихи про твоих родителей. А ты не такой, сам же сказал. — Я? Мне и проще, и сложнее. Проще — я не связан сроком и целью, могу уйти в любой момент, как устану жить. Сложнее — я не знаю свой срок и свою цель. Думал что знаю… но срок прошёл, цель достигнута, а я жив, и жить оказалось интересно. Не знаю даже, понятно ли говорю. — «Уйти» — как? — Просто отпустить себя. Поскольку я прожил много больше положенного, на этом всё для меня и закончится. — Они… тоже так? — Они? Нет. Когда они отпустили всю сбережённую любовь, их сожгло накопленной ненавистью. Такая вот цена. — Я даже не представляла себе, как это сложно… и страшно, — прошептала Твайлайт. — А как задержалась Гэри? — Не знаю. Правда не знаю. Она была очень сильным магом, лучшей из четвёрки, но мне даже подумать жутко, чем она заплатила за эту отсрочку. От неё ведь вообще ничего не осталось, ты сама видела. — Так тебя тут не было? В тот момент, я имею в виду? — Нет. Меня отослали. Велели сюда не возвращаться и особо запретили… делать что-то вот вроде этого, — Виндчейзер тронул копытом камень с именами. — Знаешь, как сказали? «Если никто не захочет вспомнить о Детях Ночи, значит, они и не заслуживают того, чтобы о них помнили!» — Однако ты вернулся. — А я всегда был непослушным, знаешь ли. Когда раструбили о возвращении Элементов Гармонии, их новой победе и их новой хранительнице — да, вернулся. Заглянул в пещеру, увидел… ну, то же что и ты. Но больше ничего не делал. — Ты назвал мне последнее имя. — Камень с надписью уже стоял, и поставил его не я. Значит, всё было не зря. Ещё несколько лун, и ты сама отыскала бы это имя в архивах. Велика ли разница? Лучше скажи, почему ты так испугалась, когда я выложил свою теорию про Элементы Гармонии? Тебе же рассказали про Детей Ночи и тот визит, и ты вчера уже прекрасно знала, что тебя готовили целенаправленно. — Ну, вообще-то тут как раз большая разница! Всё-таки одно дело знать, что на тебя рассчитывали в какой-то конкретной проблеме и помогали к ней подготовиться, и потом… как это ты сказал? Цель достигнута, дальше ты просто живёшь, и жить тебе интересно. И совсем другое, когда тебя с самого начала выращивали как придаток к оружию и затычку для дырок из прошлого. Кстати, что там с твоей предполагаемой целью? Судя по тому, что ты… — Мне нужно было дожить с родителями до конца. Их конца. Я сейчас говорю про всю дюжину, они мне все были как родители… Если бы со мной стало, как с моими братьями и сёстрами… они, скорее всего, просто не дотянули бы. — У тебя есть братья и сёстры?! — Да, если говорить в том же смысле. Были. Семеро, я последний. — И что же с ними стало? — А как ты думаешь? Умерли, ещё до моего рождения. Их вырастили как обычных жеребят, они ушли жить в ваш мир и прожили обычные жизни. Наверняка где-то живут их пра… сколько-то там раз правнуки. Может быть, кто-то из них даже знает страшную сказку о про́клятых детях Найтмэр Мун. — Ты так спокойно говоришь об этом? Это же твои родители, и они не были ни злыми, ни проклятыми. — Я знаю, и ты знаешь. Это всё, что имеет значение. Остальные могут думать что хотят, мне всё равно. Им уже тоже. Кстати, сказка такая действительно есть. — И про что там? — Как обычно. Если за тысячу лет искупят своими добрыми делами её злодейства, то обретут покой, а она вернувшись, сможет стать прежней принцессой. Если не искупят, то вернётся в ярости, сначала их уничтожит или даже чего хуже, а потом обрушит эту ярость на весь мир. Вечная ночь и всё такое. — Слу-ушай, что-то слишком уж похоже. Настолько, что даже подозрительно. Ты уверен… — Уверен. Родители были удивлены не меньше чем ты сейчас и клялись, что слышат впервые. А вот кто-то из моих предшественников в миру мог и постараться. — Ты, я смотрю, и по сравнению с ними не такой. — За них выбирали родители. Я выбрал сам. — Сколько тебе тогда было лет? — Девять. — Ты сказал, что тебя в детстве стукнуло старой страшной сказкой… — Угадала. Вот этой самой сказкой и стукнуло. В той самой деревне, где меня сегодня накормили, я на Ночь Кошмаров сказал, что Найтмэр Мун совсем не такая. Что она была очень добра к моим родителям и они ждут её возвращения. — Ну, это ты, конечно, очень умно… ой, прости! И что? — Мои вчерашние деревенские приятели назвали меня демоном, прогнали прочь и запретили возвращаться. Ещё и камнями вслед бросали. Потом, конечно, всем прилетело по первое число… мне за недержание языка за зубами, тем за травлю жеребёнка из маленькой безобидной общины, от которой деревенские ничего кроме добра не видели. Всё вполне заслуженно. Их родители ещё приходили к моим извиняться… — А они? — Сказали, что они-то на детские глупости глаза закроют, но если с моими обидчиками чего-нибудь случится, то жалобы на меня даже слушать не станут. И через пару дней отправили меня в деревню за какой-то ерундой. Виндчейзер глянул в глаза Твайлайт и широко улыбнулся. Она ойкнула и попятилась: улыбка вдруг сверкнула длинными острыми клыками, глаза полыхнули алым огнём и залились сплошной чернотой, на сгибах крыльев выдвинулись когти. — Вот, даже тебя проняло. Простенькая иллюзия, первое чему я научился… — Ты говорил, деревенские ни о чём не подозревали. Что, даже и после этого случая? — А чего здесь подозревать-то? Соседский пацанёнок на Ночь Кошмаров ляпнул ерунду не от большого ума, а его сразу травить и камнями швыряться. Какие тут подозрения — пороть, вот и вся педагогика… — А твой последующий визит? — Ага. Обидчики того пацанёнка, обзывавшие его демоном, пытаются доказать, что он и впрямь демон, ну правда-правда-правда. Зато у меня появилась шикарная отмазка на все случаи жизни: нет, ну так я ж демон! — Я сейчас пытаюсь вспомнить, чего ты мне ещё рассказывал. Со словами у тебя и впрямь ловко получается, комар носа не подточит. Обещал мне информацию от очевидца — так ты и есть тот очевидец. Я тебе про расспросы в деревне, а ты такой: всё, что там можно было узнать, я знаю. Конечно, ещё бы тебе не знать! — Ну, в деревне я действительно расспрашивал. Хотел понять, как там ко всему этому относятся и что об этом знают-думают. — Что-то ещё… А! Когда я тебя спросила про метку Мэгпай… — Ну да. Ты наверняка заметила, что её имя значит для меня больше, чем просто имя. — А зачем ты изображал, будто не знаешь, кто разговаривал с Селестией? Опять же, прямо ты этого не утверждал, так что лжи не было… — Так я правда не знал. Не настолько уж важная подробность, мне про неё просто не упомянули. — Ловок ты со словами-то… Зря только мне не открылся — не хотел сразу, так хоть здесь надо было это сделать, до того как я за надпись взялась! — А что такое? — Если бы я знала, что среди Детей Ночи были пары… надпись можно было сделать по-другому. — Это неважно. Важно, что вообще нашлось кому поставить этот камень и сделать на нём хоть какую надпись. Спасибо. — Я уже спрашивала, но… что ты теперь будешь делать? — Жить. А что изменилось-то? — Как жить? Изворачиваться и шарахаться? Мы с тобой ещё встретимся? — Откуда мне знать… — То есть ты теперь перестанешь ходить в архивы и библиотеки? Потому что я-то в них переставать ходить не собираюсь, и мы запросто можем там наткнуться друг на друга. — Обещай, что ты сохранишь мою тайну. — Тьфу. Ну, сохраню, конечно. Обещаю. Ладно, не захочешь ты меня видеть, так не захочешь, здесь я ничего не могу изменить. А… твоя принцесса? — Разве же она моя принцесса? Лунный трон восстановлен только на словах… Она даже не знает о моём существовании, я её тоже никогда не видел. Всё, что связывает меня и её, это мои родители… но они были одной из причин… Едва ли стоит лишний раз напоминать о таких вещах. — Ты что, совсем с ума сошёл?! Она была им как мать, хоть и недолго! Они ждали её десять веков! И дождались, с твоей между прочим помощью! И ты теперь единственный, кто может ей об этом рассказать, потому что я пообещала тебе молчать! И что — об этом, по-твоему, не стоит напоминать?!! — Я должен подумать. — Сколько? Ещё пару веков?! Ты на себя-то посмотри со стороны. Жить тебе, значит, интересно? А шарахаться от всех… о да, интереснее некуда. И ладно бы ты действительно шарахался! Кто помогает вон той деревне, из которой его в детстве выгнали камнями? Кто летает за «спасибо» спасательные рейсы? То есть мне даже подумать страшно, что это за рейсы, если для них нужны твой опыт и твоё мастерство! А сумки мне кто таскал, в конце концов? Крылом меня кто ночью укрывал? Нельзя одному, ну нельзя же, ты что, не понял ещё за свои девять жизней?! — Я говорил… — Нет уж, дай мне сказать! Я тоже говорила, и сейчас ещё скажу: всегда найдётся кто-то, кто выслушает, поймёт и поможет! Я же нашлась! — За всё это время — только ты! — А ты торопишься? Тебя что, время поджимает? Тебя?! Уж кто бы говорил. А знаешь, что самое смешное? Что ещё два года назад мне тоже было интересно жить, я тоже пялилась в библиотеки с архивами и шарахалась! И пялилась бы до сих пор, если бы не твоя принцесса, кстати, можешь ей это тоже рассказать. — Достаточно. Я понял тебя. — Нет, не «достаточно»! Сейчас ещё скажу! Знаешь, а ты был прав. Мне, похоже, теперь действительно предстоит затыкать дырки из прошлого! Только я их затыкала уже не два, а три раза. И четвёртая дырка из прошлого — вот она, стоит прямо передо мной! Теперь всё! — О каком третьем разе ты говоришь? — Понивилль, прошлогодняя Ночь Кошмаров… да что ж такое с этим праздником, отовсюду он в этой истории торчит… Захочешь, узнаешь. А прислушаешься к тому, что я тут наговорила, узнаешь быстрее. — Я услышал тебя. Но помни, что ты обещала. — О-о-о-о… — Я слишком часто обманывался в других за эти жизни, — напомнил Виндчейзер. — Если меня трудно обидеть, это не значит, что нельзя обидеть вообще. — Ну прости, — вздохнула Твайлайт. — Я так на тебя наорала… тут кто угодно обидится. — Хотел бы я знать, насколько ты сама веришь в… то, что наорала. — …сказал пегас, пенявший вчера на то, что я за два года не озаботилась историей шести магических камней, тьфу на них, и сам за эти же два года не почесавшийся подумать о той, кого обрадовал бы один только факт его существования. Наорать ещё раз? — Не стоит. — Так мы ещё встретимся? — В Эквестрии не так уж много по-настоящему хороших библиотек и архивов… — Вот опять! Опять ты в игру словами уходишь! — Сейчас наша встреча представляется мне гораздо более вероятной, чем несколько часов назад. — Ладно хоть так. Впрочем, я не о том спросила. Если твоя теория окажется правильной — тогда мы встретимся? — Это тот случай, когда мне хочется надеяться, что я ошибаюсь. — А если? — Если я прав… — Виндчейзер вздохнул и опустил взгляд. Покатал копытом по земле камешек и толчком отправил его к Твайлайт. — Возьми. — Что это? — Частичка моей силы. Слишком маленькая, чтобы ей можно было что-то сделать, но если ты позовёшь меня через этот камень, я услышу. Твайлайт внимательно посмотрела на камешек. Не только глазами. — Я ничего не чувствую. — А чего ты ожидала? Я же не маг, моя сила иная. — Но я-то маг. И как я должна пользоваться твоим… подарком, если ничего не могу в нём понять? — Любовь и ненависть, помнишь? Если ты почувствуешь их по-настоящему… а если я окажусь прав, то однажды ты их почувствуешь… Тогда ничего и не нужно будет понимать. Я услышу. — Спасибо. — Твайлайт прибрала камешек в сумку. — У меня к тебе ещё просьба есть. Дурацкая. — Вряд ли ты сможешь меня чем-то удивить после своего монолога. — Ты говорил, что проводишь меня до станции… — Да. Но двое суток ещё не успело пройти, вряд ли движение восстановлено. — Я не об этом. Не надо провожать, оставь меня здесь. — Зачем? — Подумать хочу… о многом. Есть о чём, а тут самое подходящее место. — Это да, но ты уверена… — А что со мной может случиться? Место здесь тихое, дорогу я знаю, побуду тут до утра и пойду. Отдохну как раз. — Термосы в деревне вернёшь? И я там ещё одеяло взял на всякий случай. — Конечно. А ты… сразу отсюда по своим делам? — Ну да. Я-то отдохнул за эти полдня. — Темнеет же, ночь скоро. — Так ведь я Дитя Ночи, — улыбнулся пегас. — Моё время… — Ты хорошо видишь в темноте? — Темнота и ночь — это разные вещи. Вспомни свечи в пещере. — Селестия говорила!.. — вдруг вспомнила Твайлайт. — Как это… «четверо единорогов, владевших странной магией, рядом с ними темнота не мешала видеть…» — Она ошибалась. Заменить здесь «темноту» на «ночь», тогда будет правильно. То, о чём я и говорил. Будь я единорогом, тоже мог бы делиться этим с другими. — Прежде чем ты улетишь, я хочу ещё кое-что сказать. Тоже дурацкое. Просто подумалось… наверно, ты поднимешь меня на смех… — Говори уже. — В этой истории слишком много Ночи Кошмаров, согласись. Вот, когда мы шли сюда, ты сам упоминал, что с её происхождением толком ничего не ясно. И потом ещё добавил, что в нынешнем виде празднику около восьмисот лет. Я правильно запомнила? — Да. У тебя в библиотеке наверняка есть «Традиции и обычаи Эквестрии», там про эти неясности очень хорошо… — Вот. Похоже, ты прав, и без высочайшего визита здесь не обошлось, только… прав с другой стороны. — Это как? — Что, если праздник спустили сверху? Тогда понятно, почему ничего не прослеживается: просто нечего прослеживать! Конечно, указами такое не делается, поэтому опять же никаких следов в архивах, но устными намёками и наглядным примером — запросто. — Допустим. А зачем? — М-м-м… как бы это… Ты можешь как угодно относиться к Селестии, но ей было не намного легче, чем твоим родителям. Тысячу лет смотреть на небо и каждую ночь видеть там… сам понимаешь что… — Этого я не отрицаю, и сами они не отрицали. — Да подожди ты! Побывав здесь, она узнала их цель, и тогда всё встаёт на место. Историю уже нельзя было переписать, зато можно было перерисовать образ. Причём именно для детей! Не удивлюсь, если и сказка твоя отсюда же происходит! — Теория совсем не дурацкая, но пока это лишь твои догадки. Как ты сама заметила, никакими документами такое не подтвердить. Только если спрашивать затейника напрямую. — Это не те вещи, о которых стоит лишний раз напоминать… ой… — Ловлю тебя на слове. Тебе не кажется, что нечто подобное сегодня тут уже звучало? — Мне нужно подумать… э-э-э… — Вот именно. Подумай… можешь даже на себя наорать, место тут тихое, уединённое, никому не помешаешь. — У тебя было в девять раз больше времени на то, чтобы отточить язык. — Ты быстро учишься. Ещё успеешь переспорить меня. — Я столько не проживу! Особенно если ты прав со своей теорией про дырки из прошлого. — Хочешь насмешить судьбу — расскажи вслух о своих планах на будущее. — Теперь мы точно встретимся. Чтобы я могла тебя переспорить. — Если для этого — пусть. Надеюсь, мой камешек тебе не понадобится. — А уж я-то… — Кстати, встретимся мы наверняка раньше, чем ты сможешь меня переспорить. Потому что у меня к тебе тоже есть просьба. Не дурацкая. — Это уже интересно. — Насколько я успел тебя узнать, ты наверняка записала рассказ своей наставницы о её визите, как только проревелась. — Плохо же ты меня знаешь. Я писала и ревела одновременно. — Вот, у тебя уже вполне получается язвить. Я хотел бы это прочитать, если можно. — Перепишу для тебя. Я так понимаю, это не раньше чем через две недели? — Скажем, две с половиной. — Тогда до встречи? Где найти меня, тебе известно. — Да. Ещё раз спасибо… за всё. Виндчейзер мощным прыжком подбросил себя в воздух, несколькими взмахами набрал высоту и растворился в темнеющем небе.