Прыжок к звездам

      Тихие моросящие капли дождя, стекающие по стеклу маленького окошка, в непроглядной комнате казались не менее, чем небесные слезы. Сами тени отбрасывали силуэты проезжавших по мокрому асфальту машин и громко скачущих по лужам детей, которые с улыбкой и смехом двигались навстречу долгожданному дождю после едва отошедшей летней жары. Первый день осени, и сегодня сотням учеников из разных школ предстоит начало нового учебного года: для кого-то он может стать первым, а для кого-то последним, кто-то будет с интересом изучать кабинет, в котором ему предстоит учиться, а кто-то с ненавистью посмотрит на него и пройдет мимо, искренне надеясь, что подобного ужаса он больше не испытает в жизни.       На просторном подоконнике, покрытом теплым и мягким пледом с леопардовыми пятнышками, сидела, обхватив колени руками, девочка лет тринадцати-четырнадцати. Ее вполне можно принять за обычную: золотисто-рыжие волосы чуть выше плеч, темные васильковые глаза, больше похожие на пучину океана, маленькие веснушки, раскинутые россыпью на курносом носике, да и тельце такое худенькое, не высокое и хрупкое, что даже как-то боязно к нему прикасаться. На девочке было надето простое, короткое, голубое платьице на бретельках, белые с розовым узором чулочки и венок из собранных ромашек на голове, что придавал изящности и без того симпатичной малышке. Словом, не то, что бы вишенка на торте, но и не однообразный цветок среди небольшой зеленой лужайки. Скорее, ее можно было назвать маленькой дамой.       Она очень любила дождь. Эти «небесные слезинки», казалось бы, разделяли ее настроение, стекая мокрой дорожкой по прозрачному стеклу, как ее собственные слезы по щекам, захватывающие возможность дышать. Но, как бы она не старалась спрашивать небо, о чем же оно так сильно печалится, в ответ лишь видела незаметный томный лучик, выглядывающий из-за облака, будто бы улыбающийся ей: мол, все хорошо, тебе не стоит за меня волноваться. Девочка всегда вежливо улыбалась ему в ответ и протягивала руку в открытое окно, чтобы почувствовать тепло небесных слез, после чего благодарила бога за то, что у нее есть такой замечательный друг. И пусть он молчит, пусть выслушивает ее рассказы о жизни с улыбкой на своем незримом лице, но стоит лишь проронить хоть одну маленькую слезинку, как он всегда разделяет ее на двоих, не давая девочке откровенно поникнуть головой.       Вот и сейчас она видит, как погрустнело лицо ее друга, как он роняет свои слезы на асфальт, но сказать ей об этом, поделиться своим горем никак не осмелится. Небу не хотелось изнурять девочку своими страданиями в первый день ее нового учебного года, не хотелось, чтобы она тоже плакала из-за него, не хотел доставлять ей боли и проблем, но не мог остановиться и сказать правду. А эти глупые детишки снизу только и радуются его слезам, разбрызгиваясь ими направо и налево, не понимая, как ему тяжело.       Девочка закрыла лицо своими маленькими ручонками и тихо, бесшумно заплакала, мысленно извиняясь перед небом за потерю своего рассудка. Ей было очень грустно смотреть на своего несчастного лучшего друга, а самой сидеть молча у окна, обхватив колени руками, не в силах помочь ему. И это чувство очень терзало ее изнутри, словно выворачивало душу наизнанку.       В соседних комнатах заметно послышалась возня ее матери, старающейся разбудить отца, и топот маленьких детских ножек младшего братика, неистово бегающего по всей квартире от радости, что сегодня его первый школьный день. Девочка постаралась вытереть свои слезы с лица, уже наперед зная, что его выражение никогда не проявит никаких эмоций на глазах у всего мира, какие бы он шутки не шутил. Только перед небом она всегда будет полностью откровенна и никогда не скроет своих чувств. — Leon, wake up! Ten class is not a joke for you! — раздался настойчивый голос отца за дверью, предупреждающий о том, что девочка, чье имя он описал, как Леон, уже перешла в десятый класс и пора бы всерьез отнестись к урокам, а там уж и решить, какую профессию она выберет через два года.       Как уже можно было догадаться, исходя из языка, на котором говорил ее отец, девочка была не чистых кровей. Ее мать — русская женщина, приехавшая из Санкт-Петербурга в Лондон во время командировки, где вскоре и познакомилась со своим будущим мужем. Он же, в свою очередь, — подлинный англичанин, искренне ненавидящий Россию за ее власть, да и сам язык, в общем, потому что он слишком сложный для человека с английским акцентом. По этой причине он долго отказывался позволять своей жене — Раисе — воспитать первого ребенка, как русского, но никто даже подумать не мог, что их дочь сможет свободно разговаривать на двух языках уже в возрасте пяти лет. Это стало ее первым и самым главным преимуществом, ведь таким образом она приподнесла своеобразный подарок, как отцу, так и матери. Правда, девять лет назад, когда на свет появился новый член семьи, отец уже строго-настрого запретил использовать русские слова при нем, и мальчик вырос таким же подлинным англичанином.       «Леон» — этим именем наградили девочку, лишь только ее головка показалась из утроба матери четырнадцать лет назад — именем льва, силы, власти и закона. Отец хотел, чтобы его дочь выросла смелой и независимой женщиной, не хотел, чтобы она поддавалась слабости или придерживалась чужого мнения, которое ослабило бы ее бдительность. Мать же всегда беспокоилась о ней, боялась, что из-за мужа девочка лишится человеческих чувств, не будет улыбаться, как остальные дети, не будет прибегать к родителям, в слезах рассказывая о своих проблемах. Поэтому, Раиса втайне баловала Леон: покупала одежду, которую бы ей хотелось, книги, разные сладости, водила в парк на аттракционы и, сидя на скамейке в парке, встречала вместе с дочерью закат. Но, как бы мать не старалась, как бы громко не смеялась рядом с ней, крепко прижимая к себе хрупкое тельце, на лице маленькой Леон всегда царствовало это выражение безразличия и бледный безжизненный оттенок кожи — отец преуспел гораздо раньше, превратив бедную девочку в мертвую душу.       Сегодняшний день должен стать особенным для Леон, как говорила ее мать: новая школа, новые знакомства, начало новой светлой жизни и, может быть, даже первая любовь. «Запомни: самое прекрасное, что есть в человеке, — это его улыбка. Никогда не узнаешь, что может скрываться за ней — будь то гнев, радость, печаль или просто украшение, которое подойдет гораздо больше любого бриллианта. Всегда улыбайся, милая, и все в твоей жизни будет хорошо.» — такими были ее слова: нежными, любящими, искренними и…совсем неинтересными. Леон никогда не хотела поддаваться слабости, как того желал ее отец, не хотела сентиментальности, глупых сюсюканий, любви, заботы, внимания. Все, чего она хотела — это одиночества, где никто ее не тронет и не будет приставать с бесконечными расспросами о личной жизни.       Стрелки часов на стене рядом со шкафом уже давно превалили за восемь, и маленькая скрипящая кукушка показала свою головку из домика — это была семейная реликвия. Леон уже давно питала ненависть к этой старой рухляди, пообещав самой себе, что в конце этого года обязательно отправит ее на свалку, и не важно: семейная это реликвия или нет. Просыпаться от, якобы, сильного скрежета надоедливой птицы ей уже порядком надоело, как, впрочем, и всей семейке, но они вовсе и не думали жаловаться: мол, надо чтить семейные традиции и вещи, которые передаются из поколения в поколения. Не согласна со всем этим была только Леон, считая, что в жизни все надо менять, даже если с этим порой и трудно расставаться. Правда, слушать ее никто не станет.       Обреченно вздыхая, девочка спрыгнула со своего родного подоконника, напоследок крикнув по-английски отцу, что она уже выходит, и тоскливо, словно видясь в последний раз, попрощалась со своим любимым небом. Ничего не поделать: вот сейчас она опять увидит вечно улыбающееся лицо матери, шумного и визгливого младшего брата, и отца с сердито нахмуренным лицом, сигаретой во рту и обрывками старой газеты в руках. Одни и те же лица каждый день, одни и те же эмоции, одна и та же атмосфера между членами семьи — как же все это надоело.       Только Леон оказалась за пределами своей темной уютной комнаты, на пороге у кухни ее поджидала мама, улыбаясь, как говорится, во все тридцать два зуба. Ничего удивительного, ведь это Раиса — сама благодетельница. — Доброе утро, солнышко! — с восторгом поздоровалась она. — Поздравляю с началом нового учебного года! Ты уже задумывалась над тем, кем бы хотела стать?       Где-то в углу кухни послышалось грозное ворчание отца, сидящего за столом, как и ожидалось, с очередной забытой газетой. Судя по всему, он опять был не доволен тем, что слышит русскую речь в своем доме, потому и с сердито нахмуренным лицом обратился к жене: мол, ты позоришь меня, моего сына и мою честь. — Ох, опять этот старый ворчун. Не обращай внимания, дорогая, у него сегодня тоже предстоит сложный день. Давай, зови брата и садись завтракать. — все также беззаботно улыбаясь, ответила Раиса и ударила мужа по голове его же газетой, предварительно сказав на английском что-то типа: «уважаешь меня, уважай и мою родину», на что он мог только глубоко извиниться и поцеловать ее тыльную сторону ладони.       Раздался топот детских ножек, и счастливый визг уже распространился на всю кухню — это Льюис, весь растрепанный, неряшливый, но чертовски довольный, решил присоединиться к завтраку, как раз в то время, когда Леон уже собиралась идти за ним. Оно и к лучшему — меньше забот об этом мелком сопляке. — Good morning, mum! Good morning, dad! Good morning, my lovely sister! — прощебетав своим писклявым соловьиным голосочком, Льюис кое-как запрыгнул на стул, который был примерно в два раза выше него ростом, и с улыбкой оглядел всех членов семьи. Радости на его лице просто не было предела: казалось, будто оно вот-вот треснет от этой яркой ослепляющей улыбки, раздражающей Леон больше всего на свете. — Good morning, baby! — ответила ему мать, нежно потрепав по голове. — How are you feeling? — Great! I want in school so much! — I'm glad for you. So, my dear's, have breakfast!       За столом воцарилась бессмертная тишина — самая ценная вещь, за которую нужно приложить особые усилия, чтобы воплотить ее в реальность. Лишь звон столовых приборов, жадное чавканье Александра, и громкое прицокивание языком Раисы нарушало эту идиллию, в которой прежде всего нуждалась Леон. Она ненавидела эту утреннюю суматоху, ненавидела своего мелкого брата, вечно сидящего рядом с ней, ненавидела довольные взгляды матери, то и дело оглядывающие по очереди всех членов семьи, ненавидела все это. Больше всего на свете ей хотелось поскорее закончить школу и сбежать отсюда, как можно дальше, на другой конец земли, на островок в океане — куда угодно, лишь бы ее нигде не нашли. Это дурное общество отвергало девочку, пугало, не внушало никакого доверия. Что бы она не делала — все в округе только смеялись, разносили сплетни, перешептывались и со временем копили и копили ненависть в душе Леон до тех пор, пока не остался огромный черный комок. Ее всегда понимало только небо, а теперь и оно не хочет ничего рассказывать.       В тарелке десятую минуту остывала яичница: как обычно подгорелая, где-то порой даже выглядывали скорлупки, а где-то она растекалась, будто бы всмятку приготовлена — отвратительно. Конечно, отец никогда не замечал недостатков в готовке своей жены, а малому всегда доставалась другая еда: например, в данный момент он ел шоколадные хлопья с молоком, довольный, как слон. Леон только раздраженно, но не шумно выдохнула, так и не притронувшись к еде за все эти десять минут. — Кажется, я опаздываю на линейку, — в спокойном тоне начала говорить Леон, и все, как по команде уставились на нее: кто-то с непониманием, а кто-то заинтересовано, — думаю, мне пора. — Милая, но ты же даже не позавтракала. Ты не заболела ли? — обеспокоенным тоном поинтересовалась Раиса, все еще переживая за свою бедную без эмоциональную девочку. — Все в порядке.       Леон спешила, как можно скорее, покинуть эту надоедливую аудиторию, для того чтобы перейти к другой, еще более раздражительной, чем семейный круг — это школа. Снова эти вечно шумные одноклассники: «крутые» парни и «модные» девчонки — иными словами, отбросы и без того мусорного общества, которые даже учиться не хотят, только пить, курить и смотреть всякие непристойности в возрасте четырнадцати лет. Сам факт того, что мол, «новая школа — новая жизнь» не меняет представлений о нынешнем молодом поколении. Здесь во всяком случае будет одно и то же, как бы ты ни старался что-то изменить.       В комнате девочки по-прежнему было слишком темно, но не настолько, чтобы она не смогла найти свою новую школьную форму, приготовленную Раисой со вчерашнего дня. Блузка, галстук, пиджак, мини-юбка, белые чулки с каким-то девчачьим узором ввиде нераскрывшихся почек, да обычные черные туфли с ремешком. Такое чувство, будто Леон попала не в старшую школу, а в школу для проституток, на худой конец — в клуб «Рай» из игры «Detroit». У англичан так то нет особых предпочтений к школьной форме, в отличие от каких-то японцев, но объяснять это матери — бесполезно, так что лучше в лишний раз потерпеть, нежели устроить скандал.       Леон окинула брезгливым взглядом свою «проститутскую» форму, но все же через приступы рвоты и трудные пути к решимости нацепила ее на себя. Почти сразу же девочка почувствовала дискомфорт: юбка оказалась короче, чем она себе представляла, и еле-еле закрывала пятую точку, резинка чулков неприятно кололась, а туфли вообще оказались меньше на два размера. Вот что значит «ходить за покупками без дочери», страдай теперь.       Подойдя к зеркалу, Леон внимательно осмотрела себя с головы до ног. Да, ей и вправду были малы все эти шмотки. Во-первых, юбку будет неудобно все время стягивать вниз, потому что пацаны по-любому либо поднимут ее наверх, либо нагнутся и станут внимательно рассматривать с другого ракурса, а во-вторых, обувь лишит девочку ног уже через два дня после первой примерки. А ведь в этой школьной форме ей ходить еще целый год, не говоря уж о следующем. Бегать вряд ли удастся из кабинета в кабинет, только быстрее ноги сотрутся, а сменить туфли нельзя — Раиса расстроится. Ну и пусть! Зато Леон не будет инвалидкой.       В конце концов, ее терпение лопнуло: девочка чуть ли не разорвала на себе школьную форму, откинув ее куда-то в сторону, и надела нормальную, человеческую одежду. Пусть Раиса думает, что хочет, но Леон не намерена умирать в этой тесноте, только потому что ее мать того желает. У нее тоже есть свое мнение и свои вкусы, а то, что считают другие — ее не касается, поэтому не проще будет, если никто не будет приставать с дурацкими вопросами и мечтой посмотреть, что под юбкой?       Казалось бы, ничего такого — всего лишь обычное утро маленькой старшеклассницы, но кто знает, сколько еще таких дней ей осталось до того, как эта безвкусная серая жизнь таки перетечет в другое русло? Изменится ли она или останется такой навсегда?

***

      Вряд ли десятую школьную линейку можно назвать особенной: все тот же круг лиц, за исключением очередного прихода первоклашек, та же музыка, те же слова на английском, которые не очень то и отличаются от других школ, даже погода, пасмурная и дождливая, и то повторялась с каждым годом. Вот на ступеньках возле главного входа стоят то старшеклассники, то учителя, то завуч, то директор, то какие-нибудь показушники, невзначай решившие повыпендриваться перед публикой, и все они поздравляли с началом нового учебного года, желали успехов, хорошего внимания, радости и прочей чепухи, которая все равно никак не мотивирует учеников. Опять звучит гимн Англии, под который всегда требуется минутка тишины и стойки смирно, после чего происходит большой взрыв не очень то восторженных аплодисментов и в завершение церемонии — хождение по кругу старшеклассника с младшеклассницей на руках и их совместный неуклюжий звон колокольчика.       Леон определили в 10 «А» класс, по мнению учителей — самый энергичный, эгоистичный, да и вообще класс неучей и неслухов. Об их «маленьких» шалостях ходят множество легенд и разных слухов: мол, из-за них увольняли ни в чем неповинных преподавателей, кто-то в больницу слег с инсультом, а кто-то и вовсе скончался от сердечного приступа, вызванного лишь «дешевым» фокусом, а то и обычной шуткой. Ни сказать, что совсем уж дьяволята, но и не пай-ребята точно. Может, кто-то из них приврал, кто-то преувеличил, а может это и вовсе делают только для того, чтобы отпугивать молодежь. Школа все равно не очень то и престижная, а все те байки, которые крутят в интернете, — приманка для непослушных детей, чтобы воспитать их, как следует. Вот такой вот достался девочке «счастливый» лотерейный билет.       Внутреннее обустройство школы тоже не особо впечатляло, только разве что толпа разбушевавшихся учеников не перекрыла движение и не заслонила взор Леон. В принципе, можно сразу сказать, что любоваться тут не на что, а лучше всего этого может быть только два способа: либо тихонько смыться домой, либо прижаться к любой стенке и дождаться, пока стихнет это массовое движение.       Конечно, в душе девочка хотела бы воспользоваться первым случаем и оказаться у себя в темной и уютной комнате, но все же ей пришлось выбрать второй. Аккуратно обходя каждого шумного ученика, Леон случайно примкнула спиной к чистому зеркалу, которое по неудивительному стечению обстоятельств уже было полностью заляпано, и таким образом простояла минут пять, пока большая часть народа не разошлась по своим кабинетам. К счастью, никто не обращал на нее внимания, лишь парочка заинтересованных взглядов бывало презрительно прищуривалась, но потом все разом стихало.       Наконец, коридор заметно опустел, кроме охранника, да пары уборщиц, поэтому Леон спокойно отошла от зеркала, правда для этого пришлось кое-как отклеить заметно прилипший свитер. Сейчас хорошо было бы придерживаться все того же первого способа, к тому же место ей незнакомое, на новичков здесь не особо обращают внимания, так что никто даже не заметит отсутствия низенькой рыжеволосой незнакомки. Ну, вот и все приоритеты расставлены, значит, можно по-тихому скрыться из этого проклятого места.       Леон потребовалось немного времени, прежде чем она все же осмелится оступиться назад, в сторону дома, но только она сделала первый шаг, как вдруг спереди показалось стремительное движение и в считанные секунды это движение полностью сбило с ног не только ее, но и сам источник. Девочка больно шмякнулась на пол, ворча что-то себе под нос, и с вызовом уставилась на виновника своей неудачи.       Им оказалась такая же не высокая девушка или даже женщина лет двадцати пяти: молодая, с красивыми кудрявыми волосами, заделанными с двух сторон заколками, кожа немного бледная, тело такое же тощее, хотя свиду и не скажешь, но в целом незнакомка очень даже привлекательная. На ней была надета строгая официальная форма, которая явно и послужила причиной такого грубого столкновения, а по всему полу раскинулись какие-то бумаги, вылетевшие прямо из ее тонких рук. — What are you doing? — весьма недоброжелательно задала вопрос Леон, потирая ушибленный затылок.       Девушка недоумевающе подняла взгляд, и юница невольно засмотрелась на красоту ее глаз — ярких и насыщенных, словно чистый изумруд, переливающийся всеми своими сторонами на палящем солнце. — А? Э-э-э, как же сказать то по-английски? — словно разговаривая сама с собой, девушка занервничала и отчего-то начала теребить свой галстук. — Эм, sorry, please? А, нет, так же обращаются дети. Что же мне делать то?       Леон в изумлении приподняла левую бровь, удивившись тому, как взрослая женщина живет в Англии, не зная английского языка, поэтому, дабы облегчить ей задачу, девочка решила говорить по-русски. — Вы в порядке? — А? — опять же с таким недоумевающим взглядом, девушка захлопала глазами, но в следующую секунду облегченно выдохнула. — Так ты говоришь по-русски? Какое облегчение, а то я уже так испугалась! — И что вы тогда тут забыли? — Ах, да, извини, я здесь новый учитель и еще плохо ориентируюсь. — девушка виновато почесала затылок, глупо улыбнувшись. — И зачем вы тут собираетесь работать, если не знаете английского языка? — Что? Эм, ну у моей тетушки были какие-то связи, вот я и заплутала немножко. Ой, я же не представилась. Меня зовут Ксения, Райн Ксения Андреевна. Могу ли я поинтересоваться, как тебя зовут?       Леон слегка помялась на месте, чрезвычайно удивившись такой легкомысленности вполне себе взрослого человека. Или, может быть, девочка сама настолько строга к жизни, что все ей кажутся такими…неправильными, но чисто из вежливости она очень тихо, еле слышно прошептала: — Леон. — Леон? — заинтересованно переспросила Ксения, подбирая свои разлетевшиеся бумаги по всему линолеуму. — Никогда раньше не встречала такого имени, даже впервые о нем слышу. Очень необычное и красивое.       Девочка недовольно сощурила глаза, даже не догадываясь о том, что ей первый раз в жизни сделали комплимент. Она попросту не знала, как вести себя в подобных ситуациях: поблагодарить, едва кивнуть головой или, может, улыбнуться учительнице? Б-р, от одной только мысли об этом становится отвратительно, так что Леон предпочла всячески избегать взгляда Ксении и не реагировать на всякие «комплименты». — Ничего необычного. Мое имя означает лев, и оно не красивое, а гордое. — спустя какое-то время ответила Леон, немного повысив голос. Ей совершенно не нравилось это легкомыслие начинающей преподавательницы. — Ты ж моя гордость. — вдруг засмеялась Ксения вместо того, чтобы оставить девочку в покое или же тоже повысить на нее голос. Странная однако женщина. — Ладно, извини, мне просто не всегда выпадает шанс поговорить с молодежью. — А разве вы сами еще не молодая? — настороженно поинтересовалась Леон. — Да какой уж там? Мне вот на днях тридцатник стукнул, а душою я все такая же наивная дурочка. Знаю, по мне не скажешь, но такие вот у меня заморочки.       Девочка, мягко говоря, немножко была в шоке: все-таки, тридцать лет, а характер, как у двенадцатилетнего подростка. Такое встретишь не каждый день, не говоря уж о том, чтобы видеться с этим человеком на протяжении всего учебного года, если, конечно, «повезет». Может, она соврала насчет своего возраста, чтобы не показаться слишком юной для роли учителя? Хотя, глаза у нее, вроде бы, честные. — Вот как. — только и смогла сказать Леон. — А ты, собственно, в какой класс перешла? — не осталась в долгу Ксения. — В 10 «А». — Правда? Так тебе шестнадцать? — Не совсем. Мне четырнадцать. — Ну и дела! Похоже, я буду долго привыкать к вашему английскому режиму. В России обычно в школу с семи лет берут, а не с пяти. — возмутилась Ксения, окончательно разозлив тем самым Леон. — Россия не Англия, у нас тут свои порядки. — вспылила девочка, но такого яркого вида подавать не стала. — Вам бы следовало английский выучить, мадам Райн. — Можно просто Ксения, если хочешь. — Хорошо. Ксения… — Так то лучше. — улыбнулась женщина и, наконец, подобрав все свои бумаги в одну стопку, встала и протянула руку ко все еще сидящей Леон. — Я надеюсь, мы с тобой подружимся, Леон, о гордость этой школы!       Лицо Ксении озарила та самая непредсказуемая улыбка, про которую когда-то говорила мать. Невозможно было угадать, что скрывается за ней: просто «украшение», радость, счастье, восхищение, одобрение характера или же это все только из-за жалости? Правда ли то, что улыбка отражает не только какие-то там эмоции, но и чувства человека, его мысли, желания, а может и…саму душу? Для чего вообще людям нужна эта глупая улыбка, какой во всем это смысл?       Леон продолжала сидеть на полу, любуясь небольшой ладошкой, протянутой прямо по направлению ее сердца. Такая утонченная, нежная, обтянутая очень чувствительной и хрупкой кожей, к которой стоит прикоснуться и она, как будто, растворится на маленькие невесомые частицы. Это был первый раз, когда девочка не смогла себе позволить то, что сделала бы с любым человеком в такой ситуации. — Ну же, давай я помогу тебе подняться. — раздался голос Ксении, вызволивший Леон из глубины океана неожиданно возникших странных ощущений.       Девочка еще долго сомневалась, но все же чуть дрожащей рукой позволила незнакомке поднять ее за собой. И с этого момента что-то в ней вдруг переменилось, словно сейчас Леон начала смотреть на некоторые вещи по-другому, хотя все оставалось, как прежде, без изменений. Ее сердце билось, как многочисленные громкие удары в гонг, заставляющие грудную клетку слегка вибрировать, а на лице ни с того, ни с сего почувствовался легкий жар — ужели это…румянец? Она…засмущалась? — У тебя очень холодная рука, ты замерзла? — обеспокоенно спросила Ксения и накрыла ладонь девочки второй, бережно сжимая ее и согревая своим теплом. — У меня всегда холодные руки, не надо так со мной нянчиться. — будто бы очнувшись от каких-то чар, Леон выдернула руку и отвела свой внезапно смущенный взгляд. И почему сердце не может успокоиться? — Как знаешь. Может, проводить тебя до кабинета? Хотя, если честно, я сама не знаю дорогу. — Не стоит, я лучше пойду домой. — Но ты же даже не видела своих одноклассников, к тому же сегодня первое сентября и… — Я сказала: нет. — резко перебила Леон. — Вам бы лучше, Ксения, думать об остальных, а не только об одном человеке. Не это ли обязанность учителя?       Ксения захлопала глазами, но повышать тон вовсе не собиралась. — Учителю дорог каждый ученик. Ты мне тоже очень дорога, Леон. — Не смешите меня. Мы едва знакомы, а вы уже говорите такие странности. Вообщем, скажете, что мне не здоровится. Хотя, я даже не представляю, как вы сможете это сказать, учитывая ваши знания в английском языке.       Это были последние слова Леон перед ее уходом: довольно грубые, бесстыдные, неуважительные и бездушные. Но она не могла поступить иначе, не могла принять тот неизвестный факт, разбивший вдребезги ее прежнюю безрадостную жизнь, прежнюю себя — сильную и независимую. Неужели она на этом закончится? И что это за…чувство? Почему именно учительница, почему именно женщина? Найдет ли Леон ответ на этот вопрос?