Господин из Петрограда

Дрянным пароходиком, много хуже, чем Господин из Сан-Франциско, добирался до берегов острова Капри русский эмигрант. Пожалуй, его можно и назвать Господином из Петрограда, хотя, по правде сказать, господином тот не был. Мужики при господах, господа при мужиках — и так давно забытый тезис и вовсе терял свою силу на чужой земле. К тому ж, плыл он и не из Петрограда, пускай и прожил там изрядно. Господин устало потирал сонные глаза, искоса поглядывая на сизую дымку, плывущую под водой. Он часто моргал, надеясь, что пелена тумана, скверная погода и серое небо исчезнут вместе с сонливостью. Заимев однажды пренеприятную привычку спать часов до десяти и вставать с шумом уже проснувшихся, он теперь не мог освоиться вставать с рассветом. Ему претил этот неверный, дребезжащий на призрачной линии горизонта, свет. Более вокруг ничего не было видно, только запах соли и кофейных зёрен раздражали обоняние. И всё ещё не желая широко открыть глаза, он глотал горький напиток, ёжась от стужи той посудины, что гордо звалась кораблём. Апатичный взгляд не выдавал работы мысли, но на самом деле тот сидел, глубоко задумавшись, с кажущимся интересом разглядывая до безобразия тонкую прозрачную кофейную пенку. Его мысли занимала неопределённость. Изначально, он твёрдо знал, что дядя ждёт его недалеко от Неаполя, на острове Капри. Неаполь — город с красивым названием, однако узкими улочками (стоит отметить что подавляющее большинство туристов находили их превосходно романтичными), грязный и насквозь пропахший рыбой, морские берега которого казались переполненными худыми лодчонками рыбаков, тухлыми водорослями и базарными лотками. Капри же много лучше, но на то он и курортный остров, долго здесь не задерживаются. Те, кто в далеко идущих планах, остаются в Италии, самое большее, неделю, никогда не пресытятся местными красотами. Но то, что для вечно спешащих туристов — рай, то для вынужденных переселенцев вскоре становится рутиной. Господин из Петрограда вновь окинул взглядом морской простор. Пароход качало, так что качка пробиралась прямо во внутренности, всё там двигалось и плыло. Но, стоит сказать, он почти свыкся с этим движением, ставшим ритмом жизни. Однако вскоре он получил телеграмму о трагической гибели дяди, и перед ним встал серьезный вопрос: куда двинуться дальше, потому что за душой у него ничего не было. Как и в кармане. Решать нужно было быстрее, в скором времени, у него не будет возможности обдумать проблемы на островах, подобных этому. Самым подходящим пристанищем могла бы стать русская диаспора, ещё с конца девятнадцатого века обжившаяся в Турции, но Господин из Петрограда считал проживание там неприемлемым, ведь все, что не нравилось ему в Неаполе — многократно усиливалось там. Жаркий тяжёлый воздух, толпа, ютящаяся на улице. А сверх того ещё и бедность. Даже если бы он отправился туда, то вряд ли задержался в империи султана надолго. Ровно также, как не задержится он здесь. Как покинул когда-то сначала охваченный волнениями Петроград, а потом оставил один из последних оплотов белой гвардии — Одессу. Возникал закономерный вопрос: что дальше? Впереди замаячили немного размытые скалистые берега с крутыми обрывами, задрапированными тёмной зеленью, с разбросанными то тут, то там, одинокими деревьями. Не будь этой дымки, можно было бы увидеть аккуратные виллы, из тех, в которых останавливались известные особы. Блестящие от влаги крыши некоторых едва различимо всё ж выглядывали из тумана. Господин вышел на палубу, где солёный ветер. Берег стал намного ближе, да так, что можно было рассмотреть. Где-то на задворках души ещё теплилось желание жить на широкую ногу, но возможности не было. К похоронам дяди он не успел, однако всё ещё мог забрать вещи у управляющего отеля. Пароход почти вплотную подплыл к пирсу, так что появилась возможность подробнее рассмотреть мокрый камень и береговые скалы, налепленные и на скалах и на берегу домишки. Но господин из Петрограда, напротив, закрыл глаза, глубоко вздохнул грудью воздух и прислушался, к чему-то, словно желая услышать жизнь острова. Наконец, сойдя с трапа, он отправился по нужному адресу. Пусть вокруг и было пасмурно, но ещё в Неаполе все от мала до велика уверяли, что погода будет замечательной. Если и не обращать внимания на громады туч над головой, то неширокие мощёные камнем тропы, окружённые экзотической флорой действительно радовали глаз. Но господин торопился, а брусчатка была мокрой от росы, приходилось часто смотреть под ноги, чтобы, не дай бог, не сверзиться в какую канаву. Дорога становилась всё шире и лучше, так что господин очутился в месте, более похожем на цивилизованный городок с невысокими опрятными зданиями разноцветной штукатурки, стоявшими близко-близко друг к другу, окружённые бессменной зеленью. Всё на острове отличалось завидным постоянством: дерзким рассветом, тёплым днём, дарившим негу, спокойным вечером с тихим гомоном туристов. И непреходящей красотой природы. Вот только господин всё равно боялся здесь задерживаться, боялся, что вскорости всё это возненавидит, да и положение дел не располагало. А вот и отель! Он забрал некоторые вещи, принадлежавшие дяде. Кое-чего не обнаружил, например, цепочки от часов, но сами они, благо, были на месте. А самое худшее заключалось в том, что он не знал ни как похоронили покойника, ни, тем более, где. Конечно же, можно все это узнать, но на это потребуется время, и достаточно много. Метрдотель ровным счетом ничего не знал, а на большинство вопросов скупо пожимал плечами. Хозяин комнат тоже прекрасно понимал, какого толка этот новый постоялец: денег он не принесет, а значит и внимания он не стоит. Ему необходимо было вернуться в Неаполь, но ближайший рейс прибудет, увы, только завтра. Сняв апартаменты поскромнее, господин отправился совершить прогулку. Он посетил некоторые из рекомендуемых туристических мест, не исключая и поросшие мхом развалины замка короля-тирана. Кто-то из из местных мальчишек вызвался гидом, оттарабанил заученную речь и взял несколько монет в уплату. На возвышении, где стояли те руины, было тихо. Периодически мимо пробегали табуны лошадей, ведомых пастухом, иногда медленно проходили, тяжело дыша, навьюченные ослы, погоняемые прутиком. Кто-то заметил, что солнце уж клонилось к низу горы, куда-то за город, так что тускло-оранжево светило почти под ногами. Все стали спускаться к фуникулёру, который медленно и тягуче потащил их над пропастью вниз. Слышалось переплетение немецкой и английской речи, итальянских наречий не было. Они уже на земле. Вечерело, к огромной радости, подходили к городу. Будто шорох погремушек шумели цикады, вдалеке тускло мерцали, зажигались огни. Остывший город вновь оживал. Более приятно для слуха издавали трели последние сумеречные птицы. Шли по улицам, даже брели, взглядом как оазис ища отель. Когда все с гомоном зашли, то, чуть задержавшись в холле и обсудив все, стали подниматься. Оказалось, устраивались танцы. Зажигательная тарантелла, приглашены всем известные, горячо образуемые танцоры Кармелита и Джузеппе. Так что те, кто не рискнул еще шляться по окрестностям, благоразумно отложив это действо на завтра, надевали выглаженные платья. По устланным красными коврами лестницам мельтешили люди. Кто-то, очевидно, немецкие юноши, не решили продолжать свой день, укрывшись от суеты в номерах, другие же, наоборот, нарядившись, напудрившись, подосанившись, вновь спускались вниз, в обширный зал. Находясь в неком странном состоянии задумчивости, господин из Петрограда следил за всем эти, но при этом смотрел куда-то сквозь этих людей. Из-за того же тумана в голове он не сразу заметил, как толпа вдруг резко всколыхнулась, охнула. Все замолчало. Что это? Маленький обморок с Господином из Сан-Франциско. Побежал за врачом только один, старый немец, похожий на Ибсена. Среди замерших людей кое-как разглядел в припадке бившееся тело, можно было видеть, как дрожали, скрученные судорогой ноги в дорогих ботинках, Лицо, чуть с желтоватой кожей стало вдруг так неестественно бледным, что различимо, наверное, с другой стороны зала, оно всё переносилось в страшной гремассе агонии. Резко вздымалась и опускалась, хрипела грудь. Подойдя ближе, различил и другие черты этого человека: богатый костюм, змеей впившейся в шею воротник, ставшие непомерно большими, на выкате, глаза. Он еще весь дёргался, особенно голова, но вскоре и то закончилось. Хозяин отеля уверял, что ничего не случилось. Но замер весь отель. Вечер был испорчен. Ещё бьющегося в конвульсиях старика подхватили под руки и ноги, вынесли из зала. Ночью тоже тихо, так что тишина давила уши. Электричество выключили, о тарантелле не было и речи. Только шептались горничные да низенький в росте коридорный, сыпавший остротами да язвивший над мертвым. И еще живыми тоже. И, сдавив горло, скрипуче, медлительно и печально, из-за двери: — Yes, come in… Он говорил вальяжным тоном, почти попадая в акцент господина из Сан-Франциско. Из-за стены слышно чей-то плач. А утром солнечно и живо. Люди гурьбой пошли на экскурсию на развалины. И ни следа былой непогоды. Шумно от речи. Немецкой, английской, итальянской. Совсем иногда русской. Тело вытащили из подсобки. На Капри никого не хоронили, гробов тоже не было. Мимо господина из Петрограда протащили грубо обтесанный деревянный ящик с печатью. Содовая английская вода, перегородки из ящика вынуты. Его погрузили на телегу извозчика, который должен будет довезти свой груз прямиком к пирсу. А там будь что будет, может, через недельку-другую попадёт на корабль. День был солнечным, небо голубым. День начинался. Он взглянул на карманные часы без цепочки. Отставали. Осмотрел помятый костюм. Господин из Сан-Франциско в этом плане выглядел поприличнее, даром что в гробу. Впрочем, по факту, все одинаковы. И погибнуть на чужбине не хотел никто.