Чистый лист

      Бакугоу молча смотрел на листок перед собой. Обычный альбомный белый листок бумаги, ровный и гладкий. Так неподходящий самому Бакугоу — взрывному и грубому парню. Но сейчас он выглядел спокойно, неагрессивно. Это настолько не вязалось с его образом, что было не столько неожиданно, сколько невозможно.       Катсуки повертел в руках сигарету и всё же поджёг её зажигалкой, медленно поднося к губам и затягиваясь. Привкус имбиря на языке за несколько недель уже был забыт — парень честно пытался бросить. Не вышло. Как и отказаться от бумаги и карандаша. Короткими линиями Бакугоу принялся терзать листок. Рисование — маленькая тайна Катсуки, о которой знали только его семья и Мидория.       Медленно, штришками проявлялся образ кудрявой девушки. Бакугоу рисовал её портрет. Портрет девушки, что выбрала Тодороки.       Бакугоу любил Мидорию; он сам не мог ответить, что это за любовь. Одно он знал точно: он будет с ней, даже если весь мир обернётся против неё. Ну, возможно, рядом ещё будет Тодороки — у Изуку была невероятная способность перетягивать всех на свою сторону. Стоит ли говорить, что она влюбила в себя холодного Шото?       В кармане резко завибрировал телефон. Катсуки еле успел одёрнуть дрогнувшую руку. Он придирчиво посмотрел на работу, убедился, что не допустил помарки, и только потом достал гаджет.       — Бакугоу, чувак! Ты сделал домашку?! — завопили во всю глотку на той стороне провода. Несколько секунд Бакугоу был убеждён, что оглох.       — Допустим, — ответил Катсуки, доставая новую сигарету.       Щёлк.       — Слушай, кха, можешь помочь? — Последнее слово Киришима прошипел, а после зашёлся в кашле. Бакугоу выпустил струйку дыма.       — Что мне за это будет? — поинтересовался Катсуки, когда Эйджиро затих.       — Ну… Эм… Что хочешь? — вопросительно ответил парень.       — Хм… — Бакугоу снова затянулся, Киришима вновь закашлял. Катсуки лениво отметил закономерность. — Сойдёт.       — Чувак, ты лучший! Уже лечу!       У них с Киришимой завелась маленькая традиция — когда у красноволосого проблемы с учёбой, тот звонит Бакугоу и, в зависимости от его настроения, либо идёт к нему, либо посылается далеко и надолго. Сегодня удача благоволит Киришиме.       Киришима не думал, что когда-нибудь у него будет фетиш. Он искренне считал, что это глупо. Но этот самый фетиш сейчас небрежно поправил очки, вчитываясь в его неряшливый почерк.       У Киришимы был фетиш на Бакугоу.       Ровно два часа в день Катсуки уделяет ему, пытаясь вдолбить хоть толику знаний в его крашеную голову. Ровно полчаса из этого срока он пребывает в состоянии почти-умиротворения. Оставшееся время он готов от души огреть учебником бестолкого парня. А Эйджиро лишь смеётся и нелепо почёсывает затылок. Под конец двух часов Бакугоу всё же от души ударяет его по голове и устало прикрывает глаза. Киришима привык. Киришима ищет повод задержаться.       Киришима уже полгода дышит Катсуки. Сам Катсуки полгода в упор этого не видит. Эйджиро не настаивает. Довольствуется отведёнными двумя часами и короткими разговорами на большой перемене в универе. Ему достаточно. Ему за глаза и за уши хватает, честно.       Так он повторяет без перерыва, продолжая искать причину.       Их мир, пропитанный сигаретным смогом, с каждым днём становится всё теснее. В мире, напичканном самыми разнообразными вкусами сигарет, Киришиму интересует лишь один-единственный. Тот, который нравится Бакугоу.       — Мидория, — как-то раз говорит он подруге детства Катсуки, стоя вместе с ней и Тодороки на крыше учебного заведения, — ты не знаешь, Бакугоу курит?       — Курил, — отвечает она. — Хотел бросить. Как сейчас — не знаю.       — Вот как. Спасибо. А… какие сигареты он предпочитает?       — Не говорил. — Девушка виновато улыбается, нежась в объятиях Тодороки. Когда-то новость о том, что Шото, самый популярный парень универа, встречается с серой мышкой Изуку, ударила его под дых представшей перед глазами картиной чувственного поцелуя этих двоих. Справа от него сплюнул и громко прокомменировал сие действо грубым «Мерзость. Сдохните» Бакугоу. Факт того, что он не взорвался потоком нецензурной брани, намекал на то, что Катсуки к этому уже привык. Киришима мог только обескураженно хлопать глазами, собирая свою разрушенную в один миг картину мира. Казалось бы, потрясений на сегодня достаточно. Но госпожа Судьба выкинула очередной трюк — Бакугоу, почти миролюбиво разговаривающий с Тодороки, казался за гранью возможного, но он всё же стал свидетелем этого события — и спросила, хочет ли Эйджиро добавки? Эйджиро не хотел.       Киришима, слишком светлый по меркам их лживого и прогнившего мира, полгода трепетно хранил свои тёплые чувства к другу — или как Бакугоу характеризует их отношения? — и хоронил глубоко в сердце. Но с каждой неделей, с каждым днём, с каждым проклятым часом друг напротив друга тёплые чувства становились всё теплее, всё жарче, уже не грея изнутри мягкой нежностью, а обжигая внутренности невозможностью перешагнуть проведённую когда-то Бакугоу черту, невозможностью приблизиться, обнять порывисто и до хруста костей, поцеловать линию плотно сжатых губ, выражающих вечное недовольство. Невозможностью просто навеки утонуть во взгляде винных глаз Катсуки.       Киришима хотел задохнуться в Бакугоу. Но лишь терпеливо вчитывался в условие задачи, думая, что однажды что-то изменится.       Однажды правда что-то изменилось. Время почти-мирного Бакугоу продлилось на пять минут. Киришима даже и не заметил, уже сидя дома запоздало понимая, что Катсуки и правда был более снисходителен сегодня. На следующий день Эйджиро случайно нашёл пачку сигарет в кармане пиджака Бакугоу.       Имбирь, — сообщило сознание.       Имбирь, — прохрипел Киришима тем же вечером, смаргивая проступившие от кашля слёзы. Глупо улыбаясь.       Киришима продолжал молчать только потому, что боялся реакции. Что ни говори, а Бакугоу явно не тот человек, который после фразы «Слух, бро, мы, типа, соулмейты, все дела, и ты мне, вроде как, нравишься, давай встречаться» с радостным визгом и воплем «Я согласен!» бросится на шею. Скорее, смерит более хмурым, чем обычно, взглядом и выставит его прочь. И больше не будет у Киришимы возможности украдкой смотреть на сомкнутые губы, торчащие во все стороны иглами волосы, встречать ответный недовольный взгляд глаз цвета крови и с лёгким смущением тупить в свой собственный в учебник.       Эйджиро, душа нараспашку, был готов ждать целую вечность, даже если момент икс никогда не настанет. Он просто будет рядом с Бакугоу столько, сколько нужно.       Так он считал.       Ровно до того момента, когда увидел свой портрет, наспех спрятанный под кипу учебников. Катсуки должен был с минуты на минуту войти с горячим чаем и увидеть, но Эйджиро продолжал стоять и глупо пялиться на рисунок карандашом. Киришима с листа ярко улыбался, выставляя напоказ акульи зубы. Киришима в комнате не мог связать двух слов, чтобы внятно ответить на вопрос Бакугоу, какого хера он делает. Киришима с листа был полон энтузиазма. Киришима в комнате почувствовал, что силы покидают его. Катсуки широкими шагами сократил между ними расстояние и выхватил листок из рук Эйджиро — тот не мог не заметить, как любовно он провёл по обратной стороне, разглаживая.       — Красиво, — почти не дрожащим голосом сказал Киришима. В этот день он больше ничего не говорил.       Бакугоу никогда не думал, что ему будет страшно от осознания того, что Эйджиро однажды увидит хоть один из огромного числа портретов, которым была даже отведена отдельная полочка во всей его коллекции самых разных рисунков. Но когда это случилось, что-то внутри Катсуки взорвалось ярким фейерверком и заставило сердце бешенно стучать в горле. Увидев потерянное лицо Киришимы, Бакугоу хотел пойти и застрелиться. Он даже не подозревал, что за полгода так сильно прикипел к парню.       Когда Киришима на следующий день старался избегать Бакугоу, он как-то не сильно расстроился. Ну, нет и нет. Мало ли.       Когда Киришима не пришёл к нему, Бакугоу почувствовал укол совести. Они так и не поговорили о произошедшем — может, Эйджиро попросту боится реакции Катсуки? Вполне возможно.       Когда на протяжении недели Киришима так и не объявился, Бакугоу понял, что ситуацию надо спасать. Он не мог взять в толк, что его не устраивает, — казалось бы, он мечтал, чтобы назойливый приятель от него отстал. Но от возникшей тишины стало неуютно. Глупости это, пройдёт, — твердил себе Катсуки, зарываясь в учёбу с головой.       Не проходило.       Набирало обороты и грозило срывом. Нервным или на товарищей — вот бы понять.       Но дни сменялись днями. Киришима прекратил как-либо взаимодействовать с Бакугоу. Бакугоу от этого только сильнее злился. Как-то Тодороки в шутку сказал:       — Что-то ты больно психованный в последнее время, Кат-тян.       Мидория с укором посмотрела на Тодороки, как бы говоря, что зря Шото затронул эту тему. Но Шото не был бы самим собой, если бы упустил момент поддеть приятеля.       — Пасть закрой, уёбок! — мигом взорвался Катсуки. — Кто это тут психованный?!       — Оу. Спокойно, чувак, это просто шутка, — миролюбиво вскинул руки Тодороки. — Не знал, что всё настолько плохо, — буркнул он себе под нос.       Бакугоу глухо рыкнул и достал сигареты. Шото заметил.       — Имбирь? Серьёзно? — с толикой неверия спросил он.       — Чё-то не устраивает?! — огрызнулся Катсуки, чиркая зажигалкой.       — Нет-нет. Всё в порядке.       Тодороки сделал в голове пометку. А ведь не так давно Киришима интересовался об этом… Кстати, а где он? Обычно всегда рядом с Бакугоу вертится, а в последнее время не видать. Надо бы поговорить с ним, — подумал Тодороки. Ведь разговаривать с Бакугоу — дело гиблое.       Так Шото и поступил. Ведь он счёл своей обязанностью помочь Бакугоу, который однажды вытащил его из этого болота. За шкварник выволок из глубин поглотившей его тьмы. Пнул так, что Тородоки вылетел оттуда, как пробка, и злым псом ревностно сторожил вход обратно, не позволяя вернуться. Нет, конечно, дело было не так, но влезть в сердечные дела Катсуки Шото считал своим долгом.       Однажды он выловил Киришиму в коридоре универа и вывел на крышу на разговор. Эйджиро выглядел обескураженно и растерянно. Не теряя время даром и не желая ходить вокруг да около проблемы, Тородоки в лоб спросил:       — Что происходит между тобой и Бакугоу?       Киришима поник ещё больше, отводя взгляд.       — Как раз-таки ничего не происходит, — с грустной улыбкой сказал он, подходя к ограде и опираясь на неё. В один миг его глаза из вечно искрящихся радостью и весельем превратились в полные печали и убитых надежд. На такого Эйджиро Шото было больно смотреть.       — Недавно я убедился, хотя и так был уверен, что мы с Бакугоу соулмейты, — заговорил Киришима после минутной паузы. — Знаешь, это было невероятное чувство. Словно за спиной выросли крылья. Я даже чуть было не спалился. Но нельзя.       — Почему же? Только на минуту предположи, что твои чувства взаимны.       — Чувак, это же Бакугоу. Ты серьёзно веришь, что такое возможно? Да он в открытую меня не переваривает. Даже не понимаю, почему он меня терпит, ведь ему явно не нравится моё общество. — Киришима затих, неуверенный, стоит ли говорить дальше.       Тодороки скосил взгляд в сторону. У двери на лестницу стоял Катсуки, хмуро слушая каждое слово, нервно теребя в руках сигарету.       — В день он уделяет мне ровно два часа. И всё это время вбивает в меня школьную программу. Ни разу за полгода эти два часа не были проведены за разговором или чем-то ещё, чем обычно занимаются друзья в свободное время. Всё, что мне остаётся, — пялиться в тетрадь и украдкой смотреть на него. А мне этого недостаточно, понимаешь? Недостижимая цель, которая находится в шаговой доступности — только протяни руку. Да он простые дружеские касания в штыки воспринимает! Чего уж там… Я в пролёте, короче. А недавно я нашёл свой портрет. Вроде бы, живи и радуйся. Но как мне понять, что это значит? Может я просто был удачной натурой? Ну, нарисовал и нарисовал, какая разница? Он с таким же успехом мог нарисовать тебя или Мидорию, и это бы ничего не значило!       Киришима замолчал, понимая, что срывается, вываливая на Тодороки всё наболевшее.       — И он ничего не сказал. Никак не прокомментировал. Просто оставил меня с этим фактом, и всё. А я теперь просто заговорить с ним боюсь. Ведь если я случайно сболтну лишнего, то и того, что есть сейчас, меня лишат. Хотя, я сам себя лишил.       Киришима опустил голову, больше не говоря. Тодороки посмотрел на Бакугоу. Тот жестом попросил Шото уйти. Без лишних слов Шото удалился, оставляя этих двоих разбираться самостоятельно. Эйджиро даже не заметил, погружённый в себя. Мысли лихорадочно сменяли одна другую, но набатом в сознании била только одна: что делать дальше?       Катсуки всё же достал зажигалку и в абсолютной тишине чиркнул, поджигая сигарету. Киришиме не было нужды оборачиваться, чтобы убедиться, кто стоит сзади, — через несколько секунд рот заполнил ставший привычным и уже не раздражающий рецепторы дым со вкусом имбиря. Как и не нужно было спрашивать, сколько он слышал, — он слышал всё, с самого начала и до конца. Тем лучше — нет надобности объясняться.       Оба молчали. Никто не хотел что-либо говорить: Киришима не хотел оправдываться, Бакугоу не хотел комментировать. Отчасти Эйджиро был благодарен за это.       Бакугоу за прошедшие дни много думал. И все мысли были обращены к Киришиме. Он пытался понять, что испытывает к парню. Анализировал свои поступки, реакции на любые действия Эйджиро, эмоции, которые возникают у него при общении с сокурсником. Разбирался сам в себе, чтобы при встрече дать окончательный ответ: принять чувства Киришимы, которые, как бы он ни скрывал, Катсуки видел насквозь, или же отвергнуть и прекратить эту канитель. Бакугоу видел: каждый мимолётный взгляд прожигал насквозь, каждое неловкое касание обжигало даже через одежду, каждый вздох оглушал. Каждый чёртов день становился испытанием на прочность из-за того, что Катсуки не мог разобраться в своих чувствах. И от этого срывался на Киришиме. И вот так думая на протяжении двух недель об одном и том же, Бакугоу понял одну простую истину.       — Идиот, — беззлобно выдохнул вместе с дымом Бакугоу. — Как ты думаешь, если бы мне было неприятно твоё общество, эти два часа вообще были бы?       Киришима неопределённо пожал плечами. От осознания ситуации хотелось реветь навзрыд — но мужчины не плачут. И всё равно глаза предательски щипало от безвыходности. Не так должно было всё закончиться.       Катсуки раздражённо бросил дотлевший окурок, растоптав его, и подошёл почти вплотную к ссутулившемуся Эйджиро, почти дыша тому в затылок.       — Нет, какой же ты всё-таки придурок.       Бакугоу встал рядом с Киришимой, взяв его ладонь в свою и утыкаясь лбом в плечо парня. Эйджиро округлил глаза и всё же расплакался.       — Нытик. Чтоб я больше этого не видел, — буркнул Катсуки, хмуро вытирая слёзы своего красноволосого большим пальцем.       Он стал зависим от Киришимы.       Тем же днём Бакугоу сразу после универа потащил Киришиму к себе. На удивлённый вопрос «Зачем?» он буркнул что-то вроде «Надо навёрстывать упущенное». Киришима точно не расслышал, но суть понял, просияв и широко улыбнувшись. Запоздало он понял, что именно этот момент изобразил Катсуки на том рисунке. «Случайное совпадение», — фыркнул Бакугоу на это открытие, улыбнувшись краешком губ.       В тот день Эйджиро остался на ночь у Катсуки. На волнение парня Бакугоу в открытую ржал и фыркал. Киришима обижался, но вскоре забывал свои обиды.       Как вышло, что они спали на одной кровати, Киришима не понял. Просто в один прекрасный момент оказался сгребён в объятия Бакугоу. На попытку отстраниться он рыкнул и приказным тоном сказал прекратить ёрзать. Больше вырываться Эйджиро не пробовал. Наивно считая, что он не сможет уснуть и умрёт от волнения, через несколько минут он провалился в сон. Но долго не спал: вскоре он проснулся от холода. До сонного сознания медленно дошло, что Бакугоу рядом нет, а в глаза настойчиво бьёт свет настольной лампы. Вылезать из-под одеяла было лень, но любопытство, что же делает Катсуки в столь поздний час, заставило встать. После недолгой вялой борьбы Киришима всё же увидел: Бакугоу снова рисовал. В этот раз он изобразил тот момент на крыше, которым дал ответ на чувства Эйджиро. Бакугоу с листа, слабо улыбаясь, держал Киришиму за руку. Бакугоу в комнате фыркал и тянул Киришиму за волосы. Киришима с листа ревел. Киришима в комнате смеялся и висел на Бакугоу.       События двухнедельной давности казались чем-то далёким и чужим. Словно не Киришима не так давно тщательно скрывал свою любовь. Словно не Бакугоу отрицал сам себе зависимость Киришимой. Сейчас скрывать и отрицать не нужно.       — Напомни мне, почему я согласился? — спросил Бакугоу, бросая свои вещи в новую комнату.       После выпуска Тодороки предложил безумную идею — жить всем вместе. Возражение Катсуки было задавлено мнением большинства. Найти жильё проблем не составило — Тодороки Энджи давно предлагал своему сыну начать жить самостоятельной жизнью. Мидория с Шото решили поделить комнату на двоих, во вторую дружно пихнули Киришиму и Бакугоу. Они как-то не протестовали. Тем более, если они встречаются, никаких проблем с делёжкой территории не возникнет — всё «твоё и моё» с недавнего времени, с подачи Бакугоу, стало «наше». Доходило вплоть до абсурда — впопыхах собираясь в универ, они могли перепутать элементы одежды и, замечая это, со смехом махали рукой, идя прямо так.       — Потому что отец Тодороки был против совместного проживания Тодороки и Мидории. А согласился только с условием, если мы будем жить с ними, — весело ответил Эйджиро, аккуратно ставя свою сумку рядом и, подчиняясь порыву, целуя своего парня в щёку. Бакугоу фыркнул и отвернулся, скрестив руки на груди.       — Эй, я тут подумал. — В дверном проёме появился предмет обсуждений. — Можете просто звать меня Шото. Так проще, да и мы почти родня.       — Чёрта с два! — взвился Катсуки.       — Окей, — одновременно с ним сказал Киришима. — Тогда меня зовите Эйджиро.       Тодороки с улыбкой кивнул. Бакугоу воззрился на своего парня, как на врага народа. Тот пожал плечами.       После распаковки вещей, занявшей весь день, Мидория, которая с радостью приняла обращение по именам, созвала всех ужинать. За столом все шутили и разговаривали, и даже Бакугоу был на удивление менее заносчивым. После этого Киришима волоком повёл сопротивляющегося Катсуки в комнату. Через минуту матов и возни они вернулись. Под пытливым взглядом Шото и Изуку и подначиваниями Эйджиро краснеющий Бакугоу повесил на стену в гостиной картину в рамочке. На портрете простым карандашом был изображён момент идиллии: все четверо сидели на диване и, вероятно, о чём-то спорили. Но сам факт, что Катсуки изобразил нечто подобное, наверняка накануне переезда, многое значило.       Впереди четверых друзей ждут долгие годы совместной жизни. Никто из них не может с уверенностью сказать, что с ними случится в будущем. Им предстоит долгий путь привыкания друг к другу, но однажды, смотря на нарисованный портрет, все они только снисходительно улыбнутся, вспоминая былое. А сейчас все они тихо разговаривают, узнавая новые стороны друг друга. Перед ними чистый лист, и как его заполнять, решать только им самим.