wickedness

Олегу нравится прикусывать тонкую кожу на запястьях Дэни и наблюдать, как его юное лицо сминается от боли. Иногда Олег кусает до крови, но Дэни продолжает молчать, словно ему язык выдрали вместе с гландами, как будто он неживой, недосягаемый. Его можно трогать, оставлять свои метки на его невинном теле, царапать, покрывать поцелуями шею, но вырвать из собственной вселенной не получится точно. Он был здесь, сверлил Тернового пассивно-агрессивным взглядом, облизывал пересохшие губы и изредка смеялся. Выходило это вымученно и затравленно, с хрипотцой и без наивной очаровательности, как раньше. Он был здесь, но та его часть, которую Олег хотел выскрести до основания, ушла глубоко на дно души. Дотянуться пока что не получалось. Дэни ещё совсем ребенок, но почему-то не по-детски непробиваемый, словно его из железа ковали, а не как всех, в капусте нашли. Он рассуждает с профессорской хладностью, зажевывает окончания слов, когда мысли острыми шипами выстреливают в мозг, робко поправляет очки, давится улыбкой, когда смущается, и хмурится столь обезоруживающе, что Олег склабится от ревности. Чертовски странно это было, быть с кем-то вместе, и не быть одновременно. Золотисто-карие глаза за стеклами очков всегда смотрят задумчиво, и всегда куда-то сквозь Олега. Они словно играют в блядскую игру, только вот Олегу никто не объяснил правил, поэтому в очередной раз поймав подростка в мужском туалете, Терновой не выдерживает и толкает его к стене, расставляя руки по обе стороны от пианиста. — Как тебя выманить?— почти с тоской тянет Олег, оставляя отпечаток губ на скуле Дэни. Он что-то бессвязно бормочет, и даже не пытается увернуться от наглого поцелуя. — Скажи, Дань, чего ты хочешь? — Т-тебя,— выходит как-то неуверенно, и Дэни мгновенно заливается краской, Олег же наоборот, бледнеет от ярости. — Я, сука, здесь!— приглушенно шипит, зарываясь пальцами в растрепанные волосы парня — Забирай. Дэни устало выдыхает. — Я не знаю, которая из твоих масок настоящее лицо, Олег,— признается он, мягко отстраняя Тернового — Я не знаю, к-кто ты. У нечестивости было два лица: оба принадлежали Олегу. — Кто я?— эхом повторяет Олег, осторожно задирая футболку Дэни — Твой первый мужчина. Терновому в какой-то степени страшно, страшно за себя, а не за него. Дэни выдержит что угодно, любую взрывную волну, огненный шторм, потоп, порку, его на спор ломать — не сломается. Отряхнется и выйдет сухим, как ни в чем не бывало, а с Олега слетят все отполированные маски, и ручьем польется кровь, липкая, вязкая и горячая. Но ради Дэни он сдирает их разом, до боли стискивая челюсти. Он готов на что угодно, лишь бы раскрошить эту задеревенелую корку безразличия. Кровоточит? Плевать, только бы распробовать его душу на вкус, скользнуть по венам эфемерным наркотиком, иглами впиться под ногти, сорвать с губ блаженный стон. Олег отдает себе отчет в том, что помешался, система полетела, остался только беззлобный мальчик в очках, который выглядит так, словно его создали нарочно, чтобы дразнить Олега. Он осторожно снимает его очки, собирая остатки благоразумия, и бережно складывает их в свою сумку — там целее будут. Дэни поджимает губы, щурясь в полумраке, и когда натыкается на влажные губы Олега понимает, что, наконец-то, пропал. Терновой сильный, но не аккуратный, он избавляется от одежды дёргано, как эпилептик, вдавливает Дэни в холодную бетонную стену и сбито дышит в ухо, захлебываясь собственными чувствами. Олег пахнет мускусом, потом, резким одеколоном, он пахнет изнаночной реальностью, в которую Дэни был не вхож, а сейчас, вот, оказался в неё вдавлен. Олег дрожит, скользя руками по податливому молодому телу, и мысленно молится, чтобы Дэни, черт возьми, начал сопротивляться. — Я буду осторожно,— пальцы будто в узлы завязываются, когда Олег добирается до ремня — Я обещаю, Дань. Неожиданно губы Дэни сворачиваются в ухмылку. — Это я обещаю,— он накрывает ледяные руки Олега своими, и будто становится старше, чем на самом деле. Олег продолжает растерянно смотреть на парня, пока смысл сказанных слов не доходит до него. И вот тогда страх резко подгибает коленки, а воздух комьями застревает в глотке. Дэни по-хозяйски разворачивает Олега к себе спиной и его музыкальные пальцы с силой сжимаются на крепких мужских плечах. Пространство вокруг сворачивается и куксится, в глазах темнеет от подкатившей боли. Терновой хрипит, пока пульсирующая боль проталкивается внутрь него плавными толчками, а потом забывается, наступает затмение, нирвана. Он погрузился в омут наслаждения, где не было иных звуков, кроме тихого дыхания Дэни и его сдавленных стонов. В царстве блаженной неги, где у Олега не было его излюбленной маски «Терри», воздух был спёртым, тяжелым, а все вокруг являлось непозволительно холодным, и Терновой чувствовал себя по-дурацки наивным в этой ситуации. Пальцы Дэни впиваются в бёдра жгучими молниями, он наклоняется вперёд, наращивая темп, и тело Олега ещё сильнее вжимается в стену, но он слишком парализован собственной искренностью, чтобы шевелиться. Даниилу позволено всё, что Олегу было непозволительно, потому что эталон непорочности знал о нечестивости куда как больше, чем Терновой.

***

Толкнув дверь в мужской туалет, Свобода шарахнулся назад аж на полметра. — Грешники долбаные, — сварливо отмечает Макс, поспешно выскальзывая в прохладный коридор — Хоть бы галстук повесили.