Total Mess

Если бы Флока спросили, когда всё это началось, он ответил бы сразу: с битвы при Шиганшине. С того далёкого дня в голове у него остались лишь обрывки воспоминаний, никак не складывавшиеся в общую картину. Чей-то голос, надрывно кричащий ему что-то про лошадей, столбы пыли в воздухе, грохот камней и лицо Марло, искажённое последним в жизни страхом. Деталей Флок бы уже не вспомнил. Все их неумолимо истёрло время. Кроме одной, что вставала перед глазами снова и снова. Широкая спина командора Смита с крыльями свободы на ней. Единственная причина сражаться. Новобранцы тогда скакали на верную гибель. Для них не было больше надежды — никакой. И Флок, будучи среди этого отряда смертников, смотрел только на спину Командора. Смотрел, боясь отвести взгляд, потому что знал: именно она должна быть последним, что он увидит в жизни. Лучше так, чем, умирая, лицезреть устрашающую фигуру титана, летящий в тебя камень и погибающих товарищей, боевой клич которых давно уже неотличим от криков боли и ужаса. Флок не помнил, как и почему тогда выжил. Не помнил (и порой не понимал), как именно ухитрился взвалить на себя раненного Командора и дотащить аж до крыши дома рядом со стеной. Но картина, которую он должен был унести с собой в могилу, врезалась ему в память намертво. С тех самых пор, стоило Командору появиться перед ним, Флок не мог отвести от него взгляда. Будто снова смотрит в последний раз. И Командор, осматривая свои верные войска, кажется, всякий раз задерживал на нём взгляд чуточку дольше остальных. Или так Флоку казалось. Ни один из них не должен был выжить под каменным дождём Звероподобного. Но выжили оба. Флок — каким-то чудом, ударившись лишь головой при падении с лошади. Командор — ещё большим чудом после того, как Флок его нашёл и, не решившись прекратить его муки, отнёс к капитану Леви. И даже после того, как инъекцию было решено сделать не Командору, а его сыну. То ли рана Эрвина оказалась не такой серьёзной, то ли он сам обладал невероятной волей к жизни, но Командор выжил и вскоре пошёл на поправку. А у Флока от пережитого ещё неделю дрожали колени. Страха тогда он пережил достаточно, но понял одно: сама судьба отвела от него смерть на поле боя, чтобы он сделал самое важное в своей жизни: вернул человечеству единственного демона — и единственного спасителя. Почему именно он? Флок часто задавал себе этот вопрос, ловя на себе одобрительный взгляд Эрвина Смита. Спрашивал себя об этом снова и снова, стоя под тенью раскидистых осин напротив окон рабочего кабинета, в котором — он знал — Эрвин нередко засиживался до самого вечера. Весной темнело рано. Иногда днём Флок всего на пять минут опускал глаза в книгу или отчёт, а когда поднимал их, в окнах кабинета уже горел рыжий вечерний свет. С приходом лета Командор нередко уезжал работать к себе в имение, до коего было рукой подать — минут двадцать верхом через небольшой пролесок и дикое поле. Но даже в такие дни Флок находил себя стоящим под кроной осин и, начищая поочерёдно каждое лезвие своих мечей, то и дело поглядывал на закрытое тёмное окно. Он ни на что не надеялся и ничего не ждал. Хотя, может, если бы Командор как-нибудь выглянул в окно и увидел его здесь за мелкой работой, было бы хорошо. В глубине души Флоку хотелось, чтобы Командор знал: он всегда может рассчитывать на своего солдата точно так же, как тогда, при Шиганшине. От места его обычного времяпровождения до окна было метров тридцать, но ближе Флок никогда не подходил: слишком уважал Эрвина Смита, чтобы так нарушать его личное пространство. Уважал так сильно, что не представлял себе, что могло бы заставить его поколебаться в этом уважении. До одного вечера. В тот день Флок лишь под вечер освободился после учений с новой экипировкой. Сумерки уже схватывались, но сквозь их завесу ещё били последние лучи заката. Флок жмурился от них, устраиваясь на привычном своём месте у дерева, потому не сразу приметил, что окно стояло открытым и голым от штор — их, должно быть, постирали. Слабое движение в сумраке комнаты заставило Флока, забыв принципы, подойти близко — почти вплотную — к окну. Он, конечно, потом ругал себя за это. Мечтал, чтобы его глаза подвели его. Мечтал спутать с кем-нибудь внушительную фигуру Командора вплотную к другой — тоже знакомой — фигуре. Мечтал забыть крепкие Командоровы руки на чужих бёдрах и едва различимые в полутьме колебания стола. Мечтал, чтобы любовник Командора никогда не повернул головы, выдавая свой узнаваемый профиль. Флок тогда ринулся в чулан и просидел там без света добрых полчаса, то и дело ощупывая свои полыхающие щёки. Просидел бы и дольше, не открой чулан капитан Леви. По пути обратно в казармы Флоку повезло наткнуться именно на того, кого он застал в кабинете Смита. Жан Кирштейн, помощник Командора, весь взъерошенный, с крайне недовольным видом оправлял униформу. — Чего уставился? На мне что-то нарисовано? — огрызнулся Кирштейн, а Флок, напрочь забыв свою привычную наглость, в ответ почему-то лишь покачал головой. Ему бы разозлиться на Жана да высказать всё на месте с присущей ему прямотой. Но в глубине души Флок понимал: Жан здесь ни при чём. Будь его вина, не сидел бы хмурый Кирштейн за столом, потупив взгляд каждый раз, как выходил от Смита. И не совал бы потом охапку полевых цветов молодому сыну Командора, когда думал, что никто не видит. Флок видел. Он теперь наблюдал. Флок хотел бы разочароваться. Хотел бы сделать вывод, что именно таким вот нехитрым способом Командор и отбирает себе помощников. По крайней мере, это бы наконец объясняло, почему столь почётный пост достался Кирштейну, который, несмотря на свои многообещающие способности, не так уж и давно перевёлся в Разведотряд из полиции. Ведь он, Флок, тоже старался показать себя, как и Жан. И он был здесь дольше, чем Жан. Так чем он хуже для своего кумира? Тем, что его нельзя перегнуть через стол? И кто сказал, что нельзя? Флок никогда не думал об однополой любви — пусть в войсках такое встречалось сплошь и рядом. Да и был ли повод о ней думать? В кадетских спальнях он охотно поддерживал мальчишеские шутки о девчонках, в общей бане по сторонам не смотрел и даже как-то в увольнительной едва не оприходовал в таверне какую-то подвыпившую куртизанку. И лишь теперь, впервые в жизни, перед Флоком встал вопрос — чего он хочет? Он смотрел на общепризнанную красавицу Микасу, пытаясь хоть что-то почувствовать. Смотрел то на Конни, то на Сашу в попытках понять, кто ему приятнее. Смотрел на не по-мужски изящного Армина в новой чёрной униформе для спецопераций. Смотрел на Командора — и тут же отводил глаза. Слишком яркой была недавняя картина, встававшая перед глазами. Столь яркой, что заменила собой родной образ Командоровой крылатой спины далеко впереди. Флок это ненавидел. Больше он не коротал свободное время под осинами. Вместо этого ходил за конюшню, где, кашляя, курил чьи-то залежалые папиросы, а иногда даже просился помочь кому-нибудь с нарядом на кухне, лишь бы отвлечь себя от извечного вопроса: чего он хочет? Пока в один прекрасный день на утреннем построении Флок не осознал: дело не в том, чего он хочет, а в том, на что он готов. Ни один солдат (кроме, разве что, Йегера) не поступает в Разведотряд с отчаянным желанием умереть. Но каждый из них готов отдать свою жизнь. И если, чтобы стать помощником Командора, требуется сделать нечто непривычное и, возможно, болезненное, то неважно, хочет Флок этого или нет. Он готов. Погода в начале лета стояла премерзкая: луга и дороги утопали в ливнях, а лошади месили копытами грязь. Но даже грозовые тучи не могли затмить значительных успехов разведки: несколько пленников с вражеских кораблей не только заговорили, но и согласились сотрудничать, выдав пару стратегически важных точек на материке. По этому случаю обычно невозмутимый Командор даже не пытался скрывать своего приподнятого настроения, не скупился на похвалы новичкам, а на построении то и дело отечески похлопывал кого-нибудь по плечу. Тогда-то Флок и понял, что лучше шанса ему вряд ли представится. Боялся ли он? Нет. После Шиганшины страх Флоку будто отрезало. Страшнее пережитого им уже ничего не будет, а значит, и в страхе нет смысла. Так что нет, он совершенно точно не боялся, лишь рука отчего-то подрагивала, укладывая на стол перед Командором переданные Ханджи протоколы. Эрвин Смит, не отрываясь от бумаг, поблагодарил Флока кивком головы. — Знаете… Я ведь тоже могу, как Жан Кирштейн, — доложил Флок, пряча за спиной всё ещё дрожащую руку. — Вижу, что можешь, ты очень стараешься, — Командор вновь кивнул, — молодец. — Нет же, Вы, похоже, не поняли. Я, может, и девственник, в отличие от Жана, но я готов стараться больше него! Как Кирштейну стараться, если он то и дело не сводит глаз с другого — с Вашего сына, кстати. Я же, Командор, только на Вас и смотрю с тех пор, как поверил, что лишь Вам под силу спасти человечество от гигантов, — выпалил Флок на одном дыхании и, поняв, что отступать уже некуда, робко уточнил. — Штаны снимать? Командор наконец поднял взгляд от документов, адресуя всё своё внимание Флоку, и тому показалось, что на бесстрастном лице командующего проступило изумление — всего на секунду — и тут же исчезло без следа. — Жан Кирштейн может смотреть, куда хочет, — невозмутимо предупредил Командор, — у него есть голова на плечах. А ты при всём твоём похвальном рвении можешь её лишиться, если будешь так рьяно бросаться в бой. От строгого голоса Командора по спине Флока взбежали мурашки, а по позвоночнику скатилась одинокая капелька пота. И всё-таки он вымолвил: — Я бросаюсь в бой так же, как когда-то нас учили Вы в бою при Шиганшине. — Всему своё время и место. А твою дерзость, как ты понимаешь, я не могу оставить без наказания, — буднично вздохнул Командор. — Понимаю. — Но я обязан тебе жизнью, солдат. Поэтому пускай наказание назначит капитан Леви. Иди и спроси его, что нужно сделать на кухне. — Так точно, Командор, — запоздало вспомнив о субординации, Флок отдал честь, развернулся кругом и отправился выполнять указание. Шёл он совсем небыстро, но сердце отчаянно колотилось, будто после десятикилометрового марш-броска. Как бы то ни было, ничего из сказанного Командору Флок не стыдился. Потому что ничто из этого не было ложью. Весь вечер до отбоя и ещё час после Флок провёл за работой на кухне: чистил овощи для завтрашнего обеда. На вопросы сослуживцев о причине наказания отвечал честно, что надерзил Командору. Подробностей никто не спрашивал. Когда все разошлись по спальным помещениям, в столовую спустился Командор и сел с капитаном Леви за чаепитие. Флок, как и все, давно знал об этой их традиции, но прежде никогда не становился её свидетелем. Интересно было наблюдать, как Командор ведёт себя в обществе того, кому всецело доверяет. Так интересно, что Флок даже ненароком порезал палец, вслушиваясь в ленивый диалог из редких бытовых фраз. Заметил он это, правда, лишь когда капитан Леви пришёл мыть чашки и отчитал его: — Кому охота жрать огурцы с твоей кровью? Отставить чистить овощи и марш спать. Флок тут же отложил нож и вытянулся в струнку — с Леви по-другому как-то и не получалось. И всё-таки была одна вещь, которую ему весь вечер хотелось спросить у капитана. Да что там вечер — эта вещь давно искала выход из головы Флока, и раз сегодня день неправильных вопросов… — Капитан, разрешите обратиться! — Тц, валяй. — Тогда, в Шиганшине… если бы рана Командора была смертельной, Вы бы всё равно выбрали Армина? Леви помолчал, оглянулся куда-то в сторону двери и ответил: — Да, выбрал бы. — Почему? — Потому что ни один отец не хотел бы выжить ценою жизни собственного сына. Слова эти, сказанные вполголоса, отчего-то ударили в уши с такой силой, что Флок не сразу нашёлся, что возразить. Возражения у него, однако, были. Ведь как можно вести речь об отцах и детях, если сотни семей теряют родных и близких по вине титанов? Титанов, искоренить которых под силу лишь демону. Спасение Эрвина Смита есть спасение всего человечества, и никакие семейные ценности не могут быть превыше этого. Так как же капитан, которому Эрвин так доверяет, не в силах этого понять?! — Чего задумался? — одёрнул Флока капитан прежде, чем тот решился продолжить дискуссию. — Живо наверх и спать. В этот раз Флок подчинился сразу, но, лишь покинув кухню, встал как вкопанный: прямо рядом с дверью, болтая в руках чашку, стоял Командор. По его усталому довлеющему взгляду было очевидно: он всё слышал. Сердце Флока замерло, на миг или два перестав биться, и он, коротко отдавая честь, ударил себя кулаком в грудь сильнее нужного, будто пытаясь вновь запустить непутёвый орган, после чего пулей вылетел из столовой. Приказ капитана Леви, однако, Флок выполнить так и не смог: спать никак не выходило. И Флок не спал. Всю ночь. Нелепая неуместность собственных слов глодала его как никогда прежде. А мысль о том, что Командор может злиться на него за всё сказанное, заставляла Флока нервно расчёсывать себе плечо и шею. Как так получилось, что, стараясь помочь, он делал всё только хуже? Перегибал палку, почти ломал её, поднимал темы, что поднимать не положено и что задевали даже его самого. Задевали, отдаваясь болью, которой не должно было быть в его сердце. Никогда прежде Флок так остро не винил себя за свою прямолинейность. Поэтому когда на следующее утро его вдруг вызвали в кабинет Командора, он было решил, что тот за лишнюю болтовню оторвёт ему голову или отправит дежурить на худший пост из имеющихся. И лучше бы так и случилось. Потому что Флок этого заслуживал. Вместо того, однако, Командор велел Флоку пойти за лошадьми: им предстояло ехать в имение Смитов. Нужно было перебрать там кое-какие бумаги и отвезти обратно в штаб. Почему Командор взял его, а не Жана, Флок уточнять не стал. Пускай этот вопрос и терзал его, пока они с Командором ехали по лиственному пролеску, Флок твёрдо решил молчать, чтобы не сболтнуть лишнего. Вчера было сказано достаточно. Когда пролесок стал редеть, они резко свернули с дороги и помчались прямиком через усыпанное жёлтыми одуванчиками поле. Флоку это показалось странным, но сомнений своих он не озвучил: просто скакал вслед за Командором. Тот лучше знал путь, и у Флока не было ни одной причины не довериться ему. Лишь когда они подъехали к крыльцу дома, Флок понял, что по дороге, наверное, вышло бы быстрее. Он никогда раньше не бывал в доме Смита. Никогда не спрашивал себя, как может жить тот, кто несёт на своих плечах ответственность за жизни тысяч людей в пределах стен. Жилище Смита, однако, оказалось не слишком замысловатым для его высокого поста. На маленькой веранде двухэтажного здания качалась подвесная лампа, а ветер перелистывал оставленную на резном столике книгу. Внутри — в гостиной — книжные шкафы громоздились вокруг дивана и пары кресел, а узкая деревянная лестница у стены вела на второй этаж. Кабинет Смита, служивший вместе с тем и его спальней, располагался наверху в одном из концов коридора. На другом, как предполагал Флок, была комната Армина. В кабинете, как и подобает комнате военного, не было ничего лишнего, кроме письменного стола, кровати и нескольких стеллажей. Если бы не тяжёлые бархатные гардины на окне, комната казалась бы совсем голой. Никаких украшений, кроме разве что позолоченного пресс-папье с фигуркой медведя на рукояти, Флок не увидел. Ни картин, ни оружия на стене, ни витрин с боевыми орденами, которые — он знал — у Командора имелись. Лишь в самом углу, ближе к кровати, на тумбочке стоял крохотный портрет. Долго рассматривать белокурую женщину на нём у Флока не вышло, но и секунды хватило, чтобы понять: это мать Армина. Флоку чертовски захотелось узнать о ней, узнать, какой была женщина, которую Командор любил. Хотелось спросить Командора об этом и выслушать длинную историю о любви и — конечно — смерти. И всё же Флок сдержался. Сегодня — он обещал себе — никаких неуместных разговоров. Обещание это он нарушил, стоило им покинуть имение. Назад Командор решил отправиться прямой дорогой, и Флок, увидев, что так действительно выходит быстрее, не удержался: — Почему мы сразу не поехали по дороге? — Я решил, тебе нужно проветрить голову, — пояснил Командор, когда их лошади поравнялись, и, немного помолчав, спросил:  — Что ты видел, когда мы ехали полем? Растерявшись, Флок поджал губы. Так сразу было и не ответить. Прикрыв глаза на пару секунд, он сосредоточился, вызывая в себе воспоминание двухчасовой давности. Воспоминание это, к его собственному удивлению, оказалось картиной, которую он уже когда-то видел и множество раз потом представлял. Помедлив, Флок ответил: — Вашу спину. Ничего другого. Ни на что другое Флок не глядел. Ни на мелькающие желтки одуванчиков, ни на серые облака, ни на дрожащую гриву собственного коня. Ничто другое не имело значения. — Жан всегда смотрит на имение. Всё время, как мы едем, не отрывает взгляда от цели, — Командор едва заметно улыбнулся, — а Армин… Армин, наоборот, извертится весь, рассматривает всё подряд, растения, небо… — Простите мне моё невежество, — позволил себе спросить Флок, — но к чему Вы это? — К тому, что ни один командир не является командиром без тех, кто смотрит ему в спину и преданно за ним следует, — ответили ему. О большем спрашивать Флок не стал. Ему было достаточно знать, что он нужен Командору. Хоть в каком-нибудь виде, но нужен. Хотя на самом деле, если быть честным с собой — а Флок не умел по-другому — он хотел быть нужным командору в каждом виде и качестве, которое только можно вообразить. Это пугало. Пугало настолько, что лишь в ночном сумраке казармы Флок позволял себе, крепко закрыв глаза и оставшись один на один с собой, представлять мгновения совместной работы с Командором. Разум его, напряжённый, точно курок на предельной точке за миг до выстрела, рисовал теперь отнюдь не светлое будущее Элдии, не покорённые руины вражеских домов, не затонувшие обломки вражеских кораблей. Вместо этого внутреннему взору представали огрубевшие руки с закатанными рукавами, их прикосновения на его, Флока, коже, тихое звяканье ремней УПМ при каждом движении двух тел — молодого и зрелого — друг о друга, и фоном всему этому — глубокий низкий голос, ласково приказывающий ему «Потерпи». Только вечером в казарме Флок узнал о том, что Кирштейн уехал на два дня по поручению капитана Леви, поэтому Командору пришлось искать кого-нибудь в помощь вместо него. Такое случалось не впервые: в последнее время Жану всё чаще поручали ответственные задания, требующие от солдата не только надежности и опыта, но и доверия со стороны сослуживцев. Многие прочили ему неплохую военную карьеру. Однако это предполагало и частое его отсутствие в штаб-квартире, из-за чего Жан далеко не всегда мог выполнять свои обязанности помощника. Слухи о том, что Эрвин Смит выберет нового ассистента, ходили давно. В день, когда они оправдались, Командор приехал на плац в новой чёрной униформе с металлическими креплениями. Флок, стоявший в стройной шеренге однополчан, не мог отвести от него взгляд. Он представлял тот ужас, что ощутит вражеский солдат, увидев грозную чёрную фигуру на буром коне — предвестник скорой гибели для всех, кто покусится на Элдию. У Флока почти сводило пальцы то ли от ужаса, то ли от восторга. А может, не от них вовсе. После недолгой, но воодушевляющей речи о будущих планах Разведотряда Командор объявил, что в конце недели выберет себе нового помощника. Объявил — и ускакал прочь, повернувшись широкой спиной, на которой больше не было крыльев свободы. Но это не мешало Флоку на неё смотреть. Семь дней. Ничто по сравнению с тем, сколько он ждал этой возможности. И всё же почему-то именно эти семь дней тянулись так долго. В первый день Флок прошёл испытания новой системы УПМ лучше всех и написал письмо родителям. На второй день Флок выкурил три сигареты подряд и пятьдесят раз отжался от пола перед отбоем, чтобы быстрее заснуть. На третий день Флок не выдержал и отстриг надоедливую прядку, торчавшую в его и без того сумбурно лежащей чёлке. На четвертый день Флок встретил в канцелярии Жана Кирштейна, из отросших светло-русых волос которого торчала солома. Флок не сразу понял, что происходит, пока не встретил рядом с конюшней Армина — тоже с соломой в недавно коротко остриженных волосах. На пятый день Флок до вечера стоял в карауле, а на шестой чуть не подрался в столовой с тремя сослуживцами, утверждавшими, что он не заслужил быть помощником Эрвина, раз перевёлся из Военпола. На седьмой — последний — день Флок впервые тренировался в новой униформе и жутко вспотел, отчего всё свободное послеобеденное время провёл в бане, тщательно смывая с себя липкий пот. Уже возвращаясь из бани, он мельком уловил разговор проходивших мимо однополчан. — Слышал? Командор, оказывается, уже выбрал нового помощника! — Я думал, завтра! И кого? — Почём я знаю? Не меня — и хорошо. Жалование от этого не прибавится, знаешь. Они обсуждали что-то ещё, но что — Флок не слышал. Сердце его вдруг так заколотилось, что заглушило все прочие звуки в мире, а тело, только отмытое от пота, снова стало влажным и липким. Ноги сами понесли его к крыльцу, на котором с довольным видом расселся Жан, а Конни, праздно навалившись на него, весело хлопал друга по плечу. Вскоре из здания выбежали Армин с Микасой и мигом наклонились к Жану, что-то оживлённо спрашивая, но всех тут же растолкала Саша и повисла на шее у Кирштейна с криком «Молодец, Жан! Командор всё правильно решил!». Флок не дошёл до них десяти шагов, как его объятая жаром кожа похолодела до мурашек. Он не верил своим ушам, которые, вопреки его ледяному телу, пылали. Не верил, что Эрвин Смит, которому он слепо доверял, дал ему надежду, лишь чтобы через неделю отобрать её. В это не верилось, это звучало в голове Флока так странно и неестественно, будто он только что узнал, что все три стены рухнули одна за другой. Командор опять выбрал Жана. С трудом понимая, что делает, Флок подошёл к сидящей на крыльце компании: — Командор ещё здесь? — Нет, он сегодня в штаб не вернётся, — покачал головой Армин, — а что? Флок не считал нужным ему отвечать. Армин же гений, так пускай сам догадывается. Ведь разве она не очевидна, эта несправедливость? С того самого дня, как спас Командору жизнь, Флок знал, что должен быть рядом с этим человеком. Знал даже тогда, когда не осознавал этого. Знал и теперь, даже если сам Командор не готов был принять это знание. Флок забежал в конюшню, в чём был после бани: в белых брюках от старой формы да болтавшейся на голом теле полурасстёгнутой рубашке. Его рыжий со светлой гривой конь, стоило Флоку оседлать его, тут же ринулся галопом к лесу, будто угадывая намерения всадника. Флок понимал, что делает, и осознавал, как сильно, должно быть, ему за это всыпят. Но всыпят ведь потом, а сейчас… Сейчас всё, что ему нужно, это ответ. Он обязан знать. Солнце успело соскользнуть за горизонт, когда он подъехал к имению Командора. Едва не споткнувшись о порог на веранде и отпихнув протестующую служанку, Флок в два прыжка взлетел вверх по лестнице. Стучаться он и не думал — не до того было, да и вряд ли кто об этом вспомнит, когда его будут наказывать. Командор, всё ещё облаченный в униформу, сидел вполоборота к столу, прислонив к губам краешек перьевой ручки. При виде Флока его густые ровные брови ошеломлённо поднялись, изгибаясь дугой. Спросить Командор ничего не успел: Флоку было слишком важно первым задать свой вопрос. — Почему снова Жан? — помявшись в дверях и не получив мгновенного ответа, Флок позволил себе пройти к столу. — Командор, я знаю, что не имею права быть здесь и спрашивать такое, но мне нужно знать. Мне нужно знать, чем я хуже Жана, понимаете? Эрвин не понимал. По его напрягшемуся лицу было ясно: он не понимал, о чём толкует Флок. Пока в тёмной синеве его глаз не блеснуло осознание. — Хочешь знать, чем ты хуже? Тебе недостаёт терпения, — спокойно пояснил Командор, — однако твоя целеустремлённость поражает. И всё же первое, чему ты должен научиться — не делать поспешных выводов. У Жана задатки прекрасного командира, поэтому я отдал под его начало небольшой отряд новичков. Так вот, с чем Кирштейна так сердечно поздравляли! А он с перепугу даже не додумался спросить… Флок резко выпрямился и расправил плечи, будто по немой команде «Смирно». Но даже этому уже было его не спасти. Как же стыдно! И перед Командором, что потревожил его почём зря, и перед собой — за то, что сам же отнял у себя блестящий шанс. Ведь после такой выходки Командор никогда… — Я ещё не объявлял имя нового помощника. Хотел завтра, но раз он столь оперативен, что уже прибыл сюда… — Эрвин мягко улыбнулся. — Поздравляю, Флок. Ему не верилось. Настолько не верилось, что Флок укусил себя за левую руку, а Командор при виде этого рассмеялся. — Я не подведу Вас! — отчеканил Флок, отчаянно прижимая к груди правый кулак: — И я приму любое наказание за сегодняшнее недоразумение. Командор, однако, заменил возможное наказание поручением принести с кухни пару чистых бокалов и разлил в них дорогой виски из своего обширного арсенала, чтобы отпраздновать назначение помощника. Флок не мог поверить, что теперь ему дозволено пить с Командором, беседовать с ним, пускай сперва они и разговаривали лишь о будущих должностных обязанностях ассистента. Потом, однако, беседа пошла своим чередом, и Командор со светлой грустью поведал Флоку о своих кадетских временах, о том, как трудно давалась ему верховая езда и как у него вечно истерался нагрудный ремешок УПМ. Флок слушал, умирая от любопытства. Задавал вопросы, а потом снова слушал — с таким упоением, что не сразу заметил чужую тёплую ладонь между своих бёдер. Он сперва дёрнулся прочь, но Командор напомнил: — Ты ведь говорил, что тоже можешь. — Могу! — подтвердил Флок. И потянулся к пряжке своего ремня. Следующую порцию виски пьяный Флок слизывал уже с Командоровых губ. И думал, что вкус этих губ стоил всех его мучений что в Шиганшине, что здесь. А ещё думал, что сравниться с губами Эрвина могут только его же руки. Что только ни делали эти руки, чёрт возьми! Крупные уверенные пальцы ходили по ткани брюк на заднице Флока так, что тот опасался кончить, не дойдя до кровати. Идти ему не пришлось. Этими самыми руками Командор сам отнёс его в постель. Флок не обманывал себя. Он знал, что в первый раз будет больно. Знал, что — с маслом или без — придётся терпеть, стиснув зубы. Но не подозревал, что при всём при этом Командор будет с ним так внимателен, неспешен и ласков. Не мог взять в толк, почему его Командор, которому он обязан помогать и доставлять удовольствие, так старался сделать приятно ему. Но все его вопросы и недоумения разом потеряли смысл, когда первая судорога удовольствия прошлась по его телу. К хорошему быстро привыкаешь. Вот и Флок привык быстрее, чем думал. Следующие разы наедине с Командором давались ему куда легче самых первых, да и боль Флок принимал проще, зная, что за ней последует что-то не по-земному приятное. Командор терпеливо учил его всему, что может пригодиться, включая особенности комфортной верховой езды после особенно бурных актов любви. Последнее было крайне кстати, ибо теперь Флок бывал в доме Эрвина довольно часто. Так часто, что даже привык к присутствию Армина, которого вначале сторонился, боясь, что тот может раскусить их с его отцом любовные утехи. Если даже Армин обо всём и догадался, он молчал. В конце концов, у него оставались свои секреты. Секретами они, впрочем, не были: Флок с исправной периодичностью продолжал находить у них с Кирштейном солому то за ушами, то в воротниках. С Командором Флок обходился без соломы: на всё про всё у них были стол в том самом кабинете, из окна которого виднелись осины, и необычайно мягкая для солдатской спины перина большой кровати. Лишь изредка их с Командором поездки на свежем воздухе выходили во что-то личное. Случалось это, как правило, когда по дороге из имения в штаб-квартиру они останавливались в поле на четверть часа. И пускай во время этих остановок они просто говорили, Флок не променял бы эти разговоры ни на что другое на свете. Как-то раз во время одной из таких остановок Командор спросил Флока, давно ли тот виделся с родителями. Флок отвечал, что давно, но регулярно им пишет. — Тогда пока не отправляй новые письма, — посоветовал Командор. — Передашь сам через три дня. — Через три дня? А как же служба? Вы меня отсылаете? — Напротив. Мне предстоит отправиться в столицу, чтобы убедить Королеву и Совет выделить необходимые ресурсы для первой операции на материке. Это будет важнейший стратегический шаг с момента возвращения стены Мария. Помощник мне в поездке не помешает, — со всей серьёзностью пояснил Смит. А потом добавил уже чуть мягче, — если ты не возражаешь. — К чему спрашивать моего согласия, если для меня любое Ваше слово — приказ? — Флок чуть прикусил губу, чтобы скрыть глупейшую восторженную улыбку, которая так и норовила растянуть внезапно вспыхнувшие щёки. — Приму это как согласие, — кивнул Командор и уже взял лошадь под уздцы, как Флок остановил его: — Вы правда считаете, что я смогу помочь? Убедить Совет и защитить наш народ… Такое под силу только демону, а я всего лишь человек. Тяжелая ладонь легла Флоку на плечо и сжала ключицу до желанной, живительной боли. — Не демоны спасают людей, Флок. Ангелы, но не демоны. Всё верно. Демоны не спасают людей. Демоны их губят, увлекая за собой на верную смерть. Это Флок и сам знал. И всё-таки даже с таким знанием последовал бы за этим демоном снова. Куда угодно.