жалею

обожженною рыбой я на тебя посмотрю со своей иконы из параллельной вселенной. моя слава с погрешностью станет тебе напоминанием вечным и диким, нетленным. и небо посмотрит на нас сверху вниз осуждающим медленным гуталиновым взглядом, чтобы потом на скрижалях ивритом высечь, что я был святым, а ты — оказался гадом. песок забивается омерзительной крошкой под ногти и нагло таится в сандалиях; трупы чужие еще не висят на потеху воронам на кривых до боли распятиях; и город родной еще не похож на траурный экскурс туда, где в сраном бюро «наверху» давно перерезали провода и ушли на обед, устав перекусывать на бегу. ты же знаешь прекрасно, что всем на нас наплевать. мы с тобой лишь фигуры в чужой игре. ты можешь сколько угодно вертеться в своей паутине, — в итоге отыщешься ты на дне. поверь мне, я это знаю, я это видел; это не остановишь, сколько бы ты ни просил. так что запомни меня, как только сможешь, насколько тебе достанет человеческих сил. запомни меня молодым, со смехом на пересохших губах и лезущей всюду челкой; запомни, как я тебе в сорок дней в порыве зачем-то сказал, что ни разу не был с девчонкой; запомни, что вижу я больше, чем ты можешь себе представить, закрыв голубые глаза; запомни меня, покуда заместо венца из колючей сливы мой лоб обнимает лоза. эй, улыбнись-ка одними губами мне, распятый и не распятый немыми гвоздями. давай же, недопророк, улыбнись мне сквозь крики и всхлипы, проклятый моими друзьями. ты мне сказал, словно острым ножом под ребро, словно крапивой, мол, я еще пожалею. что же, даджаль, ты был прав. вот правда скорблю я лишь только о том, что я тобой не болею.