Рыбки

Аквариум занимал половину стены и, хотя не был настолько же дорогим, как тот монстр из кабинета Фицджеральда, всё равно полностью приковал внимание Лавкрафта. Колыхались водоросли на дне, сверкали центы и монетки покрупнее, брошенные туда в попытке привлечь удачу. На взгляд Джона министры жили и так слишком хорошо, чтобы просить сверху ещё добра за красивые глаза. Красные ковровые дорожки, искусственные фикусы, мягкие удобные кресла и бокалы шампанского для уважаемых гостей — всё как на картинке, аж тошно. Джон не признавался даже самому себе, что хотел бы отмотать время назад и вытянуть из шляпы с записками любую другую должность. Почему Натаниэлю досталась сфера религии, где он чувствовал себя в своей стихии, а простому парню Джону с севера Оклахомы приходится протирать задницу на совещаниях? Он же ни бельмеса не понимает в политике и экономике. Стоять, сжимая в одной руке бокал, а второй удерживая напарника от каннибализма — та ещё задачка. — Не трогай чёртовых рыб. Лавкрафт неохотно опустил крышку аквариума, которую всего мгновение назад приподнял и запустил туда щупальце. На звук отреагировал толстый министр, что б ему провалиться: — Вы что-то сказали? — Нет-нет, кашель замучил. Кх-ха-кха, слышите? Джон выдал заученную до автоматизма безликую улыбку, спровадил любопытного министра и снова пихнул Лавкрафта локтем в бок. Тот гипнотизировал ярких рыб и облизывался. — Съешь бутерброд с икрой, это вкусно и нормально, — свистящим шёпотом взмолился Джон. — Пожалуйста! — Но… почему нельзя? Накануне Джон убил полчаса и сотню нервных клеток, чтобы объяснить напарнику, что сырую рыбу принято есть только в виде суши. Он вроде бы понял и обещал вести себя хорошо. Обычно проблемы начинались, когда рядом с ним появлялся аквариум больше литра объёмом и рыбки… проклятые рыбы тупо пускали пузыри и махали плавниками, не подозревая о своей скорой гибели. — Потому что тогда нас выгонят из здания, а Фицджеральд не получит два нужных ему голоса. — Меня это не волнует, — знакомо дёрнул уголком губ Лавкрафт. С неожиданной гордостью Джон узнал в этом жесте собственный. Он не раз делал так, когда в детстве отец ругал его за проказы младших. — Потерпи немного, — Джон взял его за рукав костюма. Строгий тёмно-серый пиджак превратил бы Лавкрафта в безликий планктон, однако волосы и снисходительное выражение лица сразу выделяли его из толпы. Даже прожжённые министры не умели опускать собеседника до уровня инфузории одним лишь взглядом. — Или хотя бы вылавливай их незаметно. Тут везде камеры. Лавкрафт кивнул, показывая, что принял информацию к сведению, и вновь повернулся к аквариуму. Джон вздохнул, немного потолкался среди важных шишек, ответил на парочку вопросов и поставил подпись под бумагой, которая имела значение для кого-то другого, но не для него. Фицджеральд обеспечил им высокое положение в обществе и насильно выучил держаться достойно, наняв разномастных наставников дикции, дипломатии и риторики. Но суть-то не переделаешь. С каждым часом Джон скучал всё сильнее, галстук сдавливал шею, а новые, никогда раньше не ношенные туфли ужасно натирали пятки и большие пальцы. Наконец пытка закончилась: все степенно разошлись по автомобилям, их тоже ждала машина с водителем, который не задавал лишних вопросов. Каким-то чудом Лавкрафт умудрился тоже оставить закорючку в бумагах и не попасться на глаза охране. Он шёл рядом с Джоном, невозмутимый и серьёзный. Выдавали его влажные рукава рубашки и несколько чешуек в уголке рта.