Великий дирижёр

Этого Боба нельзя назвать особенным. Однако нельзя сказать, что он ничем не выделяется среди остальной массы клонов. Для Томаса они все одинаковые, единственное отличие, которое он может заметить, так это как они умирают во время очередного эксперимента. Кто-то разбиваетcя, безуспешно попытавшись защитить свою жизнь, кто-то падает со скалы в «спасительном» сне. Иными словами, практически все Бобы умирают самыми позорными способами, ничего не оставляя после себя, кроме ощущения слабой жалости и тоски. А этот Боб встречает свою смерть, дирижируя. Он как будто наигрывает свою мелодию, которую слышит только он сам; похоже, он находит её даже в звуке падения метеорита. Диктору это кажется несколько странным, он даже не думает, что его может удивить клон. К этому времени Боб должен был оглохнуть, лишившись возможности слушать музыку, но Тому кажется, что клон наигрывает мелодию симуляции специально для него. Словно в насмешку говоря, что даже несмотря на полное отсутствие слуха, в его душе не угасла любовь к музыке и он готов её слышать даже там, где её наличие вовсе не подразумевается Томом. Более того, он даже не ожидает, что при смерти "Бобховена" будет играть мелодия... Он мог управлять симуляцией? Кажется, Томас думает об этом мёртвом Бобе слишком много. Пожалуй, даже больше, чем следует задумываться о типичном клоне. К примеру, почему Тома не волнует «Красный Боб», который, несомненно, представляет куда большую опасность чем слабенький дирижер, неспособный увернуться от удара метеорита? Диктору кажется, что между этими двумя определенно есть что-то общее. Шрам и Дирижер одинаково боролись за жизнь за то, что они считали наиболее важным. Шрам дрался за жизнь Бобов, а Бобховен за музыку… Пусть и весьма своеобразно. Впрочем, Томас отчасти восхищается им обоими. Но дирижером всё-таки больше. Он умер за любимое дело, не переставая наигрывать. Томас уверен, что конец у этой неслышимой мелодии очень яркий. Точно такой же как, и смерть самого Бобховена.