ну как-то не по-святому

Эридан уверен — никакие священники, блядь, так не выглядят. Ну, то есть, ладно, может, стереотипы о бородатых дядьках с пузом в три кадила и прошлый век, но хотя бы щепотка совести у приближенных к Богу должна иметься, и этот мудак хотя бы из правил приличия на *панихиде* не должен улыбаться, как будто помер его богатый дядька, завещавший миллион зелёных, коллекцию вин и виллу на Мальдивах. Это уже совсем непозволительно. И выглядит он как-то отстойно — небритый, как, ну, не ёж, а бомж, с висящей рясой, и руки все в сигаретных ожогах. То есть, впечатление создаёт мерзкое, как солнце в автобусе жарким летом. И всё же образ его никак не выходит из башки. Смотри ты на скорбные иконы, которые от шепелявого, гнусавого голоса сейчас замироточат, смотри на своего синего дядьку, который в наследство отдал двух котов и карточных долгов если не на миллион зелёных, то на несколько сотен, да куда угодно, честное слово, этот самый голос в башке только обосновывается, и мелькает колючая щека со знатным таким порезом от бритвы, глаза как у ехидны какой-то, мелькает чувство раздражения от того, что это всё дерьмо мелькает. И ему хочется познакомиться со священником, только чтобы законно набить ему морду. Когда Эридан с видом важным, немного аристократичным, чтобы выгоднее казаться, подходит (а хочется только ёбнуться о скамейку задом, потому что стоять эти два с дохуя часа явно не особо удобно человеку непривыкшему и даже немного тепличному), священник стаскивает рясу с узких плеч и кидает её куда-то в стену, достаёт наидерьмовейшие очки и напяливает, и подмигивает, Эридан только мельком замечает синяки и немножко заёбанный излом рта, который, стоит скрыться этим ужасным глазищам, тут же походит на заправский оскал. Плевать ему, что тут остались ещё служащие и просто порядочные люди, по морде же видно, что плевать. — Меня зовут Соллукс, для хороших людей Сол, но для тебя, мелочь, Соллукс, и за эту службу ты успел заебать меня так, что я хочу выстелить твоими мозгами алтарь. Он снова подмигивает, и в голосе Соллукса (Сола — поправляет себя ехиднейше) не слышится ни гнусавости, ни угрозы — только усердно сжираемые шипящие, ужас просто какой-то, понимать невозможно, и приподнятое настроение. После вполне себе ясной и светлой мысли, что «ты похож на священника столько же, сколько и на порядочного человека», Соллукс (Сол) вскидывает бровь какой-то непонятной формы, смотреть на которую тоже больно, и с ноткой веселья рассказывает, болтливый же ублюдок: — Забавно потом выцеплять таких, как ты, и рушить их стереотипы. Он, вообще-то, мог сказать вот так: — Мой папаша повернулся на ебучем фанатике и под ёбаньем электричеством заставил идти в религию сначала моего бедного братишу, а потом и не очень бедного меня. Или — С таким ворохом диагнозов мне только и идти в монахи с отсрочкой. Но это и другие увлекательные истории останутся на потом, а пока они почти поджигают эту дешёвенькую и на ладан дышащую церковь (непонятно, кто виноват в опрокинутой свече больше — Сол, пустивший в Эридана окурок, или Эридан, махнувший рукой и сказавший, что в таких очках *Сол* и не видит нихера), потом курят на её ступеньках, а потом на Эридановом запястье появляется номер, который на зубодробительную половину состоит из двоек.