Ее победитель

Тайвань никогда не тешила себя пустыми надеждами. Пускай она иногда и занималась самообманом, но рано или поздно она принимала реальность. Или реальность заставляла принимать себя. Ох уж эта безответная любовь. Проще и вовсе не любить, только вот сердце совершенно не согласно с этим доводом и продолжает причинять себе боль. Поэтому Тайвань покорно растила у себя в комнате нежно розовые орхидеи. Мэй прекрасно понимала, зачем нужна Кику. Молодой Империи как никогда нужны были ресурсы, которые он пытался получить всеми правдами и неправдами, пуская в ход и оружие, и грязные трюки. Она для него, честно признаться, и вовсе ничего не значит — маленький остров, приятный трофей после победной войны с Китаем. Она и сама удивлялась, зачем ему нужна: ничего особенного она ему дать не могла. Разве что клочок земли да несколько тысяч людей в армию. Тайвань уж точно не чета Сибири с ее огромными богатствами вроде газа или нефти. На фоне Байрам Мэй чувствовала себя совсем мелкой и жалкой, ничего не стоящей, хотя Тарасун не являлась даже страной — всего лишь территория. Тайвань хотела дать Хонде больше, намного больше, но это «больше» из воздуха не появится, отчего по щекам девушки текут слезы жгучей обиды. Конечно, еще когда она только-только стала частью Японии, Кику не был так благосклонен, как сейчас, но Тайвань упорно продолжает убеждать себя, что это было всего лишь недопонимание и стыдливо прикрывает лицо, вспоминая партизанские войны, что она вела против чужаков. Теперь она любит японцев не меньше своих людей, и от этого просыпается совесть — как можно любить кого-то больше, чем своих детей? Но ничего поделать с этим Мэй не могла, да и не пыталась, наверное. Тайвань никогда не тешила себя пустыми надеждами, но все же перед сном или во время дождя частенько представляла, как Япония — ее милый Кику — приедет к ней, тепло-тепло обнимет и накроет озябшие плечи пледом, она счастливо побежит ему делать свой самый ароматный чай, а потом они, сидя за столиком, будут долго-долго болтать о всяких мелочах, а потом из-за свинцовых туч выглянет горячее солнце, и они пойдут гулять. Ах, эти мечты, такие сладкие и такие горькие одновременно. На деле же — сухие приветствия, четкие команды. Он никогда не остается с ней дольше, чем нужно, и приезжает только по делу. Лицо его вечно хмурое и сосредоточенное, почти никаких эмоций. Увидеть улыбку Хонды такое же редкое явление, как и солнечное затмение. Но Мэй все же однажды удалось увидеть счастливого Кику, и это был самый прекрасный момент в ее жизни. Улыбающийся Япония намного лучше пасмурного. Правда, вызвала эту улыбку не Тайвань, но даже так девушка была готова мириться с этим фактом, лишь бы юноша улыбался как можно чаще. Любовь Мэй чистая и искренняя. Она не ждет от возлюбленного ничего и ни к чему его не обязывает. Девушка и так обязана ему многим: Хонда действительно заботился о ее народе, они для него были полноценными японскими гражданами. Он создавал школы и больницы, органы местного самоуправления и больше не обижал ее, как в первые года. Тайвань благодарна ему за это, и в знак своей признательности вышила ему самую красивую рубашку в своей жизни. И он принял ее подарок и искренне, как ей показалось, поблагодарил. Тогда она светилась ярче солнца, а весь день то и дело хотелось по-глупому улыбаться. Она любила настолько, что была готова отказаться от всего, что было до этого ценным: стать полноценной японкой и отбросить собственную индивидуальность. Это лишь ничтожная плата за то, чтобы навсегда быть с ним. Девушка покорно отдавала ему своих людей, когда в 1942 загремели бои в Тихом океане. Тайвань носила розовый, потому что Хонда сказал, что он ей к лицу. Тайвань вплетала в волосы азалии, потому что это были его любимые цветы. Кику стал появляться чаще в ее доме, что несказанно радовало, жаль только, что обычно он оказывался ранен — тогда Тайвань со всей аккуратностью и заботой промывала даже малейшие ранки и перевязывала, чутко оберегала его беспокойный сон ночью, когда юноша от усталости засыпал у нее прямо на коленях. Сама Мэй не спала, боясь его разбудить — ничего, переживет, ему же тяжелее, чем ей. Собственная бесполезность угнетала. Хотелось туда, к нему, на фронт, хотя бы медсестрой, чтобы вместе с ним переживать все радости побед и горести поражений, но он упорно говорил ей оставаться дома и уходил. Она не осмелилась ослушаться. Знал бы Кику, как сильно Тайвань боялась, что однажды он не вернется к ней. Так и произошло. Отгремели бои. Сброшены бомбы. Япония проиграл. А Мэй обливалась кровавыми слезами и билась в истерике оттого, что не была с возлюбленным с тот момент, когда он испытал нечеловеческую боль, что не смогла поддержать и утешить, не смогла помочь. Она проклинала весь мир и Союзные силы в особенности за жестокость и равнодушие. Но с еще большей горечью она признавала тот отвратительный факт, что не хотела бы для себя такой ужасной участи, потому что она бы сошла с ума о такой боли, не пережила бы таких потерь. Тайвань не готова была принять удар Америки на себя, и от этого становилось противно от себя самой. Однако, даже в таком ничтожном состоянии Хонда нашел в себе силы придти к ней. Выглядел он поистине ужасно: огромные синяки по глазами, белый, словно мел, худой, почти как скелет, а под уже серым мундиром скрывались страшные ожоги. И Мэй боялась их увидеть. Перед ней стояло не то воплощение Японской Империи, гордое и непоколебимое, а лишь жалкая ее тень — а потому Тайвань упорно прятала взгляд. Она бы не хотела, чтобы кто-то видел ее слабость, а Кику, наверное, тем более. — Я проиграл, — хриплым сломанным голосом произнес он, бездумно глядя вперед, сквозь нее. Мэй не позволила себе выдавить и звука и лишь продолжила стоять, потупив глаза. Повисла звенящая тишина. — Ты возвращаешься к Китаю, — с долей презрения и совсем каплей отчаянья и боли продолжил он, ставя жирную точку в диалоге. Тайвань прорвало. Она бросилась к собирающемуся уходить японцу, словно к спасительному кругу, из глаз посыпался град слез, а изо рта вырвался истеричный крик: — Не хочу! Не вернусь! Не бросай меня! — она чувствовала себя рыбой, которую выкинуло на берег. Кислорода катастрофически не хватало, не за что было зацепиться, и лишь неконтролируемая истерика подступала к горлу. Как может она после всего произошедшего так просто вернуться к… кому? Брату? А может ли она считать его братом после всего произошедшего? Нет-нет, не брат, теперь нет. Теперь это Китай — один из виновников боли Кику. Покинуть Японию сейчас казалось ей самым страшным предательством, после которого наступит конец всему, что связывало ее с Хондой. Слезы текли ручьями, и вовсе не трогательно, как описывается обычно в произведениях искусств. Она хлюпала носом, солевая вода текла в рот, затопила глаза, намочила платье и мундир юноши, а плечи содрагались от рыданий. Контролировать себя не было ни сил, ни желания — лишь неразборчивые обрывочные крики срывались с губ. Хонда растерялся. Маска безразличия спала с его лица. Он растерянно смотрел на плачущую и кричащую девушку, которая отчаянно цеплялась за его мундир и не знал, как себя вести и что делать. Не такой реакции он ожидал. Может быть, тогда он впервые открыл глаза и увидел перед собой не очередную захваченную территорию, а Тайвань, девушку с прекрасным именем «Мэй», что так сильно влюблена в него. Во всяком случае, слезы не красили ее женственное лицо. А вот Байрам никогда не плакала. Злилась, огрызалась, может, иногда впадала в апатию, но никогда не плакала. Но от этих мыслей Хонда немедленно отмахнулся. Нечего вспоминать ее, особенно сейчас. Еще глупее и не уместнее сравнивать их, и уж тем более искать отражение одной в другой. Да и общего между ними совсем нет. Япония не умел утешать девушек, да и прежде не приходилось. Что нужно сказать? «Не плачь», «Все будет хорошо»? Вряд ли это хоть немного утешит ее. Поэтому Кику просто прижал ее к себе как можно крепче, так, что на минуту Тайвань снова почувствовала себя в безопасности, словно и не было никакой войны вовсе. Жаль только, что на минуту. Мэй не знала, как тяжело было тогда Хонде просто стоять, как огонь тогда до сих пор сжигал легкие и воздух ловился рывками. Девушка не видела, как на секунду он поморщился от боли, но продолжал не показывать этого. — Не волнуйся… Когда-нибудь я верну… тебя, — прерывистым шепотом произнес юноша. Тайвань знала, что это ложь. Тайвань поверила в эту ложь. *** Для всего мира Япония проиграл. Для Мэй Япония всегда побеждал.