***
Мальчик ненавидел дожди. Дождь — это плохо. Дождь размягчает землю, и он снова может потерять обувь, оставив её в слякоти, во время дождя придётся прятаться под мост и его наверняка найдут стражники. А где стражники, там и неприятности. Как пить дать начнут обыскивать и обязательно найдут кольцо баронессы Валери, расшитый шелком кошель господина Инвора, да всякую мелочевку, незаметно стянутую у зазевавшихся прохожих. Будет очень глупо, если он, Занзас, попадётся опять. В прошлый раз он был совсем салагой, только попавшим на улицы и не знавшим её законов. В прошлый раз ещё простительно. Мальчик раздражённо достаёт замызганные куски ткани и обматывает всю стопу, плотно, как обычно он делает. И решает помчаться в сторону скошенных домишек на окраине города — именно там такие, как он, пережидают суровости погоды. — Хээй, Занзас, милый мой, ты вернулся~! — радостно щебечет юноша, теребя в ладонях поредевший шарф из перьев, и срывается с места, казалось, желая обнять и затискать хмурого мальчишку с замотанными ступнями. Занзас отворачивается, пытаясь выскользнуть из хватки, но Луссурия неумолим в своей невыносимой «любви». Поморщившись, паренёк практически падает к стогу сена. — Отстань, и без тебя тошно, — бурчит Зан, слегка прикрывая веки, но так боль, ранее забытая из-за дождя, начинает только усиливаться. — Сегодня снова избили, да? — меняет тон Лусс, присаживаясь на корточки перед другом. На лице — такая неприкрытая жалость, что Занзасу от неё становится тошно. Да, он слаб и немощен, но будь у него чуть больше еды и питья, то и сил вырываться из передряг было бы больше… Уж лучше он будет вырываться и получать, чем молча терпеть, ожидая, что рано или поздно от него отстанут. Не таков он. А шрамы… шрамы украшают мужчину. А он-то станет настоящим мужчиной, фигня вопрос. Пальцы Луссурии нежно проводят по ребрам — именно там его зацепило оружие стражника, когда он улепетывал с добычей. Зато, сбыв награбленное, они с Луссом смогут жить ещё месяц и даже купить новую обувь. Старая уже просит ремонта, а хорошие башмаки даже в противную слякоть от дождя помогут. Занзас чувствует, как покалывает кожу, а боль постепенно уходит. Здорово, наверное, быть магом вроде Лусса. Особенно лечить, пусть и слабо пока что. Но Луссурия говорил, что с возрастом дар возрастёт, и было бы здорово, если бы жизнь к тому времени не развела бы их в разные стороны. Занзас так вообще считал, что место Лусса в стенах академии Намимори, а не здесь, среди трущоб и с ним: вот только будущий маг никак не хотел бросать его и жить своей жизнью, которая могла бы точно быть лучше, чем их нынешнее существование. Юноша, увы, был очень упрям в своих словах и решениях, почти так же, как и сам Зан. И совсем немного, вот совсем немного, Занзас был горд им, и счастлив лучику солнца в его бесконечной череде унылых дней. Именно этот «с придурью» юноша помог ему когда-то, очень давно, и сейчас здорово выручал с лечением. Шрамы ему не залечить, конечно, но отеки и прочие следы он убрать в силах. — Мы свалим отсюда, — шепчет Занзас в холоде ночи, поневоле прижимаясь к другу и почти брату для него, — надо только… — Тшш, — сухая ладонь с обломанными ногтями прижимается к губам мальчика, — я знаю. Мы хорошо заживём. Пробьёмся. Спи, малыш, завтра нас ждёт очередной день. Провалиться в сон после тяжелого дня, оказывается, сегодня даже легче — магия Лусса, не иначе.***
— О, знал бы ты, как я ненавижу приёмышей! — восклицает Зан однажды, сидя у озера с Луссурией. Тот, на секунду переставший причёсываться, всматриваясь в озёрную гладь, удивлённо поворачивается — давненько Занзас не выражал столь ярких эмоций. Со временем он стал спокойней и рациональней, а тут такой всплеск эмоций! — Пупсик, что случилось? — привычно щебечет парень и Зан, даже не морщась, охотно отвечает: — Да наткнулся на улицах с парочкой новичков. Одежда у них добротная, и прям на лице написано — приютские выкормыши. Везучие мальчики, которым повезло попасть в хорошее место с едой, одеждой и даже игрушками!.. Там сидеть надо, носа не высовывая, а эти придурки на улицы пошли. Глазками своими жалобными сверкать, тьфу! — плевок на траву, и голос, уже чуть тише. — Всю систему мне ломают. Та улица за мной закреплена, мы ещё с Эльрико чуть голос не сорвали, и носы поразбивали друг другу, пока он не уступил этот район мне. А тут эти сопляки припёрлись. Дыхание в легких у Занзаса закончилось, и он, помолчав минуту, продолжил: — Ну, ты же меня знаешь, Лусс — я такое не оставляю безнаказанным. Подхожу к старшему, значит, кто у них выглядит главным и кэш держит, а он глазюками своими колдовскими сверкает и молчит. Цвет — ну чисто облака, представляешь? Я его по ребрам пнул, тот упал на колени, а другой, младший, начинает голосить, народ привлекая. Ну, а мне оно надо, внимание? Я и убежал. А старший всё скалится мне в след. Как сейчас чувствую, как смеётся, приёмыш! У-у-у-у, ну и встреться он мне в темном переулке! Лусс как-то смешно улыбается, подсаживаясь к Занзасу, и совсем немного треплет по голове, ощущая, как в мальчишке кипит гнев. Сила мощная, магия в нём пробуждается боевая, как и характер этого бойкого паренька. Теперь-то за него становится окончательно спокойно на душе. — Малыш, ты справишься. Покажи ему, кто на твоём районе хозяин! — юноша протягивает гребень и Занзас ожесточенно проводит по прядям, вычесывая колтуны из подобия причёски. Даже совершая столь обычные действия, он выглядит настоящим зверем, того и гляди — бросится и разорвёт на куски. Рот искажается в ухмылке, смуглая кожа лица становится ещё темнее, делая лицо привлекательно-отталкивающим. В тёмно-карих глазах на мгновение проскальзывает насыщенно-бордовый оттенок, говорящий о магии юного мага больше, чем он сам думает. Что-то подсказывает Луссурии, что тот паренёк в жизни его милашки Занзаса ещё и не такого добьётся.***
Руки затекают достаточно быстро, а учитель по оружию всю так же неумолим: — Быстрее! Шевели задницей, ты сражаешься, а не жопой перед девками крутишь! Держи меч изящней! Наследник графа называется! Щенок подзаборный, вот ты кто! Ну, нападай, чего стоишь! Занзас стискивает зубы, он не покажет своей слабости. Жаль, нельзя выпустить этому мужику кишки — о, мальчик бы с удовольствием прокрутил бы тяжелую железку в животе его «учителю», но злить вроде как его отца не стоит. Рука у него тяжелая, прибавившая ещё шрамов на и без этого измученном теле. Отец. Ха-ха. Вспомнил о бастарде от служанки очень вовремя, спохватившись, что наследников-то и нет, а возраст и статус вроде как обязывают иметь дитя-вроде-как-гордость-рода. Род, ага. Обоссаться можно. Мама никогда ему не рассказывала об отце, в основном отмалчиваясь, потом, когда её в порыве ревности зарезал очередной ебырь, спрашивать уже было поздно. Сейчас же, смотря на детский портрет графа Тимотео, Занзас прикидывает: прибавить шрам, впавшие глаза, взъерошить волосы и кожу затемнить с глазами — и копия он. Неудивительно, что его начали муштровать с оружием, этикетом и прочей аристократической дичью. Вот только улицу из него не вытравишь. Когда тренировка заканчивается и мерзкий мучитель сваливает, обещая рассказать Тимотео, какой же Занзас неумеха, паренёк устало прислоняется к стенке, оттянув от горла шейный платок. Дышать сразу становится легче, но всё равно что-то не то… …Не хватает свободы. Той самой, уличной. Не хватает Лусса, раздражающе-заботливого, его района и звона краденых монеток, и озера, где они проводили время и где Занзас впервые обнаружил, что может колдовать, создав огонёк на ладони. Не хватает двух бесячих приёмышей, которые вроде как оказались нормальными. Фонг, правда, придурок, а вот Кёя ничего. Правда, не без косяков — какой-то весь из себя правильный, тошно. Ну… Они здорово могут сработаться в команде, хотя, чёрт побери, Занзас вообще не любит, когда за ним ходят хвосты. В общем, будь у паренька возможность, он бы вернулся на улицы и разбил бы парочку носов — теперь-то Зан наедается до отвала и даже немного нарастает жир на худосочных мышцах рук. Это здорово. Лусс, наверное, уже в академию поступил, пусть и поздно — ему же шестнадцать, не меньше. Занзас тоже скоро поступит, всего через каких-то два года. А пока он стиснет зубы и будет бороться, преодолевать, и, честное слово, перестанет ковыряться вилкой в зубах и не съедать еду со стола быстрее, чем за десять минут. — Сын мой, — в тренировочный зал входит граф собственной персоной. Видимо, у него и деловых встреч нет, раз «наше надзирательство» явилось. Впрочем, Занзас не единым жестом не высказывает своих истинных эмоций. — Отец, — слегка наклонённая голова, прямая осанка, руки прижаты к бокам, ну чистое смирение. Но и граф Тимотео тоже не глуп. — Мастер Леонардо недоволен тобой. Ты занимаешься уже два месяца, а результаты неутешительные. Да и многие учителя отмечают твою неуспеваемость… — Я стараюсь, — покаянно опускает голову Занзас, скрывая блеск глаз. Он ненавидит этого напыщенного индюка, и с каждым словом его словно вырубает, но Тимотео этого не понимает, продолжая давить, и давить… Потом давит Занзас. Силой. Мощный стихийный выброс вырывается из тела, которое мальчик так долго контролировал. Пострадала только стойка с оружием — она расплавилась, и железо потекло по полу, почти мгновенно застывая. — Прошу прощения за несдержанность, — Занзасу не стыдно, а даже весело и радостно, особенно когда он замечает в глазах отца тень страха. Посмотрим, кто тут кого. — Отдыхай, — бросает слово-приказ напоследок мужчина, уходя как можно дальше от неуравновешенного подростка, а за спиной слышат почти безумный смех, от которого в позвоночнике что-то свербит, и затем стекает тонкой струйкой пот. А Занзас продолжает смеяться, захлопывая дверь тренировочного зала***
Ворота академии Намимори почти приветливо распахнуты перед юным наследником графа Тимотео. Он неприветлив и угрюм, хотя и пытается быть вежливым с окружающими. Уже десятилетний мальчик незаметно косит глаза по сторону в поисках Луссурии, но его не видит — хотя тот ему пообещал, что обязательно встретит и даже проведёт экскурсию по академии… Впрочем, причин для отсутствия может быть много. Занзас себя убедил и даже плечи немного расправил. Первое впечатление всё же важно, как и зарекомендовать себя перед магами-преподавателями на десять лет вперёд. Поэтому он чётко обозначает свой шаг и уверенно идёт туда, где неуверенно кучкуются такие же новички, как и он. — Вау, какие люди! И из оборвыша уличного тёплый кров и сытная пища способны сделать человека, — противный голосок, до жути знакомый, звучит под ухом, и Занзас с недовольством окидывает взглядом приёмыша. Кёя почти не изменился, разве что похудел, обозначились скулы резкой линией да волосы неровно обстрижены. — А вот тебя улица так ничему и не научила, — ухмыляется Занзас. Уж он-то знает, кто тут уже победил. Он. А приёмыша он с удовольствием будет унижать всё обучение, да так, что тот сам из Намимори уйдёт, сверкая пятками и слезками на щечках. — Всё такой же невоспитанный хам, оборванный и… оу, от тебя попахивает. Хоть бы в озере помылся, не осквернять же стены столь уважаемого учебного заведения таким зловонием… Впрочем, я тебе помогу, — Зан любезно проводит пасс рукой в воздухе, и на Кёю выливается струя воды, — можешь не благодарить, мы же будущие союзники, а студенты должны друг другу помогать! В толпе подростков слышно хихиканье. Кёя злобно отфыркивается от воды, убирая челку со лба. Серые, почти волчьи глаза опасно суживаются. — Спасибо за контрастный душ, — сквозь зубы отвечает Кёя. — Теперь вонь твоих графских благовоний хоть не раздражает нос. Да и… союзники должны быть равны. А ты вообще никто и звать тебя никак, без папочкиной фамилии и денег-то. На такое Занзас и не знал, что ответить. Или скорее не хотел. Пусть щенок приютский думает, что хоть как-то его уел. А уж он, Занзас, устроит Хибари Кёе сладкую жизнь.