***
Как только шаттл приземляется, Мойра берет её за руку. Она тащит её за собой. Только сейчас Ангела понимает, что запястье сломано — оно ноет, когда когтистые пальцы сжимают его крепче. Мойра усаживает ее в кресло. Мойра заставляет её поднять голову. Мойра нежно касается её щеки, стирает большим пальцем пятно сажи. — Интересно, если ты закричишь достаточно громко, твой ручной самурай примчится спасать тебя? Она скручивает, дёргает, сжимает пострадавшую руку сильней. Гэндзи мёртв, они обе знают это. Гэндзи мёртв, но Ангела не может вспомнить, когда в последний раз кричала так громко.***
— Плакать не стыдно, — говорит она, гладит её по волосам, вонзает в нее иглу. Её инструменты никогда не кончатся. Ангела не плачет, не плачет.***
Иногда они ужинают вместе. Ангелу не привязывают к стулу, и она даже в состоянии держать вилку другой рукой. Еда на вкус как гниль, а от вида вина в бокале (крови крови крови) начинает мутить. — Зачем я здесь? — однажды спрашивает она. Мойра поднимает на неё глаза, насмешливые, разноцветные. Она могла бы сказать: ты сама ко мне пришла, и была бы права. Ангеле нечего будет на это ответить. Но Мойра лишь пожимает плечами, и Ангела благодарна за это.***
Проходит так много времени, но Ангела всё равно вздрагивает от каждого прикосновения кожей к коже. Чувствовать чужое тепло ощущается почти дико. Чужие губы на своих — ещё хуже, еще страннее. Как в далеких воспоминаниях. Они были моложе; Мойра говорила, пожалуйста, береги себя. Как если бы Ангела была ей дорога — Ангела смеется сквозь поцелуй, вспомнив. Это неправильные воспоминания. Мойра не знает, что такое привязанность. Она лишь знает, как люди её выражают, каких сигналов ждут от других людей. — У тебя щёки мокрые, — говорит Мойра, отстраняясь от её губ.